Татьяна Устинова - Мой личный враг
— Чего это она, а? — Лада подошла поближе, достала платок из кармана джинсов и бесцеремонно вытерла Машину физиономию. — Тронулась с горя?
— Кого любишь? — спросила Александра. — Победоносцева?
— Пошел в ж… твой Победоносцев! — взвилась Маша. — Если хочешь знать, я его всегда терпеть не могла! Поду-умаешь, великий журналист, покоритель московских евиц! Хреноносцев он, а не Победоносцев!
— А тогда кого? — спросила Лада, до которой с некоторым опозданием стало доходить, о чем говорят подруги.
— Что — кого?
— Кого ты любишь-то, идиотка? Мы сегодня все одинаково любим Победоносцева Андрея…
— Ва-а-аню-у-у, — почти завыла Маша. — Я без него жить не могу…
— Да где ты его взяла-то? — почему-то рассердившись, спросила Александра. — А? По телевизору видела?
— Он в аптеку приходил… — с трудом выговорила Маша, — ас-аспирин покупал…
— О, господи Иисусе, — пробормотала Александра.
Очевидно, алкоголь был ни при чем.
— Значит, он к тебе на свидание позавчера ехал, когда все это… стряслось? — подозрительно спросила она.
Маша горестно кивнула.
— Злой был, как нильский крокодил. Даже не поговорили толком. Это он из-за тебя переживал, Сашка… А теперь он пропал, пропал… И я его, наверно, больше не увижу…
— Заткнись, дура! — неожиданно вспылила Aлександра. — Он жив и здоров, конечно! Если бы его хотели убить, убили бы на месте! Подержат и отпустят, особенно если выкуп наши заплатят.
— Так ты из-за Вешнепольского ревешь? — удивилась Лада. — Он у тебя аспирин покупал?
— Он, — сказала Маша и улыбнулась, утирая кулаком слезы. — И алкозельцер. Он говорит — дайте что-нибудь от головы. А я ему — хотите цианистого калия?
— А он? — тупо спросила Александра.
— А он говорит — нет, мне пока что-нибудь полегче… За калием я попозже приду…
Лада подошла к дивану, на котором они рыдали, и посмотрела по очереди на обеих подруг.
— Что? — спросила она.
И тут они захохотали. Все втроем. Они хохотали так, что снизу стали стучать по батарее полоумные соседки, которых раздражал даже звук отодвинутого стула. Они корчились от смеха и катались по дивану. Они утирали слезы и кашляли, не в силах остановиться. Они взглядывали друг на друга, опухших от слез и горя, и хохотали еще громче.
Назло врагам.
Назло соседкам, полевым командирам и Вике Терехиной.
Ничтожество Победоносцев в качестве врага Даже не рассматривался.
Отсмеявшись, они некоторое время молча полежали на диване.
— Пойду кофе сварю, — сказала Александра будничным голосом. — Сходи, Мань, за мороженым, как самая трезвая. Или за тортом. Только у меня денег нет.
— Зато у меня тьма, — таким же будничным голосом отозвалась Лада. — Я тебе сейчас дам…
— Нужно привыкать, — сказала Маша, когда они пили кофе, очень горячий и очень крепкий, — Александра умела заваривать кофе. — Как-то нужно взять себя в руки, Сашка. И тебе, и мне, и Ладе. Вика небось уже пронюхала, что она у тебя живет. Следующим номером ее уволит…
— Меня не уволит, — заявила Лада с полной категоричностью. — Меня невозможно уволить.
— Почему же? — язвительно спросила Маша.
— По кочану же, — тем же тоном ответила Лада и тряхнула своим необыкновенным бюстом. — Меня Васятка завсегда прикроет.
Васяткой звали ее нового, недавно приобретенного любовника из самых «верхов». Очевидно, с Васяткой не могла справиться даже всесильная Вика.
— Что с работой-то будем делать? — спросила Маша. — Куда бросимся? А, Сань?
— Шут его знает, — равнодушно ответила Александра. Денег у нее не было вовсе. Два последних дня ее кормила Лада.
— Можно, конечно, попытаться и на телевидение, но когда поспокойнее станет, не сейчас. Правильно я говорю, Ладка?
— Ну, Вешнепольский, наверное, и сейчас бы взял, но его нету, Вешнепольского… Так что надо где-то на стороне искать…
— На какой? — осведомилась Александра устало.
— Что — на какой?
— На какой стороне искать, я спрашиваю? Я умею только кино снимать и тексты к нему писать. Могу еще фартуки шить. А больше ничего…
— Хочешь, я поговорю с тетей Лидой? Машина тетка заведовала аптекой, в которой она работала.
— Мань, я ничего не умею. Даже бутылки мыть. Разве такого работника кто-нибудь возьмет — будь это даже твоя тетя? И отстань от меня, мне нужно как следует оплакать мое телевизионное прошлое… — Внезапно голос у нее дрогнул и сорвался. Слеза капнула в чашку. Девчонки отвернулись.
— Мне нужно научиться жить без него, — продолжала Александра. — Это же наркотик, Мань, спроси хоть у нашей гетеры. Я каждый день слышала себя по телевизору. Я брала интервью у министров и вице-премьеров или вон у Ладкиного Васятки. Мне трудно… привыкнуть к мысли, что больше ничего этого в моей жизни не будет. Никогда. Никогда…
— Да пошла ты!.. — Лада вскочила и в волнении плеснула себе еще кофе. Все забудется. Ты же знаешь, что такое наша среда. Все возникает из ничего и уходит в никуда. Через месяц никто ни о чем не вспомнит!
— Вспомнят, если Вике будет нужно, — рассудительно сказала Маша. — А значит — что?
— Что? — хором спросили Александра с Ладой.
Они привыкли, что Маша Вершинина всегда находит выход из положения. В школе она была самой умной и побеждала на всех олимпиадах, как по физике, так и по литературе. Она решала за них контрольные и выдумывала необыкновенные истории для бабы Клавы, когда требовалось «прикрыть» очередной поход в ветлечебницу.
— Нужно придумать что-нибудь, чтобы… ваша… Вика. — Маша никогда боже сохрани! — не позволяла себе материться, в отличие от Лады, любившей щегольнуть фразочкой поцветастей. — …Ну, чтобы она поняла, что ты не имеешь на этого козла никаких видов.
Лада с Александрой переглянулись.
— Блеск! — восхитилась Лада. — И как это сделать?
Но Маша не заметила иронии. Захваченная новой идеей, она повернулась к подругам, глаза у нее блестели.
— Пока она считает, что ты преследуешь этого козла, житья тебе не будет. Как все истерички с маниакально-депрессивным синдромом, она может убедить себя в чем угодно.
Все-таки Маша закончила почти медицинский институт и в терминологии разбиралась здорово.
— Ну, ну!.. — поторопила нетерпеливая Лада.
— Нужно убедить ее, что он тебе совершенно не нужен, только и всего. Что тебя от него тошнит. Что ты не можешь видеть его мерзкую гладкую рожу. Что последний бомж тебе милее и роднее, чем этот… типус.
— Замечательно! — похвалила Александра. — И как же мне это сделать?
— Побыстрее выйти замуж! — провозгласила Маша и с торжеством поглядела на ошарашенных подруг. — Ну, в смысле, развестись, конечно, сначала.
— Конечно, — согласилась Александра, — сначала мне придется развестись…
Они не знали самого главного: ей предстояло не только развестись, но и сделать аборт.
Развели их очень быстро, за час.
Аборт занял полтора.
За вещами бывший муж прислал шофера, унизив ее еще и этим. Теперь можно было с уверенностью утверждать, что в курсе дела все, даже шоферы.
Разговаривать с ней ее бывший муж не стал, хотя, непонятно зачем, она сделала такую попытку.
— Мазохистка! — сказала ей Лада. Но Лада не знала об аборте…
На кредитной карточке у Александры были кое-какие деньги, что позволило ей заплатить за наркоз в хорошем медицинском центре.
После аборта никаких дел в жизни у Александры не осталось.
Конечно, можно было держаться, вспоминая Викино лицо, когда та говорила, что Александра не даст теперь прохода несчастному Победоносцеву. Можно было держаться, думая о Вешнепольском и Маше.
А потом, в какую-то минуту, держаться стало невозможно.
Спать было невозможно, есть тоже невозможно, поэтому Александра не спала и не ела.
Не вспоминать тоже было невозможно. И она вспоминала, разрывая себя этими воспоминаниями, разъедая собственное воспаленное сознание.
Она не плакала и не билась в истерике. Она думала свои думы, сидя в углу, каждый день в другом, не замечая, как зарастает пылью ее некогда ухоженный дом. Маленький рай, созданный в отдельно взятой квартире, которым она так гордилась.
Телефон не звонил, и телевизор она больше не смотрела.
Что она сделала не так? Чем не угодила? Почему именно Андрея выбрала Вика Терехина? За что заставила ее расплачиваться так жестоко?
Однажды после сильного ветра в доме погас свет, и Александра достала из буфета свечку. Свечка освещала только стол, на который Александра ее пристроила. В углах плясали и корчились тени. На лестничной клетке переговаривались соседи, выясняя, где погасло, — только у них или в соседних домах тоже. Александре было все равно.
Улегшись щекой на полированную поверхность стола, она смотрела на пламя, такое отчетливое в темноте, что оно казалось ненатуральным.
