Донна Тартт - Тайная история
— Я понимаю, ты решил, что должен встать на чью-то сторону. Но ты ничего никому не должен.
— А я и не становлюсь. Просто я думаю, что… В общем, я, конечно, не знаю подоплеки, но время для этой затеи ты все равно выбрала неудачное.
— Неудачное?.. Наверное, все же стоит тебе кое-что показать. Смотри.
Она приподняла прядь волос у виска, и я увидел затянутое корочкой пятно размером с четвертак — пук волос был выдран с корнем.
— Это еще не все. — Она засучила рукав свитера. Запястье распухло, а на внутренней стороне локтя краснела глубокая лунка — садистский сигаретный ожог, изуродовавший нежную плоть.
— Что это?.. Камилла! Это Чарльз тебя так?
— Понял теперь? — бесстрастно спросила она, опуская рукав.
— И давно это началось?
Она не ответила.
— Я знаю Чарльза гораздо лучше, чем ты. Сейчас мне не стоит попадаться ему на глаза.
— Кто придумал, что ты должна переехать в «Альбемарль»?
— Генри.
— Скажи, при чем здесь вообще Генри?
Она молчала, и у меня мелькнула невероятная мысль:
— Или это он сделал?!
— Нет, конечно. Даже странно, что ты такое подумал.
— Теперь уж я не знаю, что и думать..
Солнце, выплывшее из-за тяжелой грозовой тучи, затопило комнату роскошным золотым потоком. Блики заплясали на полу, как на водной глади, все вокруг показалось сотканным из лучистой призрачной ткани, на фоне которой волшебным цветком распустилось лицо Камиллы. Я почувствовал яростное, почти непреодолимое желание схватить ее за распухшее запястье, вывернуть ей руку так, чтобы она закричала от боли, потом швырнуть на кровать, изнасиловать, задушить… Тут солнце скрылось, и наваждение рассеялось.
— Зачем ты пришла?
— Хотела увидеть тебя.
— Не знаю, захочешь ли ты хоть немного прислушаться к моему мнению…
Я презирал себя за этот надменно-уязвленный тон, но совладать с собой не мог.
— … но я считаю, что, оставаясь в «Альбемарле», ты только усугубляешь ситуацию.
— Куда же мне, по-твоему, деваться?
— Почему бы тебе не пожить у Фрэнсиса?
Она усмехнулась:
— Потому что стоит Чарльзу топнуть ногой, и Фрэнсис все ему расскажет как миленький. Он и сам это понимает, хотя так и рвется помочь.
— Займи у него денег и живи где хочешь.
— Да, он предлагал.
Она достала из кармана сигарету — «Лаки страйк», с щемящим чувством заметил я, любимая марка Генри.
— Так возьми деньги и уезжай. И даже не говори Фрэнсису куда.
— Мы уже сто раз все это обсуждали. Штука в том, что я боюсь Чарльза, а Чарльз боится Генри. Вот и все.
— Так вот оно что… Значит, нашла себе телохранителя?
— Чарльз пытался убить меня, — просто сказала она.
— А Генри, случайно, Чарльза не боится?
— С чего бы?
— Неужто не догадываешься?
Поняв, что я имею в виду, она с изумившей меня горячностью бросилась на защиту брата.
— Чарльз этого не сделает! — выпалила она с детской убежденностью.
— А вдруг? Пойдет в полицию и все расскажет.
— Ни за что на свете.
— Почему ты так уверена?
— И выдаст всех нас? Себя в том числе?
— По-моему, сейчас ему может быть все равно.
Я хотел задеть ее и с удовлетворением понял, что мне это удалось. Ее отчаянный взгляд заметался по комнате.
— Возможно… Но пойми, его нынешнее состояние — это болезнь, и мне кажется, на каком-то уровне он все-таки отдает себе в этом отчет.
Она помолчала.
— Я люблю Чарльза. Люблю, и знаю его лучше всех на свете. Но когда он начинает пить, то становится совсем другим человеком. Никого не слушает, не помнит, по-моему, и половины того, что делает. Поэтому я даже рада, что он в больнице. Хотя бы пара дней без спиртного, и, может быть, в голове у него немного прояснится.
Знала бы она, что Генри заботливо снабдил его виски, подумалось мне.
— Думаешь, Генри желает Чарльзу добра?
— Конечно, — удивилась она.
— И тебе тоже?
— Естественно.
— Такое впечатление, что ты доверяешь Генри едва ли не больше, чем себе.
— Он ни разу меня не подвел.
Я снова взъярился — дико, беспричинно:
— Значит, даже не заглянешь к брату в больницу, так?
— Не знаю. Наверное, нет.
— Но рано или поздно вам придется встретиться. Что тогда?
— Ричард, почему ты злишься на меня?
Я взглянул на свои руки — они дрожали. Сам того не сознавая, я весь трясся от злости.
— Уходи. Будь добра, уходи.
— Что с тобой творится?
— Просто уйди, прошу.
Она встала и шагнула ко мне, я отпрянул.
— Хорошо, — пробормотала она, повернулась и вышла.
Вечером я принял снотворное и отправился в кино. Показывали какой-то японский фильм, зал был пуст — только я и какой-то темный сгусток в заднем ряду. Тихо шипел проектор, по крыше стучал дождь, на экране загадочные персонажи молча расхаживали по заброшенному дому. Разобраться, что к чему, было невозможно. Кое-как досидев до конца, я вызвал такси и вышел на улицу.
С черного, как потолок кинотеатра, неба низвергался потоп. Вернувшись в пропахшее попкорном фойе, я позвонил Чарльзу, но дама на больничном коммутаторе отказалась соединить меня с его отделением — приемные часы давно закончились, все уже спят. Я все еще спорил с ней, когда за стеклянными дверьми высветились струи воды и перед входом, подняв веер брызг, притормозило мое такси.
В ту ночь мне приснилась лестница. Зимой я видел этот сон очень часто, но с тех пор он меня больше не посещал. Я опять стоял на узкой проржавевшей лестнице без перил — такой, как на складе у Лео, вот только уходила она в черную бездну и все ступени были разные: одни повыше, другие пониже, третьи такие узкие, что некуда толком поставить ногу. Я спешил, хотя жутко боялся упасть. Вниз, вниз, вниз — ступени становились все ненадежнее и наконец совсем растворились в воздухе, а где-то внизу — и это было самое страшное — с непостижимой быстротой спускался какой-то человек.
Я проснулся около четырех и больше не мог уснуть — расплата за дневную дозу транквилизаторов. Кровь пульсировала в кончиках пальцев. За моим отражением в темном окне стенал ветер, и, смыкаясь кольцом, подступали к дому враждебные холмы…
«Что, влюбленный, смотришь букой? Что ты хмур, как ночь?»[132] Я пытался не думать, но в голову одна за другой лезли непрошеные мысли. Например: зачем Генри втянул меня в эту историю? Ибо я уже понимал, что его решение открыться мне было хорошо продумано. Он сделал ставку на мое тщеславие, заставил поверить, что я дошел до всего сам («Молодец! Я так и думал, что тебе ума не занимать», — со смехом сказал он тогда), и я нежился в лучах его похвалы, мнил себя проницательным наблюдателем, в то время как на самом деле (теперь-то я видел это яснее ясного) это он подвел меня к роковой фразе — направляя, подталкивая, льстя. Может быть — при этой мысли меня пот прошиб, — он подстроил даже то первое, случайное открытие: просто украл мой словарь, зная, что я обязательно за ним приду. Приду и обнаружу в квартире невообразимый беспорядок, найду бумажку с номером рейса, оставленную (намеренно?) рядом с телефоном. Промах, недосмотр? Непохоже на Генри. Нет, он хотел, чтобы я все узнал. Он угадал, что трусость и стайный инстинкт заставят меня тут же встать на их сторону.
«Он ведь не дружеской поддержки у меня искал, — думал я, кусая губы. — Без меня ему ничего бы не удалось. Банни доверился мне, а я сдал его тепленьким ему прямо в руки и даже ни секунды не колебался».
«Ты подал нам сигнал тревоги, Ричард. Теперь ему будет вдвое легче повторить свой рассказ кому-нибудь другому. И раз так, у меня складывается ощущение, что дальнейшие события будут развиваться с головокружительной быстротой».
Как иронично прозвучала последняя фраза! Казалось, ситуация забавляет его. И он оказался совершенно прав, по крайней мере насчет головокружительной быстроты, — менее чем через сутки Банни был уже мертв. И хотя вовсе не я столкнул его с обрыва (что в свое время казалось очень существенной деталью), теперь это уже не имело значения. Боже мой, боже мой, как я мог?
Я все еще сопротивлялся чернейшей из всех мыслей, одно предвестие которой рождало во мне едкий страх. Неужели в случае провала плана Генри собирался сделать из меня козла отпущения? Я не мог представить, как такое возможно, но теперь у меня не было ни грамма сомнения в том, что при желании это не составило бы ему труда. Ведь я располагал только той информацией, которой он счел нужным со мной поделиться; практически все, что я знал, стало известно мне из вторых рук — по большому счету, очень многого я не знал вовсе. Кроме того, нет никакой гарантии, что опасность миновала навсегда. Я слышал, что уголовное преследование за убийство не имеет срока давности. Проходит год, двадцать, пятьдесят лет, обнаруживаются новые улики, и дело открывают снова. В газетах постоянно пишут о таких случаях.