Кэтрин Нэвилл - Магический круг
— Ты спросила, почему моя мать бросила меня, — сказала Джерси. — Это не совсем верно. Зоя отправилась во Францию, чтобы забрать мою сестру Халле, которая воспитывалась у своего отца в Париже. Это же было военное время, ты понимаешь…
— У какого отца? — прервала ее я. — Ты хочешь сказать, что отцом твоей сестры был не ирландский летчик?
Хотя что тут удивительного, учитывая Зоину репутацию?
— Моя мать была замужем, или, лучше сказать, имела ребенка — мою сестру — от другого мужчины. Учитывая, что наши отцы в военное время оказались по разные стороны баррикады, Халле воспитывалась отдельно от меня, и у нас были разные жизни. Но когда ты сказала, что недавно была в Вене, я подумала, что дядя Лаф познакомил тебя с ее…
— С кем?! — воскликнула я, начиная чертовски нервничать.
Я поняла, что отцы этих девочек воевали на разных фронтах. Но если сестра Джерси уже умерла, то с кем же Лаф мог познакомить меня в Вене? И тут Джерси выдала именно то, что я ожидала.
— Я никогда не простила ни твоего отца Огастуса, ни мою сестру за их предательство, — сказала она. — Но родившийся у них ребенок, твоя сестра, стала совершенно очаровательной девушкой и к тому же исключительно талантливой. Последние десять лет Лафкадио опекает ее и, можно сказать, пестует ее талант. Вот я и подумала, что ты могла с ней познакомиться. Они повсюду путешествуют вместе.
Глубоко вздохнув, я прижала трубку к груди, моля, чтобы на меня обрушился потолок или еще что-нибудь в таком же роде. Я не могла поверить случившемуся. Медленно поднеся трубку обратно к уху, я услышала, как моя мать сообщает:
— Ариэль, твою сестру зовут Беттина фон Хаузер.
«Я надеюсь, вы полюбите друг друга, как сестры», — вот что сказал Лаф, познакомив меня в Солнечной долине с Беттиной Брунхильдой фон Хаузер. В ту же ночь, явившись в мой номер в «Приюте», Бэмби поведала об «опасном увлечении» мной ее брата Вольфганга — хотя в тот раз, насколько я помню, она говорила, что это, возможно, поставит под угрозу всех нас. Боже милостивый, неужели она имела в виду, что Вольфганг тоже приходится мне братом?
Слава богу, нет. Мать Вольфганга, Халле, была замужем за каким-то австрийцем, умершим вскоре после рождения Вольфганга — но, к счастью, перед тем, как она вступила в интимные отношения с моим отцом Огастусом. Тем не менее это не упрощало наших семейных сложностей.
Закончив минут через двадцать телефонный разговор с матерью, я стала неизмеримо более сведущей в семейных делах. Мою традиционную фразу о «весьма сложных родственных связях в моей семье» теперь вполне справедливо было бы предварять словами: «Как же мало я знала…» Но на сей раз благодаря легкому нажиму на Джерси на поверхность этого болота всплыли далеко не пустые отговорки.
По словам Джерси, ее мать Зоя Бен, младший и единственный ребенок Иеронима и Гермионы, убежала вместе с Пандорой и к пятнадцати годам стала прекрасной танцовщицей. Следуя примеру Айседоры Дункан, ставшей ее подругой, наставницей и покровительницей, Зоя вскоре создала свой собственный уникальный стиль исполнения. Ко времени трагической смерти Айседоры в 1927 году, когда Зое было всего лишь двадцать лет, моя молодая бабуля уже блистала на сцене «Фоли-Берже», «Опера Комик» и во множестве других мест. Тогда же она познакомилась с Хиллманном фон Хаузером.
Богатому и влиятельному Хиллманну фон Хаузеру было уже под сорок — этакий рыцарь тевтонского ордена, член нескольких подпольных немецких националистических организаций типа «Общества Туле» или «Armanenschaft», уже в 1927 году оказывавший активную финансовую поддержку Национал-социалистической партии и лично Адольфу Гитлеру. Такой же светловолосый, как Зоя, этот рослый красавец уже десять лет был связан узами брака с не менее родовитой, чем его собственная, немецкой семьей, однако брак его оказался бездетным.
Юная Зоя, демонстративно эпатируя обывателей, в течение пяти лет каждый вечер танцевала обнаженной перед публикой — все это подтверждалось ее собственными мемуарами, скандальным разоблачением скандальных бурных двадцатых. Очевидно, Зое доставило немалое удовольствие доказать опытным путем, что бездетный брак фон Хаузера не был результатом его собственного бесплодия. Старшая сестра моей матери, Халле фон Хаузер, родилась у Зои в 1928 году.
Хиллманн фон Хаузер и ему подобные деятели легко пережили опустошительные последствия Первой мировой войны, от которых пострадало большинство населения Германии. Фон Хаузер, отлично выдержавший штормовые потрясения между двумя войнами, принадлежал к группе таких известных монополистов и производителей оружия, как Крупп и Тиссен. Дочь Зои, Халле, увезенная в Германию приемным отцом и его законной супругой, позже воспитывалась в самых шикарных элитных школах Франции. Ее родная мать Зоя вскоре упорхнула — насколько поняла Джерси — на остров Джерси, где стремительно вышла замуж за процветающего молодого фермера, занимающегося производством ирландской шерсти, и они счастливо жили там с их дочерью Джерси до начала Второй мировой войны, заставившей фермера стать героическим летчиком, а Зою вернуться во Францию.
Этот преданный забвению «пасторальный» период жизни Зои не слишком хорошо согласовывался с увековеченной ее собственными усилиями легендой, но зато отлично вписывался в историческую канву ужасных событий, от которых меня бросало в дрожь. Я не забыла, что произошло в 1940 году на той самой неделе, когда Зоя неожиданно решила прокатиться во Францию: в те дни началась немецкая оккупация. И в Париже тогда оказался не только фон Хаузер — по словам Джерси, он прибыл туда за своей двенадцатилетней дочерью Халле, — но и еще один, более давний знакомец Зои.
Я, конечно же, не забыла о нашем с Лафом купании в горячем бассейне Солнечной долины, когда он поведал мне, что Зоя только для виду изображала «королеву ночи», что это была лишь пропаганда, придуманная «самым пройдошным торговцем нашего века» — австрийским соотечественником Зои Адольфом Гитлером, который заявился в Париж на той же неделе, чтобы с наглым улыбающимся видом сфотографироваться — как турист — на фоне Эйфелевой башни, изображая из себя долгожданного завоевателя, призванного потомками древних салическо-бургундских франков, живших во времена нибелунгов.
Стала ли моя бабушка Зоя дамой полусвета или просто танцовщицей, работала ли во французском Сопротивлении, как утверждал Вольфганг, или сотрудничала с нацистами, как говорил Лаф (что казалось более вероятным), — так или иначе завтра я сама впервые смогу оценить, какова она, реальная Зоя Бен.
Учитывая обстановку секретности, если не сказать предательства, в которой варилось наше семейство, возможно, Вольфганг не знал, что наши с ним матери, Джерси и Халле, были сводными сестрами. Возможно, он также не догадывался, что восьмидесятитрехлетняя красотка Зоя, которую он счел совершенно очаровательной, на самом деле его родная бабушка. В конце концов, я ведь сама не знала ничего до сегодняшнего вечера.
Однако одно объяснение Джерси полностью выявило очередную ложь Вольфганга. Оно было связано с событиями той недели, когда хоронили Сэма. И в этом свете последнее зашифрованное сообщение Сэма выглядело еще более зловещим.
Перед похоронами Сэма Джерси, так же как и Огастус с Грейс, немного побеседовала с душеприказчиком об оглашении завещания; но в отличие от Огастуса и Грейс у Джерси были на это особые причины. Она познакомилась с мистером Лео Абрахамсом, адвокатом и душеприказчиком дяди Эрнеста, когда стала вдовой. И вот теперь, когда умер и Сэм, вполне понятно, что Джерси захотелось узнать, как в дальнейшем она будет получать доходы, которыми последние семь лет обеспечивал ее Сэм. Но дело было не только в доходах.
Узнав, что я, вероятно, буду главной наследницей Сэма, Джерси пожелала выяснить, известно ли мне, с какой ответственностью это сопряжено. Она сама имела вовсе не общее представление о том, что именно Сэм унаследовал от отца. Возможно даже, моя мать была вовсе не так уж пьяна, как изображала в тот день на кладбище. Вспоминая сейчас ее потрясающее поведение, я понимала, что оно, несомненно, дало нам короткую передышку от общения с Огастусом и Грейс и возможность спокойно пообедать вдвоем. Но когда Джерси поняла, что я пребываю в полном неведении, то решила отловить меня, когда остальные члены семьи уберутся из города, и все мне рассказать.
Джерси привезла на похороны одну свою личную собственность, и хотя сейчас она не могла вдаваться в подробности, даже небольшого намека было для меня достаточно. Она собиралась отдать мне то, что привезла, после нашего разговора, но я исчезла. Переосмыслив ситуацию, она завернула документы в толстую пергаментную бумагу, запечатала их и послала мне по почте, нацарапав для меня записку на внутренней стороне коричневой обертки. Но ее я, к сожалению, выбросила, даже не посмотрев. Однако, судя по краткому описанию, которое Джерси могла себе позволить в нашем разговоре по трансатлантической линии связи, я ясно поняла, что это был именно тот манускрипт, которым я начинила многотомный справочник нормативов министерства обороны у себя в конторе — незадолго до того, как получила еще более опасные документы от Сэма, припрятанные теперь в Вене, в Австрийской государственной библиотеке. То есть Джерси послала мне тот самый рунический манускрипт, который — по заявлению Вольфганга — он получил от Зои и самолично послал мне; тот самый манускрипт, который никогда не принадлежал ни Вольфгангу, ни Зое, как позже заверил меня Лаф.
