Кейт Родс - Кладбище Кроссбоунз
Засунув руки в карманы пальто и ругая себя за то, что не взяла перчатки, я прошла вдоль Тули-стрит к вокзалу, расположенному возле Лондонского моста. Здесь на восьмой платформе стала ждать поезд, заодно наблюдая за другими людьми. По выходным вокзал не узнать. Тихо, безлюдно, никакой толкотни. Можно никуда не торопиться, можно идти обычным шагом, не опасаясь, что тебя собьют с ног спешащие в свои офисы клерки в дорогих костюмах.
Поездка в южном направлении заняла менее тридцати минут. Поезд ехал по знакомой мне территории: мимо многоэтажных домов Кэмберуэлла, мимо грязной крыши торгового центра в Луишеме и знавших лучшие дни домов Викторианской эпохи из красного кирпича, что тянулись миля за милей.
В Блэкхит я прибыла в начале одиннадцатого. Представители старшего поколения присутствовали здесь на каждом шагу: выгуливали ухоженных собачонок, разглядывали витрины с дизайнерскими кухнями. Я заметила мать раньше, чем она увидела меня. Мама сидела у окна своей любимой кофейни за своим обычным столиком.
Выглядела она как всегда: безупречно уложенные седые волосы, элегантная неброская одежда.
– Здравствуй, дорогая! – произнесла она и поцеловала меня в щеку.
– Надеюсь, я не опоздала, мама.
– Твое лицо, – пробормотала она. – Что случилось?
– Ничего, пустяки. Поскользнулась на обледенелом тротуаре.
Мать с ужасом рассматривала «фонарь» у меня под глазом.
– Что ты будешь? – спросила я.
– Как обычно.
Я изучила меню.
– Для меня яйца-пашот и тост из хлеба грубого помола.
– По крайней мере, ты хотя бы что-то ешь, дорогая. Это добрый признак.
– Что ты хочешь этим сказать?
– То, что тебе дальше некуда худеть, Элис. Ты и так тощая.
– Я не потеряла ни унции, мама. Мой вес десять стоунов[20], как всегда.
– Вообще-то это был комплимент. – Мать вскинула руки, будто пытаясь успокоить разъяренного зверя. – Боже мой! Какая ты стала раздражительная. Или у тебя неприятности на работе?
Я мысленно досчитала до десяти, прежде чем ответить:
– Нет, на работе все в порядке. В марте у меня появится помощница-практикантка.
Мать пристально посмотрела на меня своими светло-серыми глазами. На ее лицо был наложен обычный легкий, почти незаметный макияж, искусно скрывавший морщинки и прочие изъяны кожи.
Она откусила краешек круассана с марципаном.
– Ты видела брата?
– Пару раз на этой неделе. Он все такой же.
Мать не сводила с меня глаз, наблюдая, с какой жадностью я ем.
– Он все еще ходит в эту свою группу?
– Не уверена, – ответила я. – Уилл никогда мне ничего не рассказывает.
Мать нахмурилась. Неожиданно она словно состарилась: вокруг глаз появились глубокие морщины.
– Почему бы ему не пожить у тебя, Элис?
– Я уже тебе говорила, все не так просто, как кажется.
– Но не может же он вечно ютиться в этом автобусе! У тебя ведь есть квартира. – В ее голосе все громче слышалось недовольство, она, казалось, забыла, что мы с ней в кафе не одни.
– Согласись, с тем же успехом он мог бы пожить и у тебя, разве не так? – произнесла я, стараясь говорить как можно спокойнее. – У тебя есть свободная комната.
– Это удар ниже пояса, – ответила она. – Ты прекрасно знаешь, что он не отвечает на мои звонки.
Пришлось отложить вилку в сторону.
– Давай оставим эту тему, а не то мы точно поссоримся.
– Хорошо, тема закрыта, – согласилась мать, буравя меня взглядом. – Но помни, Элис, он твой брат. Ты должна помогать ему.
Я ответила ей таким же пристальным взглядом.
– Мы обе должны помогать ему, мама.
Бессмысленно объяснять, сколько раз я просила Уилла переехать ко мне. У нее все равно нашелся бы повод раскритиковать меня. В этом отношении с того времени, как умер отец, ничего не изменилось. Впрочем, мне понятно, почему она перекладывает вину на чьи-то плечи. Нежелание взять на себя ответственность вошло в ее плоть и кровь, стало второй натурой. Так она выживала. Семья рушилась у нее на глазах, отец беспробудно пил и постоянно выискивал себе новую жертву.
В этом нет ни капли ее вины. Пока весь остальной мир считал, что мы прекрасно ладим, как и любая приличная семья среднего класса, она могла считать, что исполняет свой долг. Может, она и страдала от того, что, когда мы с Уиллом были детьми, ей не всегда удавалось уберечь нас от отцовского гнева. Но вряд ли она готова в этом признаться, ибо для этого пришлось бы хоть на минуту снять маску Снежной королевы.
Наш запоздалый завтрак закончился как обычно. Она сообщила, что побывала на вечеринке бывших работников библиотеки, рассказала, какой невыносимый у Шейлы муж, поведала о выставке скульптуры в галерее Хейвард. Мне же снова было нечего рассказать.
– Но ведь в твоей больнице наверняка есть приятные мужчины?
– Я особенно не присматривалась.
– По-моему, пора, моя дорогая.
Когда мы прощались, ее рука повисла над моим плечом; она, судя по всему, хотела прикоснуться ко мне, но не решилась.
– В это же время ровно через две недели?
– Хорошо, мам. Я позвоню.
Она завязала пояс элегантного серого пальто и натянула на руки замшевые перчатки, которые или прекрасно сохранились с давних пор, или были куплены совсем недавно. Я заказала себе еще одну чашку эспрессо и проводила ее взглядом. Она ушла легкой походкой, с прямой спиной, словно все эти годы не знала никаких забот.
До отхода поезда у меня осталось время прогуляться по вересковой пустоши. Когда-то в детстве я проходила по ней каждый день по пути в школу; небо над головой было таким огромным и совершенным, что мне становилось удивительно легко на душе. Теперь горизонт сделался другим, более изрезанным; вдали маячили кварталы высотных зданий. Без них пейзаж со стороны пустоши выглядел таким, что и в девятнадцатом веке: элегантные ряды четырехэтажных георгианских[21] домов, лужайки перед ними пересечены тропинками, по которым степенно прогуливаются обитатели.
Всю дорогу до Морден-роуд ветер продувал меня насквозь. Я шагала к нашему старому дому впервые с тех пор, как его продали. Впрочем, подойдя к перекрестку, порядком перетрухнула. Сердце бешено стучало, однако я заставила себя подойти ближе к большому двухквартирному эдвардианскому[22] дому. Правда, теперь его не узнать: он смотрелся совершенно другим. Старые деревянные окна сняли и поставили вместо них стеклопакеты. На месте жалкой оградки появилась дорогая серебристая.
Я попыталась применить к себе упражнение, которое неплохо излечивает всевозможные фобии. «Подойди ближе к объекту страха, пока не поймешь, что он не опасен. Дождись момента, когда исчезнет беспокойство». Инстинктивное желание пуститься наутек было почти непреодолимым, но я заставила себя задержаться перед домом на пять минут, быстро переводя взгляд с остроконечной крыши на кирпичные стены и на вишню, которую мать посадила возле дома, когда мне исполнилось пять лет. Кто знает, наверное, я ожидала, что сейчас кто-то выскочит и затащит меня назад в прошлое и против моей воли будет держать под замком.
* * *Когда вернулась домой, Лола сидела, развалившись на диване, и смотрела по телевизору старый черно-белый фильм. Я села рядом.
– Она прекрасна, правда? – вздохнула моя подруга, не отрывая глаз от экрана, где царствовала Кэтрин Хепберн в черном вечернем платье и длинных театральных перчатках. – Дело в скулах.
Не особенно вникая в суть происходящего в фильме, я понаблюдала минут пятнадцать за тем, как герои то ссорятся, то снова мирятся.
– Где ты была? – спросила Лола.
– В Блэкхите.
– А-а-а, в родных пенатах, – отозвалась она. – Выпить хочешь?
– Джина, если можно. О тонике можешь не беспокоиться.
– Неужели все так плохо? – хихикнула Лола. – Ничего, попозже будет вечеринка.
– В честь чего?
– Просто вечеринка, Элис. Вовсе не обязательно устраивать ее по какому-то поводу.
– Я не в настроении, если честно.
– Настроение придет. Ну, пойдем посмотрим, что там в твоем необъятном гардеробе.
Лола вихрем пронеслась по моей одежде.
– Господи, Элис, тебе только работать в похоронном бюро. У тебя шесть черных костюмов.
– Еще не поздно переквалифицироваться, – пошутила я.
Лола вытащила из шкафа коротенькое серебристое платье и приложила ко мне.
– Ни за что! Я его уже десять лет не надевала.
– Для танцев самое то.
– Да я в него, пожалуй, уже и не влезу.
– Чушь! – Лола свирепо посмотрела на меня: – Ты выходишь в свет, Элис, поняла? Позволь перед выходом тебя немного привести в божеский вид.
Представление о божеском виде включало в себя завивку волос, покраску ресниц и наложение полутонны тонального крема. Перед тем как спуститься и сесть в такси, она заставила меня вновь посмотреться в зеркало. Серебристое платье чарующе мерцало во всех нужных местах. Подруга башней возвышалась надо мной в коротком зеленом платье и легинсах, обтягивавших ее длинные ноги, как вторая кожа.
