Роберт Липаруло - И приидет всадник…
— Да, я из Сан-Луис-Обиспо.
— Это там, где птицы?
— Нет, вы путаете с Сан-Хуан-Капистрано. Оттуда до нас пять часов езды на северо-запад.
Полицейский кивнул. Он был помладше Олафа, лет тридцати пяти. Его честные глаза свидетельствовали о том, что он любил свою работу, а глубокие вертикальные морщины между бровями о том, что ради этой любви ему приходилось жертвовать здоровой семейной жизнью. Олафу представилось, как этот парень в свободное время добровольно занимается с новобранцами и подолгу тренируется в тире. Его не так-то легко одолеть. Интересно, знает ли он о последнем убийстве. Вряд ли. Прошло меньше двух часов, информация еще не успела разойтись по всем службам. К тому же они не знают, кого искать, на каком транспорте. К Палмер-Лейку Олаф подбирался с запада, где нет оживленных трасс и мало домов; он был уверен, что его никто не видел.
Патрульный направил луч фонарика мимо Олафа — в открытую дверь микроавтобуса.
— Мусора-то сколько…
— Да, в дороге я живу по-свински.
— Куда направляетесь?
— В Таос, к родне. Приехал сюда по I-70, навестить друзей, — добавил он, предупреждая следующий вопрос.
— Но сколько же хлама… — Полицейский укоризненно покачал головой, обводя лучом фонарика кучу мусора в салоне. Уловив зловоние, которое она источала, он неприязненно поморщился.
Вот тут Олаф мог бы улыбнуться искренне. Сам он терпел эту вонь исключительно ради того, чтобы отпугивать таких, как этот патрульный. Случись кому-то из них досматривать микроавтобус, вряд ли они стали бы делать это с особым усердием. К тому же зловоние отбивало запах псины — на тот случай, если будут искать человека с собаками. Водить машину, из салона которой разит, как из выгребной ямы, законом не запрещено. А искать следы преступлений в отхожем месте станет не всякий… даже если они там есть.
Полицейский сделал шаг назад.
— Водительское удостоверение имеется?
— Какие-нибудь проблемы, командир? — Олаф положил правую руку на пояс.
— Никаких, — ответ был как будто дружелюбный, но это словечко полицейский как-то обидчиво процедил.
Олаф достал потрепанный нейлоновый бумажник и выудил из него удостоверение — недавно отпечатанное, но настолько затертое, словно оно было выдано тысячу лет назад.
В ближайшей к ним группе деревьев хрустнул сучок. Патрульный резко обернулся. Он посветил себе, держа фонарик как копье, у плеча. Вторая рука его мгновенно вернулась к кобуре.
— Что там такое? — Олаф как раз перед этим заметил одну из собак. Те расположились вокруг по периметру, стараясь держаться за пределами видимости.
— Вы один сюда приехали? — По голосу полицейского Олаф понял: тот ругает себя, что не спросил об этом раньше.
— Конечно, один. А что, там кто-то есть?
— Будьте добры, станьте вон туда! — Коп указал Олафу место подальше от себя, на полпути к тем деревьям, от которых раздался звук, чтобы держать в поле зрения и его, и подозрительный тенистый участок. Сам он немного приблизился к деревьям, размеренно прочесывая местность лучом фонарика.
— Может, это какая-нибудь живность?
Полицейский не ответил. Он припал на одно колено, продолжая прочесывать фонариком траву и стараясь заглянуть под ветви деревьев. Затем он повернул голову — лицом к Олафу, но главным образом для того, чтобы вслушаться в затихшую ночь. Выдержав долгую паузу, полицейский встал и подошел к нему.
— Тут что, опасно? — тревожно вытаращил глаза Олаф.
— Может, олень, — буркнул коп. Он взял водительское удостоверение, пробежал его взглядом за три секунды и вернул. На лбу у него поблескивала обильно выступившая испарина. Отступив назад, полицейский еще раз посветил внутрь «фольксвагена», в лес, потом на Олафа. Было очевидно, что он пытается принять решение. Затем патрульный попятился к своей машине, продолжая искоса мельком поглядывать на ближнюю рощицу.
— Если будете разводить костер, как следует залейте его перед отъездом. Мусор оставляйте только в специально отведенных для этого местах — или держите у себя в машине, если вам так больше нравится. Счастливого пути! — Он проговорил все это исключительно для того, чтобы во время отхода не поворачиваться спиной к странному типу в чудной одежде.
— Спасибо, командир.
Полицейский так и проследовал задним ходом вдоль своей машины, не отворачиваясь от Олафа, обогнул дверцу — как на запущенной в обратную сторону видеозаписи. Не снимая шляпы, он втиснулся на сиденье машины и захлопнул дверцу. Отчетливо щелкнул в тишине электронный замок. За лобовым стеклом, в зеленоватом свете системы связи, коп был похож на привидение. Патрульная машина круто развернулась и, отыскав колею, уходившую в прогал между деревьями, исчезла, превратившись в тусклое, скачками удаляющееся по лесу облачко света, за которым следовали мерцающие красные огоньки. Шум двигателя постепенно затих.
Он может вернуться.
Зависело это главным образом от того, поверил ли полицейский, что Олаф путешествует один. Кажется, все-таки не поверил. Предположим, он Олафа раскусил, ну и что? В чем преступление? Нет, вовсе не обязательно причислять этого копа к людям, потенциально представляющим опасность. Даже когда тот узнает об убийстве, вряд ли он сможет убедить себя, что встреченный им незнакомец имеет к преступлению какое-то отношение. У преступника были собаки — по меньшей мере одна. Звук, услышанный патрульным в лесу, могла произвести собака — но больше никаких подтверждений тому нет. Разве животное, принадлежащее человеку, станет молча прятаться в лесу? Потом — речь Олафа. В числе примет убийцы обязательно будет упомянут сильный акцент, который слышала женщина по телефону. Многие преступники, выходя на дело, стараются скрыть свой акцент, и мало кто нарочно говорит с акцентом. Олаф был уверен, что копченой селедки разбросал достаточно[3].
— Фрейя! Тор! Эрик!
Собаки с шумом вылетели из зарослей и расселись полукругом перед хозяином.
— Goan dag! — похвалил он их. — У меня для вас кое-что есть. Хотите кое-чего? — Олаф полез в машину и вытащил оттуда холщовый мешок. Достав из него большую пригоршню вяленой говядины, он вывалил мясо перед первой собакой, огромным зверем по кличке Тор. Животные посмотрели на кучу еды и перевели выжидательный взгляд на хозяина. Положив такие же порции двум другим собакам, Олаф сказал:
— Ешьте.
Не успел он положить мешок на место, как еда исчезла.
— Ну, побегайте еще. Через пять минут поедем дальше. — После этих слов собаки рванули на лужайку, будто им подпалили хвосты.
Олаф снова открыл свой тайник. Вытащив из-за пояса секиру, бросил ее в груду прочего оружия. Затем провел пальцами по стенке в глубине тайника, нащупал там приклеенный кармашек, в каком хранят пластиковые карточки, и вынул оттуда плотно сложенный лист бумаги. Олаф сел на краю лужайки и развернул его: имена, внешние приметы, адреса. Бумага содержала список из пятидесяти человек, сделанный аккуратным мелким почерком. Он давно успел пересчитать их и подумать о каждом — о том, как пересекутся их жизненные пути, точнее, его путь перечеркнет линии их жизней, и те оборвутся. Пятой сверху в первом столбике значилась Синтия Леб. Следующую фамилию частично закрывал засохший кровавый отпечаток большого пальца. Олаф отскреб его ногтем, чтобы можно было разобрать написанное: Тревор Уилсон, 12 лет.
Дальше шло описание внешности и домашний адрес в Каньон-Сити, штат Колорадо.
Уголки рта у Олафа опустились, словно их тянула книзу тяжесть, нараставшая в груди. Конечно, он и так знал, что следующим по счету будет этот мальчишка. Подошла и его очередь умирать. Олаф подумал о собственных сыновьях. Рука его потянулась к безделушкам, висевшим на шее на пеньковом шнурке. Сперва пальцы нашли руну Одал — фигурку в виде ромба с ножками, выросшими из острого угла. Таким символом у его народа обозначалась семья. Семилетний Йон целый месяц в глубокой тайне выстругивал фигурку, чтобы подарить отцу перед отъездом. При этом сын поцеловал Олафа и спрятал лицо у него на груди. Слезы, просочившиеся через грубую рубашку, обожгли Олафу грудь.
Он нащупал рукой подарок другого сына, Бьорна — лапку кролика, первого, которого тот добыл и умертвил в своей жизни. Этим амулетом Бьорн очень дорожил, поэтому Олаф был растроган, получив такой подарок. В свои одиннадцать сын уже держался по-мужски сдержанно. Он обнял отца, пожелал ему благополучной поездки и быстро отступил. Стремление старшего быть сильным так же много значило для отца, как слезы младшего.
А теперь вот этот мальчишка, Тревор Уилсон. Как будут горевать его родители.
Олаф стиснул зубы и стал складывать листок.
Дело должно быть сделано.
