Сара Дюнан - На грани
Отсутствие — Четверг, днем
Тело ее было словно воздушный шар, наполненный гелием. Стоило попробовать шевельнуть рукой или ногой — и ей казалось, что она отрывается от земли и летит, кувыркаясь в воздухе, вращаясь в медлительном танце, совершенно не соответствующем пронзительному чувству паники. Ей хотелось посмотреть, куда она летит, но перед глазами стоял мрак. Дышать было больно. Воздух, тяжелый, вязкий, влажный, заползал в ноздри, лип к коже. Она попыталась отодрать, стряхнуть его с себя, но движение это лишь усилило ощущение полета. Она понимала, что сознание едва брезжит в ней, что она просыпается после глубокого сна или же еще спит и ей лишь снится, что она просыпается, но не могла ни вместить эту мысль, ни уяснить себе, что ее так мучает.
Потом, в очередной раз оторвавшись от земли, плывя и вращаясь в воздухе, что нарушало все законы тяготения, она услышала похрустывание гравия и на мгновение, как моментальный снимок, ей приоткрылось что-то — вечереющее небо, темно-розовые полосы на иссиня-черном фоне, как яркие зарницы, оставленные молнией. В ее теле тоже бушевали зарницы, оно горело и таяло. Кто-то схватил ее за руки и словно сбросил обратно на землю. Стремительность этого падения вызвала волну тошноты, она почувствовала, что ее сейчас вырвет. И опять наступил мрак.
Когда она вновь открыла глаза, полет прекратился, хотя поняла она это не сразу. Она лежала на спине, одетая, и тело было тяжелым, словно налитое свинцом. Казалось, воздух придавил и распластал ее. Но к ней вернулось хотя бы сознание. Она лежала на мягком — кушетке или кровати, и все успокоилось, как снаружи, так и внутри. Мало-помалу окружающий мрак сгустился в какие-то формы, в силуэты разной степени темноты. Прямо перед собой она различила какую-то громаду — шкаф или другой какой-то массивный предмет меблировки; справа же от нее, возле пола, протянулась грязно-желтая полоса света — видимо, там находилась дверь.
У нее раскалывалась голова, и хотелось помочиться, очень сильно хотелось, так, что трудно было сосредоточиться на чем-то другом. Она с трудом поднялась, ноги были как ватные или как мокрая губка, и чтобы добраться до двери, пришлось опираться о стенку.
Призрачный тусклый свет осветил тесную ванную: кафельные стены, ванна, мраморный умывальник с раковиной, аккуратный ряд белых полотенец и неподалеку от них гостиничные бутылочки шампуня и кондиционера.
Пуговица на брюках поддалась не сразу, и моча так и хлынула в унитаз. Еще секунда — и она бы не вытерпела. Похоже на ребенка, который, заигравшись, мчится потом со всех ног в уборную. Ребенок... Лили... Лили! Мысль эта ударила ее, словно током. Лили! И она тут же вспомнила светофоры на автостраде, знак — указатель аэропорта — и лицо мужчины, с тревогой глядящего на нее со своего водительского места. Потом припомнились и пожар заката, и рвота. Пошатываясь, она встала с толчка. Я больна, подумала она. Но почему? Как это случилось? И она почувствовала, как все в ней содрогается от страха. Горло драло, словно она грызла камешки. Она глотнула пригоршню воды прямо из-под крана, но это не помогло.
В комнате она нащупала выключатель, и зажегшийся свет ослепил ее. Проморгавшись, она увидела пустой и безукоризненно чистый гостиничный номер: односпальная кровать, столик у стены, гардероб, комод, кресло — скромная казенная мебель, очень похожая на ту, что была в оставленном ею утром номере отеля. Одна стена была затянута тяжелыми шторами. Она отдернула штору, слабо надеясь, что за ней окажется панорама вечернего города с его огнями, но вместо этого обнажилось окно, но гораздо более узкое, чем затянутое шторами пространство, а за окном — чернота. Когда она подняла шпингалет, рама опустилась на несколько дюймов, а затем встала. Пахнуло воздухом, неожиданно оказавшимся прохладным. Он проникал в щель с тихим шуршанием — так потрескивает ток на проводах электропередачи. Казалось, что окно это обозначает конец мироздания.
Когда она отвернулась от окна, комната словно переменилась — холодная, неприветливая. Она заметила, что в ней не было ни телефона, ни светильника возле кровати, ни почтовой бумаги и ручек с конвертами на столе, ни рекламных листков — ничего. Даже стены в номере были совершенно голыми. Такой же голой изнутри выглядела и дверь — никаких правил внутреннего распорядка или противопожарных инструкций в рамочке. А когда она нажала на ручку, дверь не шелохнулась. Каким бы ни был замок, заперта дверь была снаружи.
Открытие это возмутило Анну. Порывшись в сумбуре памяти, она выудила оттуда кофе с сиропом, за которым последовали дурнота и неодолимый сон. Всплыло лицо ее спутника, бодро ей улыбавшееся, затем встревоженное. Нет, не может быть, это невозможно... Мысль тут же перенеслась к каким-то диким историям похищений по-итальянски — о богачах или их детях, запертых в подвалах, где им отрезают один за другим члены, требуя от их родных громадных денег в качестве выкупа. Нет, к чему представлять такую бессмыслицу? Кто в здравом уме польстится на нее, заурядную туристку, мать-одиночку, не имеющую ни родных, ни денег? Просто произошла какая-то нелепая ошибка.
Она с силой, всем телом, стала колотиться в дверь, с пронзительным криком дубасить ладонями по дереву. Сколько времени она находилась без сознания? Опять подступила тошнота, и пот прошиб ее. Перестав стучать, она взглянула на свои часы, но стекло на циферблате треснуло, а стрелки неизменно показывали без десяти девять. Была поздняя ночь. Но какого дня? Сколько уже она здесь находится?
В новом приступе паники она опять подступила к двери, на этот раз колотя в нее кулаками; она все била и била в дверь, пока головная боль не заставила ее прекратить это занятие. Никто не слышал ее, а если и слышал, то делал вид, что не слышит. Внезапно ею овладела сильнейшая жажда. Она пошла в ванную и выпила еще воды. Схватила стоявшую у умывальника пластмассовую бутылочку. Зеленый гель для душа, «Произведено в Милане» — такие бутылочки тысячами рассылаются по отелям. Где она? Закружилась голова, и, отступив к кровати, она опустилась на нее. Она сидела, отдуваясь, стараясь глубже дышать.
Тишина вокруг была полной, беспросветнее, чем эта комната, это здание. Ее тошнило, кожа казалась липкой, потной. Она опять легла, укрылась по самые плечи. Из вентиляционного отверстия раздалось гудение — включился кондиционер, как это бывает в отелях. В отелях... По крайней мере, не в подвале. И это было последней ее мыслью, прежде чем она опять погрузилась в сон.
Отсутствие — Пятница, утром
Анна сидела у окна в огромном кресле, таком глубоком, что боковины его, казалось, обнимают ее, загораживая остальную часть комнаты; широкими подлокотниками можно было пользоваться как столиком. На одном из подлокотников стоял стакан с шипучим напитком, а на полу возле кресла валялось полотенце.
Она сидела голая, подобрав под себя ноги и отбросив с лица мокрые волосы. Кожа ее была чистой, без косметики — чисто вымытая, кожа блестела, как у ребенка. Выглядела она утомленной, но спокойной. Казалось, она разглядывает что-то за полуоткрытым окном, но разглядывать там было нечего. Поздней ночью даже город угомонился. Флоренция раскинулась под ними вдали, и городские огни были подобны дальним созвездиям. Она чуть-чуть двинула правой ногой, и бедро ее, отлипнув от левой икры, издало чмокающий звук Она провела пальцами по задней стороне икры и почувствовала, что кожа потная. Плоть дрогнула от прикосновения. Она не помнит, чтобы раньше так остро чувствовала свое тело. Нет, неправда. Помнит, и очень ясно.
Анна увидела себя возвращающейся домой к Лили после первого свидания. Они распрощались в номере отеля в центре Лондона, и она покатила по Вестуэй тихим ранним утром, таким похожим на сегодняшнее, добавив свою машину к числу редких машин на улицах. В дом она вошла очень тихо. Патриция спала наверху в гостевой, Лили — в своей постели. Ей мучительно хотелось вновь увидеть дочь. Не для того, чтобы облегчить себе сознание вины, предательства, а просто из потребности обнять ее и увериться, что все осталось по-прежнему. Хотелось принять ванну — кожа пропахла его запахом, — но ванная была рядом с комнатой Патриции, и шум льющейся среди ночи воды разбудил бы ее. Анна разделась, вычистила зубы и тихонько заползла в постель, из-за всех этих ухищрений на секунду почувствовав себя неверной возлюбленной.
Лили, как ракета с тепловой самонаводкой, моментально нащупала мать, придвинулась. Хлопчатобумажная ночная рубашка девочки сбилась и задралась на талии, тельце ее было теплым и нежным. Ребенок вслед за взрослым, женское вслед за мужским — контраст был столь же разителен, сколь и приятен. «Я люблю тебя», подумала Анна. А то, что сегодня произошло, ничего не меняет. Ее тянуло разбудить девочку, чтобы сказать ей это. Она пошевелилась, высвобождаясь из детских объятий, и Лили кашлянула — раз, другой, и, закашлявшись сильнее, проснулась.
