Марио Пьюзо - Крестный отец
Карло, покрытый красивым загаром, с красивой стрижкой на белокурой голове, с безукоризненной прической, поднес к губам стакан домашнего вина.
― Майку никто не может указывать, что делать. ― Да, с переездом в парковую зону Карло стал другим. Он знал свое место в семье и строго его держался.
Было во всем этом для Кей нечто не совсем понятное, нечто ускользающее от стороннего глаза. Как женщина, она не могла не видеть, что Конни намеренно обхаживает отца, пусть это проделывалось искусно и даже искренне. Но это не был безотчетный порыв души. Ответ Карло следовало расценивать как мужественное постукиванье самого себя по медному лбу. Поведение Майкла ― как полный отказ замечать происходящее.
Для Кей внешний вид мужнина увечья не имел значения ― имели значение вызванные им неполадки с пазухами носа. Пластическая операция устранила бы заодно и это осложнение. С этой точки зрения Майклу действительно следовало лечь в больницу и сделать себе все, что требуется. В то же время ей понятно было, что Майклу, по одному ему ведомым причинам, хотелось бы оставить на лице эту отметину. Она не сомневалась, что дон это тоже понимает.
Тем не менее сразу после рождения первого ребенка Майкл удивил ее вопросом:
― Ты хочешь, чтобы я привел себе в порядок лицо?
Кей кивнула головой:
― Дети, они ― сам знаешь. Пройдет время, и твоему сыну будет неловко, когда он, поймет, что у тебя с лицом что-то не так, как у других. Мне просто не хочется, чтобы это видел наш ребенок, самой-то мне совершенно все равно ― честно, Майкл.
― Хорошо. ― Он улыбнулся ей. ― Значит, так и сделаем.
Он подождал, пока она вернется из больницы домой, и приступил к приготовлениям. Операция прошла успешно. Вмятина на щеке стала теперь почти неразличима.
В семействе к перемене отнеслись с единодушным одобрением, и больше всех радовалась Конни. Она каждый день навещала Майкла в больнице, таща за собой и Карло. Дома, когда Майкл выписался, кинулась обнимать и целовать его и, восхищенно оглядев, заключила:
― Ну вот, теперь брат у меня опять красавец!
И только дон равнодушно пожал плечами, заметив:
― Какая разница?
Но Кей была благодарна. Она знала, что Майкл поступил вопреки собственному желанию. Поступил так потому, что она его попросила. И что лишь она одна в целом мире может заставить его пойти наперекор себе.
В тот день, когда Майкл должен был вернуться из Лас-Вегаса, Рокко Лампоне подал к воротам парковой резиденции лимузин, чтобы отвезти Кей в аэропорт встречать мужа. Она встречала его всякий раз, когда ему случалось уезжать из города, ― потому в основном, что без него, живя в поместье, больше напоминающем крепость, быстро начинала скучать.
Она увидела, как он спускается по трапу с Томом Хейгеном и своим новым телохранителем, Альбертом Нери. Кей его недолюбливала ― Нери напоминал ей Люку Брази, та же свирепость угадывалась в нем за внешней сдержанностью. Она заметила, как он, отстав на шаг от Майкла, отступил в сторону и зорким, цепким взглядом окинул каждого, кто стоял поблизости. Он первым углядел ее в толпе и тронул Майкла за плечо, показывая, куда надо смотреть.
Кей побежала навстречу мужу, обняла его ― он быстро поцеловал ее и отстранил от себя. Втроем с Хейгеном они сели в лимузин; Альберт Нери словно растворился в воздухе. Кей не заметила, что он сел в другую машину, где уже сидели двое, и эта машина провожала лимузин в Лонг-Бич до самых ворот.
Кей никогда не спрашивала у мужа, успешно ли завершилась очередная деловая поездка. Подразумевалось, что даже такой тривиальный вопрос неуместен, как посягновение на запретную область ― напоминание о том, чего им не дано изведать в совместной жизни. Хотя если б она все-таки спросила, то не замедлила бы получить вежливый и тоже тривиальный ответ. Кей это не тревожило больше, она привыкла. Но когда Майкл объявил, что на весь вечер уходит к отцу с отчетом о поездке в Вегас, она невольно нахмурилась.
― Ты уж извини, ― прибавил он. ― Зато завтра мы гуляем ― съездим вечером в театр, поужинаем в Нью-Йорке, ладно? ― Он легонько похлопал ее по животу: она была на седьмом месяце. ― А то родишь и снова будешь привязана к дому. Типичная итальянская жена, черт возьми, ― второй ребенок за два года. А еще зовешься янки.
Кей не без язвительности отпарировала:
― А вот ты ― типичный янки. Не успел приехать домой ― и моментально за дела. А еще зовешься итальянцем. ― Она насмешливо покосилась на него. ― Вернешься-то хоть не очень поздно?
― До двенадцати. Ты, если спать захочется, меня не жди.
― Я подожду, ― сказала Кей.
Вечером в доме дона Корлеоне, в его угловом кабинете, они собрались на совет: сам дон, Майкл, Том Хейген, Карло Рицци и два caporegimes ― Клеменца и Тессио.
Атмосфера на этом совещании царила далеко не та, что в былые дни: прежнее, почти что родственное единодушие уже не ощущалось. Ощущалась напряженность, возникшая с того самого дня, как дон Корлеоне объявил, что частично слагает с себя обязанности главы семейства и передает их Майклу. Преемственность от отца к сыну в семейных синдикатах соблюдалась далеко не всегда. В любом другом семействе caporegime такого масштаба, как Клеменца и Тессио, мог бы сам претендовать на роль преемника дона. Или хотя бы на то, что ему дадут отколоться и образовать свое собственное семейство.
Сказывалось и то, что после мирного соглашения с Пятью семействами, заключенного по инициативе дона Корлеоне, мощи у семьи поубавилось. Самым могущественным семейством Нью-Йорка определенно стали Барзини ― в союзе с Татталья, они занимали теперь то положение, которое в прошлом принадлежало Корлеоне. Более того ― они продолжали исподволь подтачивать силы семейства, шаг за шагом оттирая его от игорных территорий: внедряли туда своего букмекера, выжидали ― и, видя, что особой реакции нет, сажали следующего.
Уход дона Корлеоне от дел был для Барзини и Татталья праздником. Майкл когда-то еще покажет, на что способен, ― раньше, чем лет через десять, ему и думать нечего сравняться с отцом в дальновидности и влиятельности. Семейство Корлеоне переживало дни упадка, это не вызывало сомнений.
Оно, бесспорно, потерпело ряд серьезных неудач. Выяснилось, что Фредди годен в лучшем случае разве что на роль содержателя гостиницы и непростительно женолюбив, хоть это слово теряет в переводе с сицилийского одно из живописных значений, а именно: подобен младенцу, ненасытно припавшему к материнской груди, то есть, проще говоря, ― не мужчина. Истинным бедствием для семейства явилась гибель Санни. Санни был грозной силой, с которой приходилось считаться. Он, разумеется, совершил ошибку, поручив младшему брату, Майклу, уничтожить Турка и полицейского капитана. Тактически необходимая мера обернулась с точки зрения долгосрочной стратегии серьезной оплошностью. Дон в результате вынужден был, еще не окрепнув, встать с постели. Майкл на целых два года лишился возможности набираться неоценимого опыта и выучки у своего отца. И конечно, непозволительной глупостью со стороны такого умного человека, как дон, было сажать на место consigliori ирландца. Куда уж ирландцу тягаться в изощренном коварстве с сицилийцем... Примерно так рассуждали другие семейства и, соответственно, выказывали больше уважения не Корлеоне, а союзу Барзини-Татталья. В отношении Майкла все сходились на том, что как сильная личность он уступает Санни, хотя и превосходит его умом, ― но в этом последнем уступает отцу. Словом ― посредственность, такого преемника особенно опасаться не было оснований.
Кроме того, хотя все с восхищением отзывались о дипломатическом искусстве, с которым дон сумел добиться мира, то обстоятельство, что он не отомстил за убийство Санни, не внушало большого уважения. По общему признанию, в данном случае дипломатическое искусство вызвано было слабостью.
Все это сидящим в угловом кабинете дона Корлеоне было известно ― пожалуй даже, кое-кто из них разделял подобного рода взгляды. Карло Рицци относился к Майклу с приязнью, но не трепетал перед ним, как трепетал в свое время перед Санни. Да и Клеменца, отдавая Майклу должное за достойно проведенную операцию с Турком и полицейским капитаном, в глубине души считал, что Майкл не тянет на звание дона. Клеменца надеялся, что ему позволят отколоться от семейства Корлеоне и основать свою собственную империю, ― однако дон дал ему понять, что эти надежды напрасны, и Клеменца из уважения к нему подчинился. До поры до времени, покуда ситуация в целом еще не сделалась невыносимой.
Тессио был о Майкле более высокого мнения. Он чуял в молодом человеке и кое-что иное ― умело спрятанную силу, ревнивое желание скрыть от посторонних глаз, на что он действительно способен. Вспоминалась заповедь дона ― всегда лучше, если друг недооценивает твои достоинства, а враг ― преувеличивает недостатки.
