Клер Макинтош - Личный мотив
– Только не нужно читать ему одну из твоих лекций…
– Не собираюсь я читать ему никаких лекций!
– …этим ты только хуже сделаешь.
Рей прикусил язык. Они с Мэгс были неплохой командой, но во всем, что касалось родительского воспитания, их подходы совершенно разнились. Мэгс держалась с детьми намного мягче, была склонна баловать их, вместо того чтобы позволять им самим твердо становиться на ноги.
– Я не буду читать ему лекций, – пообещал он.
– В школе предложили понаблюдать за ситуацией месяц-другой, а через пару недель после каникул встретиться и еще раз поговорить на эту тему. – Мэгс выразительно посмотрела на Рея.
– Назови мне точную дату, – сказал он. – Буду там как штык.
6
Отражение фар на мокром асфальте, яркие блики, которые слепят их каждые несколько секунд. Прохожие торопятся по скользким тротуарам, проезжающие машины обдают их тучей мелких брызг. Вдоль заборов лежат промокшие кучи упавших листьев, постепенно меняющих яркую осеннюю раскраску на унылый коричневый цвет.
Пустая улица.
Джейкоб бежит.
Визг мокрых тормозов, глухой удар, когда его тело бьется в ветровое стекло и переворачивается в воздухе, прежде чем упасть на дорогу. Забрызганное ветровое стекло машины. Лужица крови, разливающаяся под головой Джейкоба. Одинокое облачко от дыхания в холодном воздухе.
Я кричу во сне и просыпаюсь от этого крика. Солнце еще не встало, но в спальне горит свет: мне трудно переносить темноту вокруг себя. Гулко стучит сердце в груди, и я сосредоточиваюсь на том, чтобы успокоить дыхание.
Медленный вдох-выдох.
Вдох-выдох.
Тишина действует на меня угнетающе, а не успокаивающе; ногти впиваются в ладони, оставляя отметины в виде полумесяцев, пока я жду, когда уляжется паника. Мои сны становятся все более интенсивными, более яркими и реалистичными. Я вижу его. Я слышу леденящий душу стук, когда его голова бьется об асфальт…
Эти ночные кошмары начались не сразу, но сейчас они со мной, и они не прекращаются. Каждую ночь я лежу в постели, борюсь со сном и проигрываю в голове разные сценарии, как в детских книгах, где читатель сам может выбрать, чем закончится эта история. Я крепко зажмуриваю глаза и проживаю альтернативное окончание. То, в котором мы стартуем на пять минут раньше или на пять минут позже. То, в котором Джейкоб жив и даже сейчас спит в своей кроватке, а его густые темные ресницы спокойно лежат на округлых щечках. Но ничего не меняется. Каждую ночь я заставляю себя просыпаться затемно, как будто, переживая раз за разом этот кошмар, могу как-то изменить реальность. Однако это кажется уже устоявшейся системой поведения, и я на протяжении многих недель просыпаюсь по нескольку раз за ночь от глухого удара бампера в маленькое детское тельце и своего бессмысленного крика, когда оно переворачивается в воздухе и падает на мокрую дорогу.
Я превратилась в затворницу, замкнутую в каменных стенах этого коттеджа, отваживающуюся лишь на короткие походы в деревенский магазин за молоком и питающуюся практически только тостами и кофе. Трижды я принимала решение навестить Бетан в парке трейлеров и трижды передумывала. Я бы очень хотела заставить себя пойти к ней. У меня уже очень давно не было подруги – ровно столько, сколько прошло с тех пор, как я в последний раз нуждалась в друзьях.
Я сжимаю левую руку в кулак, а затем разжимаю пальцы, которые одеревенели во сне. Боль теперь уже редко беспокоит меня, но чувствительность в ладонь не вернулась, и два пальца остаются онемевшими. Я сжимаю кисть, чтобы разогнать покалывания невидимых иголочек. Мне, конечно, нужно бы обратиться в больницу, но все это кажется таким несущественным по сравнению с тем, что произошло с Джейкобом, и эта боль кажется мне справедливо заслуженной. Поэтому я просто забинтовываю руку, как могу, а потом каждый день, стиснув зубы, снимаю повязку с поврежденной кожи. Постепенно она заживает: теперь линия жизни на моей ладони навечно пропала под слоем шрамов.
Я высовываю ноги из-под груды одеял на кровати. Наверху отопления нет, и стены блестят от сконденсировавшейся на них влаги. Я быстро натягиваю тренировочные брюки и спортивный свитер, не вытаскивая волосы из-под воротника, и шлепаю вниз. От холода плитки на полу захватывает дыхание, и я быстро натягиваю кроссовки, после чего отодвигаю засов, чтобы открыть входную дверь. Я всегда вставала рано, с восходом солнца, чтобы работать в студии. Без работы я чувствую себя потерянной, как будто топчусь на месте в поисках своего нового «я».
Летом, думаю, тут будут туристы. Не в это время и, наверное, не так далеко от моря, как мой коттедж, но на пляже – определенно будут. Однако пока что все здесь мое, и это утешает. Тусклое зимнее солнце пробивается из-за верхушки утеса, и тропинка, бегущая вокруг залива, отмечена ледяным блеском гальки. Я начинаю бежать, оставляя за собой облачка влажного тумана. В Бристоле я никогда не бегала трусцой, но тут заставляю себя пробегать по нескольку миль.
Я вхожу в ритм с биением сердца и размеренно бегу в сторону моря. Мои кроссовки топают по каменистому грунту, но благодаря ежедневным пробежкам двигаюсь я уверенно и не спотыкаюсь. Ведущая к берегу дорога знакома мне настолько хорошо, что я могла бы пройти по ней даже вслепую, и я, спрыгнув вниз, через последние несколько футов тропы оказываюсь наконец на влажном песке пляжа. Держась поближе к скале, я медленно бегу вдоль залива, пока каменная стена не подталкивает меня вплотную к воде.
Сейчас отлив, и море отошло, оставив за собой полоску мусора и плáвника, которая напоминает линию в ванне, когда из нее спустили грязную воду. Свернув от скал, я ускоряюсь и бегу по обнажившемуся морскому дну, чувствуя, как намокают ноги в песке. Нагнув голову под обжигающим ветром, я убегаю от прилива и во весь опор мчусь вдоль берега. Легкие начинают гореть, а в ушах громко стучит кровь. Когда я подбегаю к краю песка, надо мной нависает следующий утес, но вместо того, чтобы притормозить, я ускоряюсь. Ветер хлещет волосами мне по лицу, и я мотаю головой, чтобы отбросить их назад. Я еще разгоняюсь, но за долю секунды до того, как врезаться в ожидающую меня скалу, выставляю руки и бьюсь ладонями о холодный камень. Я жива. Я окончательно проснулась. Ночной кошмар позади.
Адреналин постепенно рассасывается, и я, начиная дрожать, возвращаюсь обратно, туда, откуда пришла. Мокрый песок уже поглотил отпечатки моих ног, оставленные во время спринта между скалами. Мне попадается обломок ветки, я поднимаю его и очерчиваю круг вокруг себя. Но еще до того, как я отрываю деревяшку от земли, жидкий песок смыкается за ней, не оставляя следа. Разочарованная, я отхожу на несколько шагов дальше от моря и черчу еще один круг. Получается уже лучше. Внезапно мне хочется написать на песке свое имя, как ребенку, приехавшему к морю с родителями, и я улыбаюсь этой детской причуде. Палка у меня тяжелая и скользкая, но я все же вырисовываю все буквы, а потом отхожу назад, чтобы полюбоваться своей работой. Мне кажется странным увидеть собственное имя таким бесстыдно обнаженным. Я столько времени оставалась невидимой, что уже не знаю, кто я теперь. Скульптор, который ничего не лепит. Мать без ребенка. Но буквы эти очень даже видимые. Они кричат, и они достаточно большие, чтобы их можно было рассмотреть с вершины прибрежной скалы. Я ощущаю трепет от страха и возбуждения. Я иду на риск, но это приятное чувство.
На вершине скалы стоит невпечатляющее ограждение, которое должно предостерегать путников от того, чтобы слишком близко подходить к растрескавшемуся краю обрыва. Я игнорирую предупреждающую табличку и, переступив через проволоку, оказываюсь в считаных дюймах от пропасти. По мере того как поднимается солнце, полоска песка из серой становится золотистой, а мое имя красуется посредине пляжа – я еще успеваю увидеть его сверху, прежде чем оно исчезнет.
Нужно сфотографировать эту картину, пока прилив не поглотил надпись, решаю я, чтобы увековечить момент, когда я ощущала себя полной отваги. Поэтому я бегу в коттедж за своей камерой. Бежать мне легче, и я вдруг понимаю, что это происходит потому, что я бегу к чему-то, а не от чего-то.
Первая фотография не удалась. Рамки кадра выбраны неправильно – буквы слишком далеко от берега. Я отбегаю по пляжу, покрывая именами людей из моего прошлого гладкую полоску мокрого песка за собой, который вскоре поглощает их. Другие надписи я делаю дальше от воды: это имена персонажей книг, которые я читала в детстве или которые просто понравились мне из-за содержащихся в них звукосочетаний. Затем я вытаскиваю фотоаппарат и, склонившись к песку, начинаю играть с углами обзора, сочетая написанные мною слова сначала с прибоем, потом со скалами, а затем с яркой синевой неба. В конце я взбираюсь на вершину скалы, чтобы сделать последние снимки, необоснованно рискованно балансируя на краю и умышленно пренебрегая приступом страха, который это занятие у меня вызывает. Берег внизу покрыт надписями разных размеров, которые напоминают бессвязные каракули сумасшедшего, но я уже вижу, как начавшийся прилив слизывает отдельные буквы, дюйм за дюймом наползая на песок пляжа. К вечеру, когда вновь наступит отлив, песок снова будет чист, и я смогу начать все сначала.
