Виктор Пронин - Будет немножко больно (Женщина по средам)
— Но если вы сомневаетесь в том, что произошло... В искренности моего заявления... Тогда скажите — зачем мне все это?
— Ну, — разочарованно протянул Смоковницын. — Это очень простой вопрос и все ответы очевидны. Возможно, вы хотите получить от них деньги, откупные, так сказать. Возможно, в вашей юной головке созрел коварный план получить квартиру... А там кто его знает, не исключено, что кто-то из них дрогнет и в отчаянии женится на вас, а?
— Вы думаете, что на мне можно жениться только от отчаяния?
— Сейчас? Да, — по лицу Смоковницына медленно расползлась сочувствующая улыбка. — Подпишите, пожалуйста, вот здесь, — он протянул Кате листки протокола, исписанные мелким почерком. — Можете прочесть, если хотите... Но вообще-то, — Смоковницын взглянул на часы, — время уже обеденное... Поторопитесь.
* * *Через неделю Иван Федорович Афонин, проходя мимо пустых обычно почтовых ящиков, а пустые они были потому, что люди напрочь перестали выписывать газеты, а уже тем более журналы, подскочившие в цене в тысячи раз, так вот, проходя мимо пустых, пыльных, забитых окурками ящиков, увидел в своем отсеке свеженький конверт. Вынул, осмотрел со всех сторон и убедился, что конверт казенный — вместо марки стоял жирный фиолетовый штамп. Вскрыл старик конверт уже дома, уединившись на кухне. Внутри он обнаружил половинку стандартного листа бумаги с несколькими строчками текста. В правом верхнем углу был отпечатан на машинке адрес и фамилия получателя — Е. Н. Афонина. Ниже шел текст, без обращения и потому показавшийся старику особенно унизительным.
“Сообщаю, что Ваше заявление рассмотрено. Удовлетворить его и привлечь к уголовной ответственности В. Н. Пашутина, И. В. Зворыгина и Б. Ф. Чуханова не представляется возможным, поскольку, как установлено следствием, в половую связь с вышеупомянутыми гражданами Вы вступили добровольно”.
И ниже подпись следователя Смоковницына. Старик еще и еще раз вчитывался в печатные строчки, и все больше его охватывало уже знакомое чувство полной беспомощности. Его поразил не сам ответ, чего-то похожего он ожидал, растревожила оскорбительная уверенность следователя. Смоковницын нисколько не сомневался в том, что истину он нашел, обнаружил, доказал. И все. Поехали. Жизнь продолжается.
— Дерьмо, — пробормотал старик. — Какое дерьмо...
— Ты с кем там разговариваешь? — в кухню заглянула Катя и, увидев конверт в руке старика, взяла письмо. Молча прочла, и, побледнев, опустилась на стул. Старик подошел, прижал к себе ее голову, замер на какое-то время. Не было у него ни слов утешения, ни слов гнева. — Ты ждал чего-то другого? — спросила, наконец, Катя.
— Нет, но... Вот так... Это нехорошо.
— Обедать будем?
— Будем, — бездумно сказал старик. — Напрасно они вот так... Это нехорошо, — повторил он.
— Да ладно, деда, — Катя осторожно высвободилась из его объятий, подошла к плите, включая газ.
— Я пойду к прокурору, — сказал старик без выражения.
— Чтобы еще раз получить по физиономии?
— Да. Только для этого.
— А зачем? — спросила Катя.
— Нужно. Мне только этого еще и не хватает.
— Тогда надо сходить. Обязательно сходи.
— И схожу, — в который раз повторил старик, и было похоже, что он убеждает самого себя в том, что к прокурору идти все-таки нужно. — И схожу, — негромко проговорил он. — И схожу! — вдруг заорал старик и досадливо бросил ладонь тыльной стороной на стол. Была у него такая привычка — в гневе, как последний довод, как последний выплеск чувств, он с размаху бил костяшками пальцев по подвернувшейся поверхности стола, стула, по скамейке, а если под рукой ничего не оказывалось — по собственной коленке.
— Деда, — Катя подошла к нему, положила ладонь на плечо. — Все... Успокойся. Пора обедать. Вода кипит, пельмени почти готовы.
— Думаешь, не стоит идти?
— Ты отнесешь и подаришь им несколько лет своей жизни. Понял? Когда я была у этого Смоковницына, все ухе было решено. А такие решения следователь, как мне кажется, не может принимать самостоятельно. Все согласовано выше. И его вопросы были уже подготовлены... Шампанское пила? Пила. С Пашутиным во дворе здоровалась? Здоровалась. У подъезда улыбалась? Улыбалась. Все ясно. Хорошо еще, что за клевету не посадили. А ведь могли.
— Могли, — кивнул старик, думая о своем. — А знаешь, я схожу к прокурору. Депутат все-таки, народный избранник, демократ опять же, голосовал за него...
— Деда... Один вопрос... Зачем?
— Надо.
— Кому?
— Мне, — ответил старик каким-то странным, не знакомым Кате голосом. — Это нужно только мне, — в его голосе Катя не могла уловить никакого выражения. Так может говорить железный робот, мертвец, человек, который даже не слышит, о чем его спрашивают.
— Ну что ж, — вымученно улыбнулась Катя. — Ни пуха. Садись, пельмени стынут.
...Прокурор района оказался человеком молодым, полноватым, уверенным в себе. У него был стриженный по нынешней моде затылок, золотое кольцо, навечно впившееся в толстоватый палец, хороший костюм со стальным отливом и яркий галстук, который тоже при движении отсвечивал разноцветными бликами. Попал к нему старик на третий день, и опытные люди в длинной очереди заверили, что ему крепко повезло — недели многим приходилось тратить, чтобы прорваться в кабинет к прокурору.
— Здравствуйте, — сказал старик, замешкавшись от неловкости в дверях и слегка подавленный сверкающей черной мебелью — такого в прежних кабинетах ему видеть не приходилось.
— Слушаю вас, — ответил прокурор, не отрывая взгляда от какой-то бумажки, видимо, очень важной бумажки — наверняка от нее зависела чья-то судьба.
Старик подошел к столу и остановился, ожидая, пока прокурор поднимет на него глаза.
— Слушаю вас, — повторил тот и, вынув из кармана красивую ручку с золотым колпачком, что-то написал на бумажке — решил чью-то судьбу.
Когда он все-таки вынужден был поднять глаза на посетителя, старик молча протянул ответ Смоковницына. Прокурор быстро пробежал глазами по строчкам и положил документ на стол, поближе к старику, тем самым предлагая его забрать. Старик не стал возражать. Взял листок, сложил и сунул в карман.
— Знаю я это дело, — сказал прокурор нетерпеливо, будто его вынуждали заниматься пустяками, в то время как ждали своего разрешения важные государственные дела. — Знакомился.
— И что же?
— А вот что, — прокурору не понравились слова старика. — Смоковницын — опытный, грамотный, непредвзятый следователь с большим чувством ответственности. У меня нет оснований не доверять ему. С его выводом я согласен. Лучше надо воспитывать своих детей, папаша, — строго сказал прокурор, вынимая из папки очередную бумагу и углубляясь в нее. — Чтобы потом не пришлось ходить по инстанциям и клянчить. Вопросы есть? — он потянулся к телефону.
Не отвечая, старик повернулся и пошел к двери. Прокурор удивленно вскинул жидковатые брови, сморщил молодой тяжелый лоб. В поведении старика он почувствовал вызов и пренебрежение. Положил трубку на рычаги и, мгновенно воспылав гневом, крикнул:
— А ну вернись! Кому сказал! Скажите, пожалуйста, какие мы гордые! У тебя ведь спрашиваю — вопросы есть?
— Были.
— И куда же они подевались?
— Отпали.
— Все ясно, значит?
— Да, все ясно, господин прокурор. Ворон ворону глаз не выклюет. Так всегда было.
— Не понял? — угрожающе протянул прокурор. — Поясни.
— Не сразу, значит, доходит до тебя народная мудрость. Папа с мамой оплошали, не научили, не вложили. Но ничего, не переживай. Дойдет. Ты еще молодой.
— А ну пошел вон отсюда, — негромко, чтобы его не услышали в приемной, проговорил прокурор. — И чтобы больше ноги здесь твоей не было, понял?
Старик с удивлением обернулся, подошел к столу, улыбчиво глядя на щекастую физиономию прокурора.
— Скажите, какой голосок у нас прорезался... Скажите, какие мы важные да жирные... Ах, ты недоумок сраный! Ах ты, оккупант поганый! Рановато вы в победу уверовали, рановато. Будете еще на столбах раскачиваться, помяни мое слово.
— Грозишь, папаша? А у меня все тут записывается.
— Это хорошо. Прокручивай иногда перед сном, хмырь вонючий. Авось, поможет. Хотя надежды немного.
И, не задерживаясь больше в кабинете прокурора, старик вышел. Он шагал по улице, все еще продолжая разговор, высказывая свои обиды, презрение. И чем дальше удалялся от ненавистного здания, тем становилось легче. Да, стариком овладело странное чувство освобожденности. Были невнятные надежды, колебания, была опаска, все-таки была. Оказаться один на один с большим человеком, который по долгу службы действительно решает человеческие судьбы... Не каждый день подобное случается, не каждый год. Конечно, хотелось добиться справедливости и достойно покарать подонков, надругавшихся над Катей. Но теперь убедился — невозможно. И куда бы он ни обратился, в чьем бы кабинете ни оказался, доберись хоть до самого президента... результат будет точно таким же.
