Джонатан Келлерман - Выживает сильнейший
– В связи с вашими словами, сэр, есть один важный момент. Нам могла бы помочь публикация в прессе. Понимаю ваше нежелание, но...
– Опять. – Кармели стиснул челюсти. – Опять вы лезете ко мне. К нам. Чего вы ждете от этой публикации, кроме того, что она принесет новую боль моей семье и, возможно, поставит под угрозу жизни детей моих коллег?
– Поставит под угрозу, мистер Кармели? Каким образом?
– Либо вдохновив убийцу на охоту за новым израильским ребенком, либо просто бросив в воздух идею – поход на сионистов! Получится, что мы подкинем пищудля фантазии террористов. Нет, мистер Стерджис, я не вижу в публикации никакого смысла. К тому же если убийца действовал и раньше, то вряд ли в Лос-Анджелесе, не так ли?
– Почему вы так решили, мистер Кармели?
– Потому что, несмотря на все ваши бюрократические проволочки, вы бы знали об этом, не правда ли? Ведь даже в Лос-Анджелесе убийства детей не стали пока набившей оскомину рутиной.
– Для меня, сэр, никакое убийство не является рутиной.
– Значит, имей подобное преступление место, вы бы о нем знали?
– Да, если бы о нем сообщили.
– А почему о нем могут не сообщить? – с искренним недоумением спросил Кармели.
– Кто сообщит об убийстве, которое выглядит как несчастный случай?
– Но мы говорим о смерти ребенка! Или в вашем городе есть родители, которые будут молчать, если их чадо найдут мертвым?
– Есть, сэр, – мягко ответил Майло. – Потому что многих детей убивают сами родители.
Лицо Кармели стало белым. Майло потер щеку.
– Я хочу сказать, сэр, – продолжил он после паузы, – что в настоящее время нам не хватает информации, а заметка в газете могла бы пробудить чью-то память. Вдруг всплывет что-то похожее, случившееся годы назад или в другом городе. Ведь газеты читают не только в нашем городе. Тем не менее я не стану спорить с вами по поводу новой угрозы для жизни детей сотрудников консульства. Говоря честно, я не могу гарантировать, что в этом вопросе публикация пойдет на пользу.
Кармели сделал несколько прерывистых вдохов.
– Ваша искренность... заслуживает уважения. Позволю себе ответную: ни за что. Слишком велик риск, моя совесть не вынесет гибели второго ребенка. У вас есть что-нибудь еще?
– Куча вопросов. Могу ли я задать вам несколько из них?
– Да, – устало разрешил Кармели и вставил в рот третью сигарету, не торопясь поднести к ней горящую спичку. – Но если они будут касаться моей семьи, я скажу вам то же, что отвечал другим: мы были счастливы. Мы были счастливой семьей. Мы даже не понимали, насколько мы были счастливы. – Он прикрыл глаза, а когда вновь раскрыл их, холод куда-то ушел из черных зрачков. Теперь в них что-то горело.
– Я на мгновение вернусь к политике, сэр, – обратился к нему Майло. – Не сомневаюсь, что консульство получает угрозы. Они где-нибудь регистрируются?
– Думаю, да, но это не моя сфера.
– Нельзя ли это уточнить?
– Я спрошу.
– Вы можете сказать, к кому обратиться, и я управлюсь сам.
– Предоставьте это мне. – Руку Кармели начала бить дрожь. – Ваши слова о родителях... которые убивают своих детей. Если вы имели в виду...
– Нет. Конечно же, нет. Простите, я никак не хотел оскорбить вас. Мне просто нужно было как-то объяснить, почему о некоторых преступлениях мы ничего не знаем.
Черные глаза Кармели подернулись влагой. Он снял очки, тыльной стороной ладони вытер набухшие слезы.
– Моя дочь была... очень необычной девочкой. Растить ее стоило труда, но именно поэтому мы так дорожили ею. Ее никто и никогда не обидел. Ей пальцем не грозили. Как мы ее баловали! Слава Всевышнему,что мы ее баловали! – Он вновь надел очки и уперся руками в подушки дивана. – Жду ваших вопросов. – Голос стал тверже.
– Я хотел бы побольше узнать об Айрит, мистер Кармели.
– Что именно?
– Каким ребенком она была, что представляла собой как личность. Ее симпатии, антипатии, привязанности.
– Она была полна любви. Очень дружелюбный ребенок. Добрая и счастливая, много смеялась, всегда была готова помочь. Горобич ведь передал вам свои бумаги?
– Да.
– Тогда нет смысла вдаваться в детали... состояния ее здоровья. В детстве она перенесла грипп, который дал осложнения.
Из внутреннего кармана пиджака Кармели извлек большой бумажник телячьей кожи с кармашками для кредитных карточек. В верхний была вставлена фотография. Он вытащил ее и протянул нам, не выпуская, однако, из пальцев.
Это был небольшого формата снимок прекрасной девичьей головки. Смеющееся лицо, в разрезе белого воротничка виден шнурок со звездой Давида. Уже знакомые светлые вьющиеся волосы, чистая кожа. То самое лицо... зрелое, хорошее, без всяких признаков слабоумия. На полицейских фотографиях, сделанных после смерти, она казалась совсем ребенком. Сейчас же, глядя на светящееся радостью лицо, угадать ее возраст было еще сложнее: что-то между двенадцатью и семнадцатью.
– Вот какойбыла Айрит, детектив. Вовсе не той, что на фото в ваших папках.
– Когда сделан снимок? – спросил Майло.
– В этом году. В школе.
– Могу я получить копию?
– Если найду второй экземпляр. – Кармели осторожно потянул на себя фотографию и бережно спрятал ее в бумажник.
– У нее были друзья, сэр?
– Естественно. В школе. За сверстниками она... не поспевала.
– А среди соседских детей?
– В общем-то, нет.
– Ровесники не доставляли ей неудобств, не дразнили?
– За что? За то, что она была не такой, как они?
– Это случается, вы знаете.
– Нет, Айрит всем нравилась. Она умела ладить с людьми. Да мы и не дали бы ее в обиду. – Кармели часто заморгал и прикурил наконец сигарету.
– Как у нее обстояло со слухом? – спросил Майло.
– Правым ухом она не слышала совсем, в левом слух сохранился на тридцать процентов.
– Со слуховым аппаратом или без него?
– С аппаратом. Без него она едва воспринимала звук вообще. Но и аппаратом пользовалась редко.
– Почему?
– Она не любила его, жаловалась, что громкий звук вызывает у нее головную боль. Несколько раз мы пытались отрегулировать его, но Айрит так и не привыкла. Собственно говоря, я... – Он вдруг закрыл лицо руками.
Майло опять принялся скрести щеку.
Наконец Кармели собрался с силами и продолжил, толчками выдыхая дым:
– Она пыталась скрыть от нас правду: надевала аппарат, выходя из дома, и снимала, как только садилась в автобус. Или в классе. Или теряла – пришлось несколько раз покупать новый. Мы просили учителей следить за тем, чтобы она все-таки носила его. Тогда Айрит просто стала отключать звук. Возвращаясь домой, иногда вспоминала, что его нужно включить, но чаще забывала об этом. Мы все знали, мистер Стерджис. Невинная душа, она не умела притворяться. Но воли ей хватало с избытком. Мы пытались как-то урезонить ее, договориться. Но ничто не срабатывало. В конце концов пришлось сделать вывод, что Айрит предпочитаетне слышать. Отгородившись от мира, она создавала свой и жила в нем. Может такое быть, доктор? – Он повернулся ко мне.
– Да, я сталкивался с подобным.
– Как и моя жена. Она преподаватель. В Лондоне, в такой же школе, она говорила, что многие дети уходят в свой собственный мир. Как бы то ни было, нам хотелось, чтобы Айрит знала о том, что происходит вокруг нее, поэтому дома всегда напоминали ей о необходимости пользоваться аппаратом.
– Значит, – вставил Майло, – если даже в тот день аппарат и был с ней, нельзя с уверенностью утверждать, что он оставался включенным?
– Я почти убежден, что он был выключен.
– Тридцать процентов в левом ухе, – задумчиво проговорил Майло. – То есть и с аппаратом она многого не слышала.
– Многого, – согласился Кармели и сел прямее.
– Айрит была очень доверчива? – спросил я.
– Поймите, доктор, – он сделал глубокий вдох, – моя дочь росла в Израиле и Европе, где жизнь намного безопаснее, и дети привыкли пользоваться куда большей свободой.
– В Израиле жизнь безопаснее? – переспросил Майло.
– Как я сказал, намного, мистер Стерджис. Ваши средства массовой информации раздувают имеющие место отдельные случаи, но если забыть о политическом терроризме, то уровень преступности у нас весьма низок. Копенгаген и Лондон, где мы жили позднее, тоже предоставляли ей относительную свободу.
– Несмотря на то, что она была дочерью дипломата?
– Да. Нам всегда везло с соседями. В Лос-Анджелесе это ничего не значит. Мы оказались абсолютно не готовыми к жизни в американских городах – конечно, Айрит всем доверяла. Она любила людей. Безусловно, мы предостерегали ее относительно незнакомых, говорили о необходимости быть осторожной. Она отвечала, что понимает это. Но она была... по-своему она была очень лукавой. И к тому же оставалась совсем ребенком в свои годы. Ее семилетний брат в чем-то был старше. Искушеннее, что ли. Он очень способный мальчик... Последовала бы Айрит за незнакомцем? Я бы сказал «нет». Но уверен ли я в этом? – Кармели покачал головой.
