Дж. Фридман - Против ветра
Мы с Мэри-Лу целуемся, желая друг другу спокойной ночи. Завтра, после того как я отвезу Клаудию в школу, где она снова встретится со старыми друзьями и подругами, из-за чего уже сейчас сидит как на иголках, мы вместе позавтракаем. Я сильно скучал по Мэри-Лу, может, мне, словно мальчишке, понадобилось засмотреться на другую женщину, чтобы это стало совершенно ясно.
Дочь больше взяла от меня, чем от матери. Нового в этом ничего нет, в сущности, я знал это еще с того времени, когда она была ребенком. В случае нашей семьи такой поворот событий представляется вполне логичным, так как расстались мы с Патрицией, когда Клаудия была еще совсем маленькой, и ее роль в отношениях с дочерью изменилась. Временами бывало так, что она оказывалась слишком взрослой для Патриции. Со мной же, мужчиной, она всегда была маленькой девочкой. А с маленькой какой спрос. Отчасти именно по этой причине ей всегда было просто и уютно со мной.
С другой стороны, даже год назад, когда она жила не так далеко от меня, я не присматривал за ней изо дня в день. Я снимал урожай, в то время как вся черная работа ложилась на плечи Патриции, однако я и терял, не видя, как формируется у нее характер, как она развивается. Такова не поддающаяся измерению цена, которую приходится платить за развод. В глубине души она так и останется ребенком Патриции.
Пока мы уписываем за обе щеки пиццу, у нее возникает желание поболтать — о матери, о том, что с ней произошло, о ней самой и о том, что здесь происходит. Нежно, но твердо я останавливаю ее. Взрослая жизнь и так уже наложила на нее слишком тяжелый отпечаток, хотя она думает, что чувство сопричастности не станет ей в тягость. Но я этого не хочу. Мы поболтаем, будем еще болтать об этом много часов подряд, но не сегодня. Уже одиннадцать часов, и я хочу, чтобы она легла спать.
Перед этим я читаю ей вслух. Мы с головой уходим в книгу, по большому счету и она, и я одиноки, иной раз книги мы воспринимаем легче, чем жизнь, во всяком случае, для нас они более одушевленные существа, чем люди.
Она хочет, чтобы я почитал что-то новое, что-то такое, что нравится мне самому и что могло бы понравиться и ей тоже, что-то «более взрослое». И мне приходится искать «Одиссею» в хорошем переводе Лэттимора, с загнутыми кверху страницами и подчеркнутыми строчками. И я начинаю: «Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который, странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен, многих людей города посетил и обычаи видел, много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь, жизни своей и возврате в отчизну сопутников…»
Вместе мы одолеваем почти половину первой книги, пока она не засыпает. Отметив место, на котором закончил, я кладу книгу на прикроватную тумбочку. Завтра продолжим. Может, сегодня ночью моему ребенку, который всю жизнь провел на суше, вдруг приснятся парусники, море. Может, ей приснится мать, которая изо дня в день только и делает, что глядит на водную гладь.
Я целую ее, желая спокойной ночи, и, притворив за собой дверь, перехожу к обществу бокала, где налито на два пальца «Джонни Уокер блэк», и собственных мыслей.
Я ищу свой идеал женщины, но идеал женщины не существует, кроме как в моих детских мечтах, которые давным-давно полетели ко всем чертям. Я разругался с Патрицией — конечно, мы оба были виноваты, но в первую очередь все произошло из-за меня; если бы я как следует постарался, мы все еще могли бы быть вместе. Хотя все это чепуха. Мы все равно не остались бы вместе, но, так или иначе, нам обоим надо было постараться сохранить все как есть. Правда, я и понятия не имею, что следует делать для того, чтобы остаться вместе. «Ничего не получается? Тогда пока». Холли, конечно, была штучка еще та, я не раскаиваюсь в том, что порвал с ней, но, по большому счету, как я вел себя с ней? Я изменял и той и другой направо и налево, изменял, живя сначала с одной, а потом с другой, пока наконец в мою жизнь не вошла потрясающая женщина, которая чуть ли не сама вешается мне на шею. Перед моим мысленным взором, разливая по телу приятное волнение, снова возникает Мэри-Лу. Завтра ночью я буду заниматься любовью, она доставит мне больше удовольствия, чем ветхозаветная Далила Самсону, но готов поспорить на приличную сумму, что мысль об Ивлин Декейтур не покинет глубин подсознания. «Нельзя все время получать то, что хочешь» — это изречение лучше всего подойдет моему надгробию. А когда, разумеется, я это получу (я же хотел Мэри-Лу, очень хотел, разве нет?), то окажется, что это, что бы оно собой ни представляло, совсем не то, что мне нужно было. Или то, что, как я думал, мне нужно было?
Господи, вся эта терапия яйца выеденного не стоит, все это сродни самокопанию, но все же стоит попробовать. Мне нужно узнать, с какой стати я все время сжигаю за собой мосты, почему отвергаю то, что важнее для меня больше всего на свете. Я обошелся подобным образом со своими двумя женами, с компаньонами по фирме. Кто теперь следующий — Мэри-Лу, моя новая адвокатская практика или, может быть, Клаудия?
Я по-прежнему думаю о том, почему же все-таки Патриция не может служить Клаудии примером для подражания, сравниваю ее с другими женщинами и признаю, что сравнение не в ее пользу. Хотя, вообще-то, какое у меня право говорить об этом, сравнивать кого-то с кем бы то ни было? Каким, черт бы меня побрал, я могу служить примером для подражания собственной дочери? Бабник и кутила, если заниматься определениями. И она должна знать, она достаточно для этого взрослая и уже видела, как я терял работу и друзей, к которым был привязан.
Мне нужно стать другим. Ради нее, если ничего другого нет. Я не могу допустить, чтобы она видела, как ее старик ставит на себе крест. Забудь о том, чтобы преуспеть на рынке, все это по большому счету неважно, вырасти в собственных глазах я могу и во сне, а вот когда проснусь и увижу окружающий мир, то выяснится, что я для него не приспособлен. Мне обязательно нужно показать ей, что и мужчинам свойственна внутренняя красота и честность.
В бокале налито на два пальца, потом еще на два пальца, потом еще на два, и глазом не успеешь моргнуть, как оприходуешь большую часть бутылки. Поэтому я решительно отодвигаю старину Джонни, чтобы не наливать еще бокал. Мне хочется заснуть, чтобы в голове не шумело. Впрочем, если уж на то пошло, я вообще не хочу спать, хочу лежать с открытыми глазами, с ясной головой. Если меня посетят мысли, пусть они будут настоящими.
Одна приходит — я просто слабовольный мерзавец, только и всего! Мне все-таки удается не наливать в бокал больше, чем на два пальца, и я отхлебываю из него мелкими глотками, глоточками, чтобы бодрствовать теперь всю ночь напролет.
Черт, а здорово я наловчился обманывать самого себя! Настоящий мастер своего дела! Тут я не притворяюсь.
Конечно, оставляя бутылку в сторону, я начинаю придираться к самому себе по поводу и без повода и вообще критически отношусь к собственной персоне. Скотт Рэй стоит у меня перед глазами, как живой, мне нужно летать как на крыльях, а не помирать, причем даже не смертью храбрых, а хныча, словно побитый щенок.
Часть пятая
1
— Рассматривается ходатайство о повторном судебном разбирательстве с заслушиванием свидетелей по делу штата Нью-Мексико против Дженсена, Патерно, Хикса и Ковальски. Заседание объявляется открытым. Председательствует судья Луис Мартинес. Прошу всех встать.
Наконец-то! После поворотов, тупиков, разочарований, когда двери одна за другой захлопывались у нас перед носом, после того как нам сказали, что этого никогда не будет, мы снова в том же зале суда, в компании всех тех, кто был с нами в прошлый раз. Очень давно. Так оно и есть, уже больше двух лет прошло с того вечера, когда в первый раз позвонил Робертсон. Черт побери, с тех пор я успел разругаться с компаньонами и уйти из фирмы, оформил развод с женой, присутствовал при отъезде дочери и проиграл самый важный процесс в своей жизни! Впрочем, чему быть, того не миновать, только бы удача улыбнулась нам, только бы на этот раз дела сложились получше. Сейчас решается все. Я не питаю иллюзий, подачи апелляций затянутся на многие годы, но если я и сейчас ничего не сделаю, не вытащу мужиков из петли, опираясь на новых свидетелей и новые сведения, то не сделаю этого уже никогда. И тогда они умрут в тюрьме, очередные жертвы властей штата.
— Вы не на суде, — инструктирует нас Мартинес. — Мы собрались здесь не для того, чтобы определить, кто прав, а кто виноват.
Робертсон восседает в центре стола, за которым собрались представители обвинения. На нем шикарный, без морщинки, костюм в полоску, который он надевает для суда, он недавно подстригся, воскресный загар свидетельствует, что перед вами пышущий здоровьем, крепкий мужчина. Вот одежду Моузби, который сидит рядом, да и весь его вид, образцом элегантности и добропорядочности никак не назовешь.
