Лиза Уэлш - Студия пыток
Городской атлас подсказал, что нужный мне дом – где-то в переулке, в конце Вест-Нил-стрит. День близился к закату, тяжелое небо крышкой нависло над миром. Я чувствовал всю горячку этого дня, скопившуюся под ногами, на липком асфальте. Преддверие лета – или экологической катастрофы. Тонкая струйка пота скатилась по позвоночнику, и я испугался, что рубашка сейчас прилипнет.
Я направился вдоль Аргайл-стрит, обходя детей и пирамиды из картонных ящиков с гниющими фруктами. Три пенсионера-сикха курили и беседовали у дверей бакалейной лавки, сидя на деревянных стульях. Один что-то сказал на своем языке, остальные негромко засмеялись. «Вот больные», – пробурчала обиженная женщина и обошла их, стукнув полной сумкой меня по лодыжке. За моей спиной старики продолжали смеяться. Я не возражал – люди умеют делать кое-что и похуже смеха.
Около похоронной конторы выстроились траурные конусы, резервируя место для покойника. Когда я проходил мимо, алюминиевые двери поднялись, и показался катафалк. На крыше телефонной будки скандалили чайки, налетали друг на друга, хлопали широкими крыльями и что-то вскрикивали получеловеческими голосами. Они остервенело тыкались оранжевыми клювами во что-то вонючее. Их присутствие в городе означало надвигающийся шторм. Вена у меня на виске начала пульсировать.
Впереди старик толкал по тротуару скрипучую тачку. Заброшенные фабрики вдоль набережной постепенно разворовывались, и старик собирал здесь низкосортный хлам, который не стали брать молодые и проворные мусорщики. Я поравнялся с ним, глянул в тележку, обозрел его пыльный костюм, скрюченную спину, и у меня за левым плечом замаячила фигура с косой. Может, таким способом я хотел прогнать из головы мысли о смерти. Следовало быть умнее.
– Вам помочь?
Он весь сгорбился над тачкой, засеменил быстрее и прошипел сквозь зубы:
– Отъебись, это мое. Я нашел, а ты вали отсюда, ублюдок.
– Неблагодарный ты мерзавец. – Я протянул руку и встряхнул его металлолом. Все его мужество улетучилось, он съежился, отпустил тачку и инстинктивно прикрыл голову руками, но я успел заметить бледно-желтые остатки синяков на его лице.
– Да все нормально, старик. Я бы тебя не тронул. Не нужно мне твое барахло.
Я тронул его за плечо, и он слегка отклонился.
– Оставь меня, – шепотом, – просто оставь меня в покое.
В конце квартала я обернулся: он по-прежнему стоял на том же месте, что-то бормоча и прикрывая голову руками.
Небольшая компания мальчишек собралась у запотевшей витрины рыбного рынка «Финнистон». Пацаны сосали леденцы и таращились на уродливого морского черта с раскрытой пастью – усатое морское чудище. На другой стороне улицы полицейский вытащил из патрульной машины задержанного в наручниках и, крепко схватив его за скованные запястья, поволок в участок. Пойманный, опустив голову, спотыкался – пьяный, или же от усталости ему все равно. Но полицейский с профессиональной легкостью не давал ему упасть. Его защищали длинные руки закона. Выстроившиеся в ряд щиты с газетными заголовками объявляли о найденном утопленном младенце и обещали подробности убийства «девушки легкого поведения».
У Чаринг-кросс меня поглотила волна офисных служащих. Здесь витал рассудок Промышленный век уступил революции белых воротничков, и теперь сыновья и дочери этих работяг с верфей стучат по клавиатурам и отвечают на телефонные звонки в вылизанных до блеска потогонных конторах. Они оперируют невидимыми бумагами и общаются с помощью электронной магии. Темные костюмы топали домой по Бат-стрит, мимо ренфилдской церкви Святого Стефана со сломанным бурей шпилем – готовиться к следующему рабочему дню, неотличимому от вчерашнего и завтрашнего. Автомобили медленно ползли к извилистым объездам и автостраде, парализованный поток еле-еле продвигался тремя рядами в горячем облаке выхлопных газов. Автобусы, скрипя несмазанными тормозами, пытались пробраться к остановкам, где в очередях стояли покорные пассажиры. Застрявший в пробке туристский автобус открывал и закрывал автоматические двери, пытаясь создать сквозняк из спертого воздуха. Старые небоскребы, из-за которых горизонт был похож на Чикаго, выплевывали усталых и помятых за день мужчин и женщин. Кое-кто, не успев ступить за порог офиса, тут же закуривал первую сигарету свободы, так глубоко и долго затягиваясь, что на лицах четко выступали скулы, вызывая никотиновую волну. И всюду – мобильные телефоны. Люди говорят и говорят со своими удаленными собеседниками, а весь окружающий мир шагает мимо.
Сквозь толпу пролетела банда парней, насмешливо стуча в решетки закрытых дверей и калиток – молодые мошенники, предвкушающие хмельную пирушку:
– Офигеть, триста фунтов за золотую цепочку!
Стадо направляющихся домой клерков замедлило шаг, на секунду оторвавшись от своих городских радаров, затем продолжило движение.
Мальчик в синяках, с лицом пророка, шептал вслед проходящим:
– Мелочи не найдется? Мелочи не найдется? – Каждый раз, когда от него отворачивались, он, словно подарок, протягивал пустой пластиковый стаканчик следующему. Я сунул ему фунт.
– Только поощряете попрошаек, – буркнул мясистый мужчина, сильно вспотевший в своем сером полосатом костюме. Он прошел мимо, не оглядываясь, избегая спора.
На Вест-Найл-стрит я стал считать номера домов, пока не добрался до названного голосом в телефоне. Музыкальная лавка в полуподвале. Фасад голубой, над дверью табличка с золотыми буквами на темно-синем фоне: «Сирены». По обе стороны от нее зеркально располагались полногрудые русалки, дергающие гитары за струны.
Я спустился по стертым цементным ступеням – интересно, сколько им лет? – и попал в малюсенький замусоренный дворик. Витрина лавки напомнила, как мы дурачились в детстве: «Простите, мистер, сколько стоят ваши дохлые мухи?» – «Я не продаю дохлых мух». – «А зачем тогда положили шесть штук на витрину?» Давным-давно кто-то затянул стекло целлофаном никотинового цвета, чтобы пластинки не корежило от случайного солнца. Не помогло. Альбомы валялись в пыли, деформированный винил топорщил конверты. Как будто хозяину не нужны клиенты. Значит, я попал куда надо.
Я толкнул дверь, колокольчик возвестил о моем прибытии, и я из города попал во мрак. Прохладная, выкрашенная в черный пещера, вдоль стен – полки, наполовину заставленные старым винилом. Прилавок выдвинут вперед: максимум полезной площади, минимум пространства для праздных покупателей. Арка за прилавком занавешена красно-бело-синим пластиком с оборками, как в мясной лавке. За ним светился монитор компьютера. Новый рубеж порнографии. Табличка у прилавка гласила: «У нас на складе – тысячи наименований. Если вы не видите здесь того, что ищете, – спрашивайте».
Над пластинками – полки с кассетами. Я вытащил одну… «Реальные девчонки из Глазго». Почему не «Реальные девчонки из Рио»? Упругие загорелые ягодицы проиграли целлюлиту какой-нибудь соседки из дрожжевого теста. Приятно думать, что при наличии выбора среднестатистический шотландский онанист предпочитает дрочить на какую-нибудь крепкую шотландку с улицы. А интересно, только ли извращенцы любят таких упитанных большегрудых девок, или традиционные мужики тоже? Но эта мысль меня опечалила.
Шторка раздвинулась – в проеме стоял юноша в хаки. Оборки патриотической накидкой окутывали его плечи. Молодость, укрытая флагом Империи. Симпатичный. Смуглый, как «черный ирландец», угрюмый. Волосы до плеч, чувственный рот и невероятные, бледно-голубые, полупрозрачные глаза.
Я слишком стар, чтобы назвать это любовью с первого взгляда, но все симптомы присутствовали. Люди умирали за любовь, обманывали, хитрили и расставались с теми, кто любил их. Любовь бросала вызов фортуне, делала из героев подлецов, а из распутников героев. Любовь портила, искажала, лечила и развращала. Это лекарство, это мелодия, яд и боль. Это влечение, противоядие, лихорадка и аромат. Любовь Убивает. Любовь Исцеляет. Любовь чертовски опасна. Да, но пока она длится – это здорово. Мир замирает на своей оси и кружится дальше, став местом улучшенных возможностей.
– Чем могу помочь? – Тон не соответствовал ни этому месту, ни его внешности.
Я улыбнулся – интересно, у меня в улыбке изменяется лицо, растягиваясь в волчий оскал? Остерегайтесь оборотней.
– Меня зовут Рильке. У меня здесь встреча.
– Я Дерек. С кем у вас встреча?
Он поймал мой взгляд, бровь слегка приподнялась. Он что, флиртует со мной? В паху у меня засвербело, но это означало только, что я его хочу.
Натуралы считают, что у нас есть что-то вроде радара и какие-то опознавательные сигналы: стиль одежды, манера говорить. «Милый мальчик, – сказал Фрэнсис, ощупывая пальцами зеленую гвоздику в петлице, и разгладил лацканы сшитого на заказ костюма, – скажи-ка, много ли у тебя компакт-дисков Джуди Гарланд?» Такое тоже, конечно, бывает, но я никогда не пользуюсь этим методом. Предпочитаю более прямой подход. Сдерживает меня только вечный вопрос: он голубой или нет? Я смотрел на этого юношу и хотел взять его за руку, привести по улице к себе домой – да куда угодно – и раздеть.
