Измайлов Андрей - Русский транзит
– А нет у тебя желания?..
– Понял. Пойду проветрюсь. С Игорьком побалакаю. Давненько не виделись как-никак…
Швед балакал полчаса:
– Нет, такое впечатление, Игорек о твоем Быстрове ничего не знает.
– Он не мой!
– Да знаю-знаю! Не придирайся к словам.
– А ты их выбирай получше.
– Понял… Ну так вот… Игорек веселый, довольный. Нашли на сегодня двух лохов из Харькова, сговорились с ними. Вечерком катать будут.
– Где?
– Где-то на Ракова.
Не соврал Олежек, его информация точна.
– А эти два… пристебая?
– А с ними я и не говорил. Пристебаи и есть. Как обычно, без денег, шакалье, во что угодно готовы вписаться. Чего с ними говорить!
Да нечего с ними говорить. Но мне придется. И нынче же вечером. На Ракова. Там будут люди проверенные, свои – переодетых ментов там просто не может оказаться.
– Вечером ты свободен?
– Я двое суток для тебя свободен, я же сказал.
– Спасибо, Серега. Тогда вечером – на Ракова.
– Еще не вечер… – напомнил Швед.
– Еще не вечер! – подхватил я с хрипотцой Высоцкого. – Домой!
– М-м… Домой?
– На Кораблестроителей! – уточнил я. У меня-то дома или печать на двери… или никакой печати, зато внутри засада. Мой дом перестал быть моей крепостью. И единственная крепость – квартира тезки-Сандры.
– Кто т-там?
– Я.
– К-кт-то «я»?
– Тезка! Это я, Саша! Открывай! Я с приятелем.
– С к-каким п-приятелем?
– Ну елки-палки! С хорошим приятелем! Ну?!
Что-то неладно. Вчера тезка-Сандра заикалась от холода.
А сегодня? В квартире тепло… Что-то неладно.
– Откроешь или нет? Или мы уходим! – пригрозил-то я в шутку. И ногами потопал в шутку – мол, слышишь: уходим.
И тут мне стало не до шуток.
– Уходите!!! В-вс-се ух-ходите! Я м-милицию выз-зову! Я ее уж-же выз-звала! Она сейчас с вам-м-ми р-разб-берется!
Неужели Арик, не к ночи будет помянут, наведался в мое отсутствие и накуролесил? Устроил сцену ревности, даже… избил. При этой мысли мне на секунду отказало собственное же «гуси летят…» и я легоньким гияку-цки вышиб дверь. Борюсика вчера приложили намного мощней, но отечественные двери, даже утепленные, похлипче будут, чем самый хлипкий Борюсик.
Я услышал «Ах!» и еле успел заметить, как тезка-Сандра метнулась в ванную, только край халата мелькнул. И заперлась. Я огляделся. Да-а-а, если здесь был Арик, то темпераментный он малый! В квартире все было перевернуто вверх дном, сервант разбит, книжный шкаф повален, книги россыпью, диван, кресла, вся мягкая мебель вспорота ножом… Не-е-ет, одному Арику за раз при всем желании, при всем темпераменте ТАК квартиру не разукрасить. Здесь, минимум, трое ариков постарались.
Швед остался на лестничной площадке, не переступив порог. Университетское образование!..
Ну, да мы университетов не кончали. Я прижался к двери ванной, прислушался: ни звука.
– Санечка… Сандрочка… Ну, что с тобой? Что здесь случилось? Открой, объясни. Мы сейчас вместе все решим, все уладим. Ты только не бойся. Не бойся, Санечка. Это же я. Я это. Неужели ты МЕНЯ боишься?
Открыла. И сразу бросилась, спряталась под мышку, как вчера в такси, залепетала абсолютно невнятно.
Я кинул взгляд поверх ее головы: ванна расколота, полка растоптана – и здесь потрудились!
– Арик? – грозно, уже по-настоящему грозно, не в шутку, спросил я, понимая, но не принимая еще, что – не Арик.
Она замотала головой и продолжала лепетать. Ничего не понять. Встряхнул ее за плечи:
– Объясни толком! Только толком! Все будет в порядке! Только объясни!
Она объяснила: пришла из института час назад, звонок, побежала открывать, думала – ты (я), а ворвались трое… такие черные, небритые, громадные…
Один из этой кавказской тройки схватил ее за шею, зажал рот. Двое других по квартире стали рыскать, всюду нос совали, даже в кладовку. А тот, который держал, все допытывался: «Гдэ он?! Скажишь, гдэ он?!». И нож перед глазами вертел. Очень большой и острый. «Нэ закрой глаз! Виколю, если нэ будешь гаварит!». А ей и сказать нечего. А они, никого не найдя, с досады разбомбили всю квартиру… и ножом, ножом – везде, по дивану, по креслам. Такой ужас, такой ужас! А потом сказали: «С табой так тоже будит, если знаишь, гдэ он, и проста молчишь!». И ушли. Еще сказали: «До встрэч!».
Немудрено, что тезка снова стала заикаться! Да так на всю жизнь человека можно заикой сделать. А я, хоть и обещал «все будет в порядке», но пока не понимал. Вообще отказался что-то понимать. Почему кавказцы?! «Гдэ он?!» – это я. Не Арик же! А при чем здесь я?! И при чем здесь тезка?! Кому я перешел дорогу?! И когда?!! У меня и времени-то не было! Успевай только от ментов увиливать! От ментов… от ментов…
– Санечка. Погоди! Послушай меня! Ну послушай, говорю!.. Не хлюпай, все будет в порядке! Ты меня слушаешь? Ты меня слышишь?.. Ты на самом деле вызвала милицию?
– Д-да.
– Как давно?!
– О-он-ни ушли, и я с-сразу поз-звонила. По ноль-два.
– Когда? Точней не можешь?
– Н-не знаю. Минут двадцать. Они ушли, и я сразу…
Двадцать минут. При самом удачном раскладе, учитывая все наше совдеповское разгильдяйство, времени у меня было… не было у меня времени!
Я шагнул в прихожую, на пороге которой снаружи все так же стоял Швед:
– Серега! Погляди там внизу, в машине. Если что, сразу сигналь. Как только заметишь, сразу дай знать! Я сейчас.
– Понял…
А вот я не понял! Нич-чего не понял!
– Ты останешься? Са-ашенька, ты ведь останешься? Я боюсь, Сашенька! Вдруг они придут?!
Вот именно. «Вдруг они придут» – и не дети гор, а менты.
– Зачем ты милицию вызвала! – не удержал я раздражения.
– Извини… Сашенька, а как же мне было… что же мне было… Тебя нет, никого нет… а тут…
Права. Права тезка. И мое раздражение не к месту. Но…
– Я должен уйти, Саша.
– Сейчас?!! А я?! А как же я?! А вдруг ЭТИ вернутся?!
– Санечка, тезочка, Сандрочка, так надо. Поверь мне, но так надо. И будет лучше, если милиция не узнает, что я здесь был. Ты поняла?
Не знаю, что там тезка-Сандра поняла, но отскочила от меня, как об утюг обожглась. И взгляд – соответственный.
Я – ну чем я мог помочь, что объяснить?! – достал одолженные пятьсот рублей, протянул:
– Это пока. Потом я позвоню. Все будет в порядке.
Она спрятала руки за спину.
Я положил пачечку на край расколотой ванны и еще раз повторил:
– Все будет в порядке.
Швед дал сигнал как раз тогда, когда я был на выходе из подъезда. Милицейская «мигалка» выворачивала из-за угла метрах в трехстах. Мы успели…
Единственная крепость – квартира тезки-Сандры – тоже перестала быть мне домом. И обещание позвонить тоже останется только обещанием – никакой нет гарантии, что, позвонив, я не напорюсь на ментов, если судить по последним, прощальным реакциям тезки. А мне теперь гарантии нужны были как никогда раньше. Труп-Борюсик, таран на Кировском, «Макаров» в кармане, еще и горцы-кавказцы! Эти-то откуда взялись?! «Гдэ он?! Гдэ он?!» – явно я им понадобился не для того, чтобы спросить: не продам ли им свою «шестерку», пусть подержанную, пусть побитую, но «автамабыл очин над а, цэн хароший платим». У ЭТИХ горцев ко мне были совсем другие вопросы. А ответов я не знал.
Надо взбодриться! Надо непременно принять! Или принять?! Какая разница! Дербалызнуть, треснуть, заколдырить! Чтобы просто взбодриться, но не забыться – вечером разборка на Ракова. Уж я устрою разборку! Они у меня на Ракова зазимуют! Я им обеспечу колотун до дрожи в коленях!
Серега-Швед не спрашивал меня, куда теперь. Сам сообразил. И оказались мы в «Черной лошади». Самое то место, где можно оттянуться перед э-э… намеченным мероприятием. И «Лошадь», и «Пальмира» – ветки с одного куста. Меня здесь знают. И до такой степени, что никто не побежит с криком: «Милиция-a!». И никто не будет прятать руки за спину, если я предлагаю деньги. И никто не усомнится, если я скажу: «Все будет в порядке!». Сам я, правда, готов в этом усомниться…
Встретили меня, как любимого больного: тщательно пытаясь скрыть, что им известно о болезни… А известно – настолько очевидна такая тщательность. Оно и к лучшему – обойдемся без традиционных похлопываний по плечу, рукопожатий и прочих ритуальных приветствий.
Серега от рюмки отказался – профи, за рулем. А я не мог себе в этом отказать: рюмка, еще одна, еще… и… ладно, и еще одна, последняя. И все это в тишине. Не в абсолютной, конечно, однако обычный шумовой фон был явственно ниже обычного. «Эту песню мы посвящаем нашему общему другу Александру!» – ревел вчера солист Степа в «Пальмире». Эту тишину мы посвящаем ему же, приумолкли сегодня в «Черной лошади». «К нам прие-ехал, к нам прие-ехал Альсан Евгенич дарагой!».
И тут тишина стала действительно абсолютной – и вилка не брякнет, и рюмка не чокнет. Я, не поднимая головы, исподлобья посмотрел в зал. Мезенцев. Николай Владимирович!
