Р Скотт Бэккер - Зовите меня Апостол
— Я хотела узнать, ты это всерьез… — затянулась еще раз.
Молчание повисло невыносимое.
— Сказал тогда — всерьез?
Я глянул на парня в зеркале — тот пожал плечами.
— Что сказал?
Я шкурой почуял, как закипает ее злость.
— Ну… когда прощался. Люблю, целую…
Ну, бля!
Парень в зеркале посмотрел криво, почесал репу.
Вы меня поймите правильно: Кимберли девочка на все сто. Но она ведь моя секретарша!
— Малышка, это же выражение такое. Обыкновенное, для вежливости. Люблю, целую. Это я так похвалил за хорошую работу.
— Похвалил за хорошую работу, — выговорила Кимберли мертво.
— Да, ну ты понимаешь, — сказал я в уже замолчавшую трубку.
Вот ведь дерьмо!
— Мистер Мэннинг! — разнеслось над кафельным полом.
Явился Ксенофонт Баарс.
Впечатляющий тип: высоченный, плечистый, эдакий Линкольн, ходит чуть сгорбившись, горилловато — и оттого кажется еще шире и сильнее. Лицо моложавое, мальчишечье даже, с живостью, которую возраст не способен унять, шевелюра длинная, беспорядочная. Глаза за стеклами очков проницательные, пытливые. Одет в белый костюм вроде того, какой на Стиви, но с красным воротником. Изящная деталь, неброско, но заметно. И стильно — как в «Звездном пути».[14]
— Как вам наша обитель? — осведомился Баарс.
— Выглядит как тюрьма для малолетних преступников.
Не слишком дипломатично, но мне показалось: циничная откровенность с этим парнем пойдет на ура. Он же бывший университетский профессор, а у меня хватает яйцеголовых приятелей, и я уж знаю: они обожают маскировать ханжество цинизмом, причем без всякого стеснения.
Пока шли по Усадьбе, пару минут обменивались вежливыми бессмыслицами про Дженнифер. Дескать, любили ее очень, скучают по ней и в том же роде. А я заподозрил: наверняка ее комнату уже перепрофилировали и кому-то отдали. Баарс не кажется настолько сентиментальным, чтобы увековечить память пропавшей.
Вдруг вспомнилась Аманда Бонжур, плачущая над недозавязанными шнурками. И почти неслышный звук слез, падающих на растрескавшийся, вспученный линолеум.
— Полагаю, вы хотите задать обычные в данном случае вопросы, — сказал Баарс резко. — Кто с кем спит? Кто кому насолил?
— Честно говоря, для меня ваша община и вера — тайна за семью печатями. Мне хотелось бы разобраться, начиная с самого простого. Мне кажется, сперва нужно вас понять.
Баарс глянул оценивающе.
— Хорошо. Тогда, быть может, я вас проведу по Усадьбе, покажу, что к чему?
— Конечно.
Несомненно, это у него стандартная процедура приема заинтересованных гостей. Ладно, пусть демонстрирует.
Мы пошли по Усадьбе. Я зыркал налево и направо, он рассказывал историю «Системы» от ранних дней в Южной Калифорнии до покупки и ремонта фермы под Раддиком. Они превратили ферму в сущий лабиринт: комнаты для занятий, спальни, небольшой гимнастический зал, библиотека, игровая комната — Баарс назвал ее «центром увлечений» — и даже внутренний садик. Несмотря на основательность ремонта и перестройки, тут и там остались следы поспешности, недосмотра: какие-то странные ступеньки, кривые залы, потолок то на темя давит, то непомерно высокий. Обычный результат, когда планируют новое установить поверх старого, да еще и второпях.
Путаница, как у людей в головах.
— Поначалу мы хотели купить одну из заброшенных фабрик — вы их видели по пути сюда, — сообщил Баарс. — Но муниципальный совет, я бы сказал, не слишком нам поспособствовал.
— Забоялись чудаков прямо в городе селить, — ляпнул я.
Он улыбнулся: чего еще ожидать от таких засранцев, как я?
Вышли в коридор с рядом дверей, как в гостинице.
Не предупредив, ничего не объясняя, Баарс распахнул одну. Кивнул мне — смотри. Я подошел и уставился тупо. Потом сообразил: это же комната Дженнифер!
— Как видите, полиция здесь уже побывала.
Лучше было сказать: «потопталась». Или «побесилась».
Или Дженнифер была такая неряха?
А комната большая, просторная даже. В углу — двойная кровать и тумбочка, в другом — небольшая стенка, стол с компьютером. Несмотря на беспорядок — книжки, журналы раскиданы, подушки грудами, скомканные одеяла, комната не выглядела скудно и убого. Не монастырская келья — комната дитяти среднего класса и достатка, выросшего в пригороде, в купленном по ипотеке приличном доме. Да уж, аскетизм явно не значился среди добродетелей «Системы».
Я не одну комнату исчезнувших перекапывал, хорошо знаю жутковатое ощущение недавнего присутствия, сиротливой заброшенности. Но эта… пожалуй, тревожней и страннее обычного. Она прямо кричала о нормальности, обычности — даже гребаные вампирские книжки и DVD, выводок «Сумерек»,[15] на тумбочке.
Всем известно: расследующему дело нужно покопаться хорошенько в комнате. В кино сыщик всегда находит решающую улику или ключ к разгадке. Прямое указание вроде расплывшегося телефонного номера на коробке спичек или загадочной штуковины, к примеру кома жвачки в презервативе. Сыщик тяжко мыслит, на него нисходит гениальное озарение, и он распутывает преступление. Но это, скажем так, повествовательная условность. В жизни любая диковина может значить что угодно, и если рыскать наобум, наверняка истолкуешь не то и не так.
А ведь Баарс, хитрец, умело заманил и сбил с толку: я пришел его прощупывать, а не выяснять про «мертвую Дженнифер». Я же чуть ли не открытым текстом сказал про свой интерес. А он тем не менее завел в ее комнату.
— Мы где-нибудь можем сесть и поговорить? — спросил я.
Баарс глянул озадаченно. Затем улыбнулся и кивнул — словно я неожиданно выскользнул из одной ловушки, но прямиком направился в другую.
И повел меня назад по лабиринту комнат и коридоров, непрестанно что-то болбоча.
Обычные бредни: в неприкаянную голову снисходит откровение — и обладатель этой головы строит бункер, чтобы спрятаться от конца света. Наверняка уже многократно вываливал в разные уши то же самое и готов еще десять раз по столько. Почему нет? Ведь чувствует себя Моисеем компьютерного века. Убеждения, и религиозные, и всякие прочие, требуют для самоподдержки повторений. А толика лести сдобрит что угодно.
— Нам пришлось пожертвовать многим, тяжко трудиться, но теперь здесь наш дом. Тут мы и останемся.
— Пока мир не кончится?
— Вы и в самом деле считаете нас простаками? — Баарс улыбнулся снисходительно.
— Определите «простоту», пожалуйста.
Он рассмеялся, будто учитель, вдруг обнаруживший в ученике проблеск таланта — своего таланта, вложенного, заботливо выращенного в чужой душе.
— Простота — свойство жизни, идущей путем наименьшего сопротивления. Плывущей по течению, верящей в то, во что верит большинство. Мистер Мэннинг, в этом смысле мы, люди «Системы отсчета», не просты — наша вера идет вразрез с привычным и общепринятым.
Меня подобной софистикой не проймешь: я сменил немало склонных к зауми подружек.
— Вам не кажется, что привычное и общепринятое сейчас — просто верить, а уж во что — не столь важно? А если настоящая смелость, подлинная непростота — как раз не верить ни во что?
Баарс расхохотался.
— Я слышу речи мастера иронии!
Посмотрел на меня внимательно и как-то уж очень хитро.
— Думается мне, цинизм — ваше профессиональное заболевание. Немудрено: перед вами проходит безумная вереница психов, изо всех сил старающихся оправдать свои глупости. Поневоле начнешь скептически относиться к людям и их убеждениям.
— Мастер иронии, в самом деле?
Вот же недоносок — диагноз мне ставит.
— Вам же мир представляется заполненным самоуверенными идиотами. Тщеславными, завистливыми, жадными, порочными. Вы их часто встречали и сейчас умеете видеть только их. Но разве это вас не тревожит? Мистер Мэннинг, разве «идиот» не означает попросту «грешник»? Разве это не обычное клеймо? Мы помечаем окружающих, чтобы казаться выше и значительнее их. Быть может, цинизм и самоуверенность вкупе с самодовольством — одно и то же?
Умник гребаный. Злят меня люди, несущие околесину с претензиями.
— Но ведь мой-то мир и заполнен самоуверенными идиотами!
— Именно! — Баарс улыбнулся.
Обычно мне жаль людей вроде Баарса, по уши влезших в самокопание, в псевдоинтеллектуальную мутотень. Такие целыми днями торчат в кафе и пристают с разговорами, подходящими для их просвещенных умов. Смеются натужно. А за их болтовней проглядывает страх — будто у барабанщика, слишком трезвого и усталого, чтоб держать положенный ритм. Для таких людей жизнь — работа. Бесконечная череда театральных спектаклей, и ничего значительного — ни побед, ни поражений за спиной.
Но Баарс-то обычной болтовней не удовольствовался. Придумать новый мир и поверить в него, чтобы заполнить пустоту жизни, — дело немалое. Театр с большой буквы.
