Хосе Сомоса - Зигзаг
Однако она была уверена, что и этот человек за ней следил.
5
— Я не собираюсь читать вам интересный курс лекций, — заявил Давид Бланес. — Мы не будем тут говорить о чем-то удивительном или из ряда вон выходящем. Здесь не будет ответов. Кому нужны ответы, пусть идет в церковь или в школу. — Робкие смешки. — Здесь мы будем рассматривать действительность, а у действительности нет ответов и в ней нет ничего удивительного.
Дойдя до конца аудитории, он резко остановился. Понял, что не может пройти сквозь стену, подумала Элиса. Когда он повернулся, она отвела от него взгляд, но продолжала внимательно ловить каждое его слово.
— Перед тем как мы начнем, я хочу вам кое-что пояснить.
Двумя большими шагами Бланес подошел к диапроектору и включил его. На экране показались три буквы и цифра.
— Вот E=mc², пожалуй, самое знаменитое уравнение всех времен из области физики, релятивистская энергия находящейся в покое частицы.
Он сменил изображение. Появилась черно-белая фотография мальчика с восточными чертами лица, вся левая часть тела которого была лишена кожи. Через дыру в щеке виднелись зубы. Послышались тихие перешептывания. Кто-то пробормотал: «Боже». Элиса не могла шевельнуться — она потрясенно созерцала ужасную фотографию.
— Это, — спокойно сказал Бланес, — тоже E=mc², как знают во всех японских университетах.
Он выключил проектор и посмотрел на студентов.
— Я мог бы продемонстрировать вам одно из уравнений Максвелла и свет ламп в хирургическом театре, где лечат какого-то человека, или волновое уравнение Шрёдингера и мобильный телефон, благодаря которому к агонизирующему ребенку приезжает врач и спасает ему жизнь. Но я выбрал пример Хиросимы, наименее оптимистичный.
Когда перешептывания стихли, Бланес продолжил:
— Мне известно, что думают или думали о нашей профессии многие физики, не только современные и не только плохие — этого же мнения придерживались Шрёдингер, Джинс, Эддингтон, Бор. Они считали, что мы занимаемся лишь символами. Шрёдингер говорил: «тенями». Многие из них полагают, что дифференциальные уравнения не есть действительность. Когда слушаешь некоторых коллег, начинает казаться, что теоретическая физика заключается в построении домиков из пластмассовых кубиков. Эта абсурдная мысль получила распространение, и сегодня люди считают, что физики-теоретики — это чуть ли не простые мечтатели, живущие в башне из слоновой кости. Они думают, что наши игры, наши домики, никак не связаны с их повседневными проблемами, с их увлечениями, их заботами или благосостоянием их близких. Но я скажу вам одну вещь, и я хочу, чтобы вы восприняли ее как основополагающее правило этого курса. Через минуту я начну покрывать доску уравнениями. Я начну с этого угла и закончу в том, и можете быть уверены, что ни один сантиметр ее поверхности не пропадет даром, потому что почерк у меня достаточно мелкий. — Кто-то засмеялся, но Бланес оставался совершенно серьезен. — И когда я закончу, вам нужно будет сделать следующее упражнение: вы должны будете посмотреть на эти цифры, на все эти цифры и греческие буквы на доске, и сказать себе: «Вот она, действительность, вот она, действительность…» — Элиса сглотнула слюну. Бланес добавил: — Физические уравнения — это ключ к нашему счастью, к нашему страху, к нашей жизни и к нашей смерти. Помните об этом. Всегда.
Он быстро шагнул на подиум, закрыл экран, взял мел и, как и обещал, начал писать цифры в углу доски. И до конца лекции не говорил больше ни о чем, кроме сложных абстракций некоммутативной алгебры и фундаментальной топологии.
Давиду Бланесу было сорок три года, он был высокого роста и выглядел подтянутым и спортивным. В волосах виднелась седина, на лбу появились залысины, но и они казались интересными. Кроме того, Элиса обратила внимание и на другие подробности, незаметные на виденных ею раньше фотографиях: на особую привычку щуриться при пристальном взгляде, на изъеденные юношескими оспинами щеки, на крупный нос, казавшийся в профиль почти смешным… Бланес был в некотором роде привлекателен, но только «в некотором роде», как многие другие люди, не славящиеся своей внешностью. На нем была нелепая одежда десантника: камуфляжный жилет, шаровары и ботинки. Голос у него был мягкий, с хрипотцой, не соответствующий его комплекции, но в нем звучала какая-то сила, какое-то желание ошеломить. Может быть, решила Элиса, это его способ защиты.
То, что Элиса накануне рассказывала Мальдонадо, было абсолютно верно, и сейчас она в этом убедилась: у Бланеса действительно был «особый» характер, даже более особый, чем у других корифеев в этой сфере. Но, с другой стороны, ему пришлось столкнуться с большим непониманием и несправедливостью. Прежде всего он был испанцем, что для амбициозного физика (и она, и все другие слушатели курса прекрасно знали об этом) было любопытным исключением и серьезным недостатком даже не из-за какой-то дискриминации, а ввиду печального положения, в котором данная наука пребывала в Испании. Те немногие достижения, которыми отличились физики испанского происхождения, были сделаны за пределами их страны.
С другой стороны, Бланес достиг успеха. И это казалось еще менее простительным, чем его национальность.
Своим успехом он был обязан неким уравнениям, густо написанным на одной-единственной странице — наука состоит из таких вот подарков, кратких и вечных. Он написал их в 1987 году, когда работал в Цюрихе со своим учителем Альбертом Гроссманном и с коллегой Серджио Марини. Они были опубликованы в 1988 году в престижном немецком журнале «Анналы физики» (там же, где более восьмидесяти лет назад появилась статья Альберта Эйнштейна об относительности) и забросили автора на чуть ли не абсурдную вершину славы, подарив ему ту самую странную известность, которую в считанных случаях приобретают ученые. И это несмотря на то, что его статья, доказывавшая существование струн времени, была настолько сложной, что лишь немногие специалисты могли ее полностью понять, и на то, что, хотя его доказательства были непогрешимы с математической точки зрения, экспериментальные подтверждения могли быть получены только через десятки лет.
Так или иначе, европейские и американские физики с восторженным удивлением приветствовали его открытие, и этот восторг просочился в прессу. Поначалу испанские газеты не особо отреагировали на это событие (чаще всего попадались заголовки типа «Испанский физик открыл, почему время движется только в одном направлении» или «По словам испанского физика, время подобно секвойе»), и своей популярностью в Испании Бланес был обязан перекручиванию, которому подверглась эта новость в менее серьезных средствах массовой информации, прямо заявлявших: «Благодаря теории Давида Бланеса Испания заняла ведущее место в физике XX века», «Профессор Бланес говорит, что наука подтверждает возможность путешествий во времени», «Испания может стать первой страной в мире, где будет создана машина времени». Все это было неправдой, но публика восприняла это с энтузиазмом. На обложках нескольких журналов рядом с фотографиями оголенных девиц появилось имя Бланеса в связи с упоминаниями о тайнах времени. Одно издание эзотерического типа продало тысячи экземпляров тематического рождественского номера, на обложке которого было написано: «Путешествовал ли Иисус во времени?», а ниже, более мелкими буквами: «Теория Давида Бланеса вызывает недоумение в Ватикане».
В это время Бланеса уже не было в Европе, чтобы радоваться (или оскорбляться): он был практически «телепортирован» в США. Он читал лекции и работал в Калтехе, престижном Калифорнийском технологическом институте, и, как бы идя по стопам Эйнштейна, в институте фундаментальных исследований в Принстоне, где такие мыслители, как он, могли прогуливаться по тихим паркам и имели время на раздумья и бумагу и карандаш для записей. Но в 1993 году, когда американский конгресс проголосовал против продолжения строительства в Ваксахачи (штат Техас) сверхпроводникового суперколлайдера, который мог бы стать самым большим и мощным ускорителем частиц в мире, роман Бланеса и США вдруг закончился по бесповоротному решению первого. В предшествовавшие его возвращению в Европу дни в прессу просочились его заявления, сделанные некоторым американским средствам массовой информации: «Правительство этой страны предпочитает тратить деньги на оружие, а не на научные исследования. США напоминает мне Испанию: это страна с очень талантливыми людьми, но с отвратительными политиками. Они не просто плохо выполняют свои обязанности, — подчеркнул он, — они отвратительны». Поскольку его критика уравнивала обе страны и их правительства, эти заявления не понравились никому и заинтересовали очень немногих.
