Уоррен Мерфи - Укол мафии
Дверь лифта открылась, и Римо вошел в кабину. Это был просторный старый лифт размером с небольшую кухню. Римо нажал на кнопку первого этажа.
Металлическая дверь «под бронзу» медленно, по-черепашьи, закрылась. Лифт, погромыхивая, пополз вниз. На следующем этаже он остановился, чтобы забрать двух детективов и арестованного. Один из полицейских с худым загорелым лицом, ростом с Римо, в стандартной шляпе, заметив Римо, вежливо с ним поздоровался.
Все трое встали в глубине кабины, а Римо остался у входа. Он кивнул полицейскому в ответ и тут вдруг понял, что он знает сыщика, а тот – его.
Черт возьми, подумал Римо и повернулся лицом к двери, надеясь, что сыщик попробует его вспомнить, не сможет и перестанет о нем думать. К сожалению, профессия полицейского, особенно сыщика, не позволяет ему просто взять да забыть однажды встреченное лицо. Во всяком случае, опытному сыщику. Римо оставалось надеяться, что Билл Скорич так и не стал опытным сыщиком.
Римо вспомнил первый год их совместной службы в Ньюарке. Тогда Скорич упускал разные мелочи, и все разговоры с сержантом, детективами, лейтенантом и капитаном заканчивались не в его пользу. Но чересчур серьезных промашек он не допускал никогда, и к начальнику полиции его не вызывали.
Хотя негативный опыт – не самый лучший способ обучения, все-таки это тоже способ. Или человек привыкает к выговорам, или меняется так, чтобы их не получать. Если Скорич изменился, то сейчас стоит одной ногой на том свете.
Уголком глаза Римо заметил, что Скорич шагнул вперед. Он всматривался в профиль Римо. Сделал еще шаг, потащив за собой заключенного, на что другой сыщик тоже был вынужден сделать полшага.
Можно было бы прикрыть лицо рукой и убежать, но не из управления же полиции! Тогда уж точно фотографию Римо раздадут всем полицейским, особенно после его беседы с шефом!
Римо не спеша повернулся к Биллу Скоричу в надежде, что пластическая операция изменила его скулы и нос, взглянул Скоричу в глаза и смутился. Он молил про себя: Билл, ну сваляй дурака. Ну, старик! Ошибись!"
Лицо Скорича порозовело от смущения, и на сердце у Римо полегчало. Молодец, Билли, подумал он. Замечательно. Никто не держит в памяти лица мертвых. Особенно после пластической операции.
Но тут Скорич просиял, на лице появилась улыбка, которая вдруг сменилась выражением ужаса при виде восставшего из мертвых. И Римо понял, что Скорич его узнал.
Последнее, что произнес сыщик Билл Скорич из полицейского управления Ньюарка, было даже не слово, а один только слог, начало имени.
Он произнес:
– Ри…
Прикрывшись телом Скорича как щитом, так что заключенный и другой сыщик не видели его, Римо вонзил палец Скоричу в солнечное сплетение, до самого сердца, пробив его. Это произошло мгновенно, и Скорич только успел произнести:
– Ри…
Это был плавающий удар, когда рука действует сама по себе, вне зависимости от движения тела. Такой удар имел то преимущества, что прерывал разговор мгновенно.
Глаза Скорича расширились, он не успел еще рухнуть, а руки Римо были уже в карманах, под мышкой зажат блокнот. Скорич упал на Римо, который, не пытаясь удержаться, отлетел в дальний угол кабины с возгласом:
– Поосторожней, приятель!
Скорич, падая, потянул на себя арестованного. Шляпа упала на пол, а второй сыщик, на другом конце цепочки, резко развернувшись, наступил на нее и рухнул сверху на заключенного, повалившегося на мертвеца, лежащего на полу кабины.
Дверь отворилась на первом этаже. Римо оттолкнулся от стенки лифта, и, отряхиваясь, вылетел наружу с криком:
– На меня напал полицейский! Прямо в полицейском управлении! Так-то вы обращаетесь с прессой?!
Римо стоял у лифта, тыча пальцем в груду тел. Оставшийся в живых сыщик пытался подняться и поднять заключенного.
– Вон тот, – вопил Римо. – Он там, внизу. Я хочу возбудить дело! Он толкнул меня.
Дежурному лейтенанту потребовалось три секунды, чтобы оценить ситуацию, десять секунд, чтобы вызвать скорую помощь, и три минуты, чтобы убедить этого гомика-журналиста, что на него никто не нападал, что сыщик упал на него, потому что умер, скорее всего, от сердечного приступа.
– Умер? – спросил Римо, открыв рот и глядя полными ужаса глазами.
– Да. Умер. Вот так-то. Так бывает с нами, фараонами, когда мы защищаем вас. Еще один легавый умер, приятель.
– Я… я не нахожу слов, – сказал Римо.
– Всегда старайтесь сперва во всем разобраться, а уж потом делайте выводы. Старайтесь сначала разобраться.
– Простите, – сказал с искренней грустью Римо. И, выйдя из полицейского участка, почувствовал, как хочется выпить, но увы! – в состоянии максимального напряжения пить нельзя, как, впрочем, и во всех иных состояниях. Ты должен относиться к себе как к алкоголику, потому что у тебя есть дело.
Проходя мимо бара, видишь себя в стекле витрины и испытываешь радость, что отказал себе в чем-то, чего ужасно хочется. И ненавидишь отражающееся в витрине лицо…
Потому что ты, Римо Уильямс, хуже животного. Ты – машина. Животное убивает, чтобы есть и жить. Человек убивает, потому что он напуган или болен, или ему приказали, а он, понятно, боится не выполнить приказ. Но ты, Римо Уильямс, ты убиваешь потому, что ты – машина, которая для этого предназначена.
Римо пересек улицу – уличное движение уверенно направляла натренированная рука полицейского в красной фуражке – и прошел мимо кондитерского магазинчика, где у прилавка толпились школьники, предаваясь ежедневному ритуалу чревоугодия. Ему захотелось вдруг, чтобы рядом оказался Смит, чтобы сломать ему руку и сказать: «Бот что такое боль, Смит. Вот она, ты, счетная машинка!». Римо понял, почему он иногда ненавидит Смита: потому что они похожи. Уродливые сросшиеся горошины в больном стручке.
Весело галдели подростки в кондитерской. Девочка-негритянка и белая девочка, крепко-накрепко прижав к упругой девичьей груди книжки, хихикали, посматривая на юношу-негра в мягкой шляпе, белой саржевой рубахе и ярких брюках, который, зажав что-то в кулаке, протягивал им. Он тоже смеялся, поддразнивая их.
Он разжал кулак и закинул голову, не переставая смеяться. Девчонки переглянулись и снова захихикали. А взгляд их спрашивал: «Возьмем?»
Белая девочка потянулась к черной руке. Рука отстранилась. Она пожала плечиками. Рука снова протянулась, раскрылась ладонь. На ней лежал небольшой блестящий пакетик. Парень засмеялся. Белая девочка схватила пакетик и тоже засмеялась.
Тут Римо вспомнил фотографию, которую показал ему Смит на корабле. И внезапно подумал, что не так-то уж и плохо быть машиной.
На очереди были мэр и главный редактор.
Глава седьмая
Вилли-Сантехнику было приказано не суетиться. Так сказал дон Доминик Верильо. Дважды.
Вот Вилли-Сантехник и отправился в бар «Устричный грот», где для храбрости пропустил три рюмочки.
Когда Вилли-Сантехнику советовали не дергаться, он, наоборот, начинал суетиться. А если эти слова исходили от дона Доминика Верильо, Вилли терял контроль над собственным мочевым пузырем.
Вот он и проторчал почти полдня за спиртным, чтобы не особенно волноваться, и к трем часам дня почти успокоился. Он понимал, что к полуночи вообще обо всем на свете забудет, если будет продолжать в том же духе, но знал также, что если не прекратит пить и не сделает то, что приказано, то к рассвету его ждут крупные неприятности.
Вилли-Сантехник был человек с понятием, мог пойти на уступки, понимал, что другим тоже надо жить, – эта его философия оправдывала и объясняла взятки – и не был к себе слишком пристрастен. Он заказал еще одну рюмку, отпил половину и оставил доллар бармену на чай.
Он вышел на улицу, где около пожарного гидранта стоял его голубой «кадиллак-эльдорадо», и снял квитанцию о штрафе за неправильную парковку с ветрового стекла. Он мог бы поторговаться, чтобы штраф уменьшили с двадцати пяти долларов до пяти, а в четырех кварталах отсюда была стоянка за четыре доллара. Но он считал, что штрафы укрепляют его авторитет в глазах соотечественников и своих собственных.
Вилли-Сантехник открыл незапертую дверцу машины и положил квитанцию в отделение для перчаток на стопку других. Он оплачивал их раз в месяц, когда рассчитывался по всем счетам, скопившимся за это время. Вилли-Сантехник никогда не запирал машину. Запирают свои машины только те, кто ничего собой не представляет.
Голубой «эльдорадо» сиял от недавней полировки. Каждый день ему полировали машину на мойке рядом с домом, каждый месяц специалисты фирмы проверяли мотор, а каждые шесть недель двигатель проходил регулировку. Автомобиль еще ни разу не подводил Вилли.
Вилли был худ и страдал резким кашлем, проходившим, каким бы сильным не был приступ, как только на конце сигареты, которую он не выпускал изо рта, образовывался пепел. Он обращался к зубному врачу, лишь когда не мог больше спать от боли, а у терапевта был дважды: один раз, когда решил, что слепнет, а второй, когда решил, что умирает. Время от времени у него бывали обмороки.
