Джон Гришэм - Золотой дождь
На прошлой неделе, когда мы с доктором Кордом обсуждали предстоящее выступление в суде, я попросил его называть покойного именно Донни Реем, а не мистером Блейком или пациентом.
— И что вы предприняли? — спрашиваю я. При этом мысленно убеждаю себя, что все идет как по маслу.
— Я провел обычную диагностическую процедуру, которая называется «биопсия костного мозга».
— Вы можете объяснить присяжным, в чем именно она заключается?
— Разумеется. В случае Донни Рея для биопсии использовали бедренную кость. Я уложил его на живот, провел местное обезболивание, сделал крохотный надрез и ввел в него иглу крупного диаметра. Игла эта специальная и состоит из двух частей: внешняя часть — полая трубка, внутри которой помещается твердый стержень. После того, как игла проникла в костный мозг, стержень вынули наружу, а к отверстию иглы присоединили трубочку отсоса. С помощью этого отсоса я извлек небольшую порцию костномозговой жидкости. Затем мы провели обычный анализ и подсчитали количество белых и красных кровяных клеток во взятой пробе. В диагнозе «острый миелолейкоз» не было ни малейшего сомнения.
— Сколько стоит этот анализ? — спрашиваю я.
— Около тысячи долларов.
— И как расплатился Донни Рей?
— Когда Донни Рей впервые пришел ко мне на прием, он заполнил обычные анкеты и сказал, что застрахован медицинским полисом, выданным компанией «Прекрасный дар жизни». Мой секретарь связался с конторой «Прекрасного дара жизни», и там подтвердили, что такой полис существует. Тогда я приступил к лечению.
Я передаю ему копии соответствующих документов, и доктор Корд опознает их.
— Расплатилась ли с вами компания «Прекрасный дар жизни» за этот анализ?
— Нет. Меня уведомили, что в выплате страховой премии по нескольким причинам отказано. Полгода спустя нам пришлось списать счет. Миссис Блейк выплачивала по пятьдесят долларов в месяц.
— Как вы лечили Донни Рея?
— Мы использовали метод химиотерапии. Донни Рей пришел в клинику, и я ввел ему катетер в крупную вену под ключицей. Поначалу ему вводили с помощью круглосуточной капельницы в течение недели лекарство ара-Ц. Кроме того, в течение первых трех дней, он также получал идарубицин. Его иначе называют «красная смерть» из-за ярко-красного цвета и чрезвычайно высокой токсичности — он уничтожает огромное количество клеток в костном мозге. Кроме того, Донни Рей получал аллопуринол — препарат против подагры, которая обычно развивается в результате массовой гибели кровяных клеток. Донни Рею также постоянно делали внутривенные промывания, чтобы очищать почки от продуктов распада. И ещё ему назначили антибиотики и лекарства, подавляющие размножение грибков. В частности, от грибков он получал амфотерицин Б. Это чрезвычайно токсичный препарат, вызывающий лихорадку. После приема его у Донни Рея температура поднялась до 40 градусов. Подъем температуры сопровождался сильнейшей дрожью — недаром амфотерицин Б называют иначе «адской трясучкой». Несмотря на это тяжелейшее лечение, Донни Рей держался молодцом, стоически перенося все испытания. Подобный курс химиотерапии проводится с целью уничтожить все клетки в костном мозге и попытаться создать окружение, в котором нормальные клетки размножаются быстрее, чем лейкозные.
— И это случается?
— Лишь на короткое время. И все же мы применяем эту схему, хотя и прекрасно осознаем неизбежность рецидива лейкемии, если, конечно, не провести трансплантацию костного мозга.
— Доктор Корд, вы можете рассказать присяжным, как проводится эта процедура?
— Разумеется. Это совсем несложно. После того, как больному проводят курс химиотерапии, подобный тому, который я только что описал, и в том случае, если в результате счастливого стечения обстоятельств удается подыскать генетически совместимого донора, то мы берем у такого донора костный мозг и внутривенно вводим его реципиенту. Смысл этой процедуры в том, чтобы полностью заменить злокачественные клетки костного мозга здоровыми.
— И Рон Блейк был для Донни Рея генетически совместимым донором?
— На все сто процентов. Они ведь однояйцевые близнецы, а это просто идеальное сочетание. Тем более, что мы провели анализы и убедились в полном совпадении. Успех был обеспечен.
Драммонд вскакивает.
— Я протестую! Свидетель домысливает. Доктор не может утверждать наверняка, что операция прошла бы успешно.
— Протест отклонен. Приберегите аргументы для перекрестного допроса.
Я задаю ещё несколько уточняющих вопросов о процедуре трансплантации, сам же, пока Корд отвечает, пристально наблюдаю за присяжными. Они внимательно слушают, но я уже понимаю, что допрос пора сворачивать.
— Вы не можете вспомнить хотя бы примерную дату, когда вы были уже полностью готовы к проведению операции?
Доктор Корд сверяется со своими записями, хотя ответ знает и так.
— В августе девяносто первого года. Полтора года назад.
— Трансплантация костного мозга повышает вероятность выздоровления от заболевания острым лейкозом?
— Разумеется.
— На сколько?
— Больные выздоравливают в восьмидесяти-девяноста процентах случаев.
— А каковы шансы на выздоровление без трансплантации?
— Они равны нулю.
Я отпускаю свидетеля.
Первый час, время ланча. Киплер объявляет перерыв до половины второго. Дек вызывается принести сандвичи из деликатесной лавки, а мы с Кордом готовимся к следующему раунду поединка. Доктору не терпится сцепиться с Драммондом.
* * *Я так никогда и не узнаю, услугами скольких экспертов-медиков пользовался Драммонд при подготовке к процессу. Он не обязан разглашать такие сведения. В числе возможных свидетелей в его списке фигурирует лишь один специалист. Доктор Корд многократно подчеркивал, что трансплантация костного мозга используется в качестве главного метода терапии настолько широко, что только полный шарлатан способен утверждать обратное. В подтверждение своих слов доктор предоставил мне целую гору литературы — статей, брошюр и пухлых томов, — убедительно доказывающих, что трансплантация костного мозга — единственно эффективный способ при лечении острого лейкоза.
Судя по всему, Драммонд пришел к такому же выводу. Сам он не врач, да и стоит на заведомо проигрышных позициях, поэтому лезть на рожон и ссориться с Кордом он не решается. Схватка их скоротечна. Драммонд упирает на то обстоятельство, что число больных острым лейкозом, которым трансплантируют костный мозг, ничтожно мало в сравнении с больными, которые такого лечения не получают. Да, соглашается Корд, их менее пяти процентов, но это объясняется исключительно тем, что трудно подобрать совместимого донора. Всего же в Соединенных Штатах ежегодно совершается примерно семь тысяч трансплантаций.
У тех счастливчиков, которым удалось подобрать подходящих доноров, шансов на благополучный исход гораздо больше. Донни Рей находился в числе таких счастливчиков. У него был идеально совместимый донор.
Когда Драммонд, задав всего несколько вопросов, выдыхается, Корд выглядит почти разочарованным. У меня вопросов к свидетелю нет, и доктора Корда отпускают.
Следующий мой шаг довольно скользкий — я собираюсь возвестить, кого именно из исполнительных директоров хочу вызвать в качестве следующего свидетеля. Утром Драммонд спросил меня об этом, но я ответил, что ещё не решил, с кого начать. Драммонд наябедничал на меня Киплеру, но судья сказал, что я не обязан ничего говорить до того, как приму окончательное решение. Сейчас ответственные работники «Прекрасного дара жизни» томятся в комнате для свидетелей; они ждут — и бесятся от неведения.
— Мистер Эверетт Лафкин, — провозглашаю я.
Судебный пристав покидает зал, а за столом адвокатов ответчика тут же закипает деятельность, а точнее, на мой взгляд — её имитация. Происходит обмен документами, шуршат бумаги, перемещаются папки.
Лафкин входит в зал, ошалело, точно его только что вывели из зимней спячки, оглядывается по сторонам, поправляет галстук и следует за приставом по проходу. Кидает нервный взгляд налево, где расположилась группа поддержки, и проходит к месту для дачи свидетельских показаний.
Драммонд славится тем, как тренирует своих свидетелей, подвергая их жесточайшему перекрестному допросу, в ходе которого четверо или пятеро адвокатов из его команды бомбардируют свидетеля самыми неожиданными вопросами, причем все это снимается на видеокамеру. Потом Драммонд часами просиживает со свидетелем, просматривая запись, отмечая недостатки, отрабатывая правильную тактику поведения и натаскивая к предстоящему испытанию.
Я знаю: подготовке парней из «Прекрасного дара жизни» можно только позавидовать.
Лафкин смотрит на меня, потом переводит взгляд на жюри; выглядит он спокойным, хотя в глубине души наверняка отдает себе отчет, что на все мои каверзные вопросы ответить должным образом не сумеет. Ему около пятидесяти пяти лет, седые волосы, узкий лоб, довольно приятное лицо и негромкий вкрадчивый голос. Идеальный вожак бойскаутов. Однако, по словам Джеки Леманчик, именно он громче других требовал, чтобы ей заткнули рот.