Джон Бердетт - Крестный отец Катманду
«Задавать вопросы вам?» — хотел переспросить я, но слова застряли у меня в горле.
Мы спустились по лестнице и повернули направо, к огромной ступе. Но там никого не оказалось. Я задохнулся от удивления.
Глава 8
В телепатии нет ничего волшебного, она всего лишь одна из способностей наших предков, которые развили ее до определенных пределов и лишь потом бросили ради более надежных способов общения, например автоответчика. Во мне эта способность сохранилась в самой атрофированной форме. Мы с Чаньей оказались спонтанными телепатами и, если дело касалось незначительных, несущественных тем, могли читать мысли друг друга. Ни с чем подобным я раньше не сталкивался.
Ступа почернела. Глаза стали насыщенно, почти неистово багряными. Со шпиля била неестественно яркая, злая молния. Кругом царила ночь; на востоке небосклона висела раздувшаяся полная луна. И что удивительнее всего — ничего не происходило, я не заметил никакого движения. Это была воображаемая картина, сокровенный снимок, который Тиецин посредством телепатии передал мне. Когда прошло первое удивление, мне открылся более глубокий и беспокоящий смысл увиденного; так Тиецин представлял буддизм, мир, жизнь. Можно сказать, он показал мне изображение своей души.
Наваждение рассеялось: снова появилось солнце, ступа стала кристально белой, ее опять окружали паломники в бордовых монашеских одеждах и туристы в шортах и сандалиях. Вернулись на место яркие сувенирные лавки, а Тиецин смотрел на меня с любопытством.
— Ну так как, будут вопросы? — спросил он подчеркнуто любезно. — Давайте пройдемся. Будем вести себя как шпионы в фильмах времен «холодной войны»: обсудим наши дела на открытом воздухе, где нет микрофонов, и сразу будет видно, если за нами следят.
Я шел следом, бросая на него растерянные взгляды.
— Если не трудно, скажите, как вы это проделываете. Простите, конечно, но на мгновение вы завладели всем моим умом.
Тиецин пожал плечами.
— Всему виной мой учитель медитации. До того как снять облачение монаха, я проявил себя блестящим учеником. Он мне показывал такое… Этим не стоило делиться с подростком. Я по сей день не знаю, то ли он считал, что я заслуживаю раннего посвящения в тайну, поскольку мне предстоит стать ламой, то ли предвидел вторжение китайцев и понимал, что для действий с оглядкой времени не осталось. А может, он плевать хотел, кому из подопечных суждено стать лучшим. Какова бы ни была причина, у него не оставалось выбора, кроме как рискнуть здоровьем моего рассудка. — Тиецин покосился на меня. — Ничто не бывает таким простым, как на первый взгляд кажется. Пойдемте предадимся благим делам.
Я следовал за ним, а он, хромая, шел вокруг ступы и вращал молитвенные колеса. У него была особенная техника, профессиональное обращение с медью. Я оказался не таким опытным. После первых девяти колес он сказал:
— Кто зол и несет в себе ненависть, кто лицемерен и дурен, кто предан ложному мнению, кто склонен ко лживости — в нем ты признай презренного.
Я пытался вспомнить, где слышал это раньше. Неужели Васала сутта? Я ответил:
— Кто в этом мире вредит живым существам, один раз или дважды рожденным, в ком нет к ним сострадания…
— Кто осаждает города и поселки, кто разрушает их, в ком все видят врага и боятся его…
— Кто крадет чужое добро, будь то в лесу или в селении, кто завладевает тем, что не дано ему…
— Кто, будучи должен, уклоняется от уплаты, когда наступает срок, говоря: «Я вовсе и не должен тебе»…
— Кто в похвальбе своим удальством убивает человека, мирно идущего своею дорогой…
— Кто, как свидетель, будучи спрошен, лжет ради своей выгоды, или ради выгоды другого, или подкупа…
— Кто увлекает жен друзей или близких, и они охотой или неволей идут к нему…
— Кто, будучи богат, не поддерживает ни отца, ни мать, постаревших, потерявших былые силы…
— Кто оскорбляет мать, отца или брата, сестру или свекровь, кто поносит их…
— Кто, просимый научить доброму, поучает дурному, кто советует другим лживость и изворотливость…
— Кто лицемерен, кто, свершив дурное дело, надеется про себя: «Ведь никто не узнает о том»…
— Кто любит от других принимать угощения, но сам не отплачивает тем же…
— Кто, вероломный, обманывает брахмана и странника, обманывает и других монашествующих…
— Кто докучает брахману и пустыннику, кто ничего не дает им в обеденное время…
— Кто, весь окутанный невежеством, прорицает несбыточное, кто домогается здесь пустого и ничтожного…
— Кто восхваляет себя и унижает других — да, кто в своей надменности доходит до этой низости…
— Кто корыстен и поощряет дурное, кто полон грешных желаний, не страшится греховного, кто порабощен завистью, злом и бесстыдством…
— Кто поносит Будду или ученика его, будь то нищенствующий монах или мирянин…
— Кто, не будучи благословенным, тщится представить из себя благословенного, тот есть только мошенник во всех мирах и в мире Брахмы: тот самый гнусный из всех презренных…
— Знай же ты, что это правда…
— Итак, не рождением становится человек презренным, не рождением он становится брахманом; нет, за свои дела заслуживают презрения и за свои дела прославляются брахманом.[20]
Знаменитая сутта заняла половину круга вокруг ступы. Мы начали на западе — видимо потому, что Тиецин хотел завершить наш путь на востоке. Второй круг он шел молча. Затем, крутанув колесо особенно энергично, произнес:
— Полагаю, мы можем заключить с вами договор.
— Полагаю, так. Сколько товара вы можете доставить?
— Нашему движению требуется сорок миллионов долларов. Мы доставим столько товара, сколько необходимо, чтобы получить эту сумму.
— Вашему движению? Речь идет о политике?
— Разумеется. Мы собираемся захватить Китай.
— Какими средствами?
Тиецин резко остановился, словно вопрос его поразил.
— Конечно, непреодолимой силой тантры.[21]
Я решил, что это мрачная тибетская шутка. Китай — коммунистическая республика, там религия подавлена где только можно. И посчитал, что лучше сосредоточиться на практической стороне вопроса.
— Каким образом вы сумеете сделать то, что пока никому не удавалось, и за один раз переправить такое количество товара?
— Связи и ноу-хау. Товар поступает в виде сырца из Афганистана в Важиристан. Это горный район в Пакистане, где заправляют племена. Там его очищают и отправляют в Ладакх,[22] область, известную под названием Большой Тибет. Все это происходит под нашим контролем. Как-то забылось, что буддисты активно действовали в этой части света за тысячу лет до Магомета. Из Ладакха товар поступает прямо в оккупированный китайцами Тибет. В этом ключ. Тибет в основном представляет собой безлюдное пространство — не многие, кроме нас, способны выдержать тамошний климат. Китайцы на такой высоте слабеют, особенно если оказываются за пределами Лхасы, где нет ни больниц, ни кислородных баллонов. Власть там полностью в наших руках. Нас никто не остановит.
— Далай-лама об этом знает?
Тиецин остановился и впервые нахмурился.
— Разумеется, нет. Его святейшество — величайший из живущих тибетцев. Величайший из всех людей. Он — воплощение Авалокитешвары.[23] Но не его миссия — спасать Тибет. Наоборот, он сам завоевал мир. Заявил, что ему не суждена реинкарнация. А если суждена, он возродится не на Тибете. Вы понимаете, что это значит?
— Вы и ваше движение вынуждены самостоятельно защищать Тибет?
— Нет, Тибет мы уже потеряли. Мне и моему движению нужно самостоятельно вернуть его обратно. Ухватить из-под носа двух миллиардов китайцев.
— Сколько жизней это займет?
— Это единственное неизвестное во всем уравнении. Но несущественное.
Мой следующий вопрос затрагивал чувствительный моральный аспект. Пусть цель очень достойная, но Тиецин участвовал в трафике отравы в больших количествах.
Мне не пришлось спрашивать. Он произнес почти извиняющимся тоном:
— Я следую дхарме. Это все, что я могу вам сказать. В конце концов, я — непостижимая тайна.
Мы остановились: наши три с половиной круга вокруг ступы были завершены. Теперь мы оказались на востоке. Когда пожимали друг другу руки, Тиецин стиснул мою ладонь двумя сохранившимися пальцами.
— Мы отправим товар по любому адресу в Таиланде, Лаосе, Камбодже или Бирме. Название офшорного банка обсудим позже. Мы бы предпочли Лихтенштейн.
Я уже собрался уходить, но его пальцы не позволяли отнять руку, пока я не посмотрел ему в глаза. Ему захотелось еще раз проделать тот же трюк, и я увидел все снова — на этот раз в виде удивительно четкой миниатюры в его зрачках: черную ступу, молнию, ярость.
