Жан-Кристоф Гранже - Конго Реквием
Эрван для проформы отбивался. Перепалка была для Софии простой разрядкой. Пусть она и родилась графиней и при любых обстоятельствах выказывала такую степень отстраненности, которая граничила с презрением, но стоило ей занервничать, она становилась истеричной неаполитанкой. Внезапно она, кажется, осознала, что бессмысленно сотрясает воздух.
– Расскажи, что случилось.
– Не сейчас. И не по телефону.
– Сегодня вечером, – припечатала она. – У меня. Я тебя жду.
Она повесила трубку до того, как он успел ответить. Он достал пиво из холодильника, не переставая улыбаться: графиня может ждать, сколько ей угодно. В его распоряжении всего несколько часов, чтобы восстановить силы перед полетом, – и речи нет, чтобы растратить впустую эту передышку.
Он собирался лечь поспать, когда испытал чувство, которого совсем не ожидал: голод. На его взгляд, в этом было нечто пафосное. Ты мог потерять отца, смотреть, как угасает мать – он позвонил в клинику «Жорж-Помпиду»: ничего нового, что само по себе скверно, – спровоцировать смерть невиновных и просрать расследование своей жизни, все равно в урочный час желудок напомнит о твоей жалкой органической конституции. Правда, о том, что надо бы поесть, он последний раз думал четырнадцать часов назад, и то попытка не удалась.
В обычное время он отправился бы в «Макдоналдс» или в китайскую забегаловку внизу, но сейчас у него не было сил снова выбираться из дому. Скрепя сердце он полез в холодильник и обнаружил – о чудо! – яйца, молоко и еще какие-то базовые продукты, купленные, без сомнения, домработницей после его возвращения. Без всякого воодушевления он приступил к приготовлению тортильи по-испански.
Он почистил и нарезал несколько старых картофелин, завалявшихся в глубине ящика, потом луковицу почти того же возраста. Картофель нарезал кружочками, лук нашинковал и бросил все вместе на скворчащую сковородку, которую накрыл крышкой. Взбивая яйца, он увидел в получающейся смеси точный образ своего провала: он так стремился поучаствовать в охоте за убийцей или обнаружить в своих заметках какую-нибудь деталь, позволяющую его зацепить, но теперь оказался на краю перрона. Больше негде копать и нечего перебирать в уме. Кроме лиц мертвецов, в полном беспорядке: Морван, Одри, Сальво, Бизинжи, китайский рабочий, чья голова застряла в проеме пожарной двери…
Оставив картошку с луком доходить на сковороде под крышкой, он пошел в гостиную, чтобы сделать еще несколько звонков. Сначала Тонфа: коп уже вернулся домой. Напичканный болеутоляющими, он готовился к ночному отдыху. Потом Сандоваль: по-прежнему пусто. Как убийца умудрялся всякий раз просочиться сквозь ячейки сети? Может, ему опять кто-то помогал? Чтобы все уже подчистить, Эрван позвонил Верни и попросил незаметно расставить людей вокруг Шарко: в конце концов, зверь мог и вернуться в колыбель.
Запах горелого заставил его замолчать. Картошка! Он повесил трубку и рванул в кухню – только для того, чтобы увидеть, что все действительно сгорело. Он собрался схватить сковородку, когда раздался звонок домофона.
122София стояла у подъезда: пальто, черные замшевые сапоги, толстый красный шарф – детали столь строгие, что нужно было глянуть еще раз, чтобы понять всю степень их изысканности. Один штришок: она никогда не красилась, но этим вечером у нее были алые губы, как если бы шарф мазнул ее по лицу. София походила на праздник, но Эрван был не уверен, что сам на него приглашен.
– Не стоило тебе беспокоиться.
– А иначе кто это сделает?
– Мне завтра рано вставать, я улетаю и…
– Именно об этом нам и надо поговорить. Ты меня впустишь?
Он отодвинулся без улыбки. Пока она поднималась, он распахнул все окна, выветривая запах гари, и влез в джинсы. И все же оглядел себя в зеркале в ванной: глаза как у альбиноса, распухшая красная морда, кожа, опаленная всеми событиями дня. Жуть.
Но, увидев ее, столь прекрасную, столь недосягаемую, он сказал себе, что это не важно. Связь между ними все равно была невозможной, и каждый должен придерживаться своей роли. Красавица и чудовище. Царица и примат.
– О чем нам надо поговорить? – повторил он, закрывая за ней дверь. – Что еще мы забыли сказать?
– Ты попытался заняться готовкой? – уклонилась она, указывая на следы этой попытки.
Не ответив, он прошел на место катастрофы и включил вытяжку. Заодно достал две банки коки-зеро. София разделяла его страсть к этим банкам с переслащенным содержимым. Крышки щелкнули, как два взведенных курка.
– Хочешь, я поеду на Бреа? – спросила она наконец, усевшись.
– Что? – растерялся он. – Нет. Совсем нет. Мы… Ну, Мэгги хотела, чтобы мы были одни в…
– Мэгги хотела бы, чтобы я была там.
Он отпил глоток и устроился на табурете напротив. Соберись с мыслями.
– Чего ты на самом деле хочешь? – не сдержался он. – Ты терпеть не могла моего отца. Ты уже два года воюешь с Лоиком, и я до сих пор не понимаю, чего ты ждешь от меня. Какое тебе дело до Бреа? Еще неделю назад ты мечтала размазать обоих наших стариков и…
– Еще неделю назад они были живы. Сейчас все меняется очень быстро. Я стараюсь приспособиться.
Она встала и сняла пальто. На ней было странное платье, прямое и темное, вроде платьев из махры. Действительно странное и в то же время необъяснимо элегантное. У него переменилось настроение. Присутствие этого создания в его квартире было знаком. Что бы ни случилось, он должен продолжить расследование. Провести ночь за своими записями. Продержаться, пока не сломается от усталости. А возможно, и заняться любовью с этой феей в ночной рубашке, пока она еще здесь.
– София, – сказал он куда более покладистым тоном, – мы все влипли, но постарайся держаться подальше от этого гадючника – так будет лучше. Ведь ничего еще не закончилось.
Она подошла к нему и опустилась на колени, чтобы оказаться на одной высоте. Она всегда совершала движения и делала жесты, которых никак нельзя было ожидать, и всегда они казались естественней, чем восход солнца.
– Тебя что-то жжет и сожжет дотла, – прошептала она, уставив палец ему в грудь.
– Ты намекаешь на картошку?
Не отвечая на шутку, она поцеловала его, заведя руку за его затылок. Эрван чуть не свалился с табурета. Ему в голову пришла только одна фраза, пока он на ощупь искал свою коку на низком столике:
– Я думаю, Лоик тебя еще любит.
Как всегда, на редкость удачно.
Она поднялась на ноги, смеясь:
– Ты и впрямь ничего не понял.
– А почему нет? – спросил он, торопливо отпивая еще глоток.
– Он больше не может меня любить. Он больше не хочет быть тем, кем был, когда любил меня. Понимаешь?
Новый большой глоток. Пузырьки, холод, сахар или, по крайней мере, его заменитель. Он вяло покачал головой.
– Лоик переменился в последние дни. Не знаю, может, это смерть Старика на него так подействовала, но…
Она присела на угол низкого столика – опять-таки чтобы оказаться на одном уровне с ним.
– Я кое-что должна сказать тебе по поводу Лоика.
Он понял, зачем она пришла. Она взяла обе его руки в свои – не любовным жестом, а в знак возвращения к их давешней коалиции по защите малыша – и набрала воздуха:
– Это случилось во Флоренции.
123Самолет на Ланьон был маленьким двухмоторным аппаратом на сорок мест, ATR 42-300, который придавал перелету вид частной экскурсии. Ничего общего ни с торжественной транспортировкой, ни тем более с забитым чартером.
В восемь утра Гаэль была совсем сонной – хотя без всякой уверенности, что вообще спала. Зато оба ее спутника были бодрее некуда. Эрван, с телефоном в руке, ждал посадки, расхаживая по залу с таким видом, будто у него внутри завывает тревожная сирена. Лоик обсуждал с диспетчером последние детали касательно перевозки гроба. Полное ощущение, что он только в последнюю минуту вспомнил, что одеться следовало в черное, и напялил приталенный костюм итальянского денди с галстуком-удавкой, больше всего напоминавшим веревку повешенного. Оба брата походили на телохранителей с похмелья после вчерашней пьянки.
Сам полет прошел в том же ключе, что и все остальное: полупохоронный-полуродственный. Гаэль было хорошо рядом с братьями: это напоминало детство, когда, что бы ни случилось, они всегда вставали на ее защиту.
Когда шасси самолета коснулись посадочной полосы, она подскочила, сообразив, что заснула. Как девчонка, она просунула руку под ладонь Эрвана, а другой рукой взъерошила волосы Лоика, сидевшего впереди. Только у края пропасти начинаешь в полной мере ценить точки опоры.
Они взяли сумки с собой в салон самолета, чтобы не ждать выдачи багажа. Напрасный труд: с их специфическим грузом они покинули зал ожидания последними.
Пока Эрван и Лоик следили за перевозкой гроба к парковке, Гаэль вышла покурить. Аэропорт был такой маленький, что напоминал железнодорожный вокзал, затерянный в степи. Стоя у подножия контрольной вышки, она свернула сигаретку – табак и курительную бумагу она купила специально, чтобы выглядело более «по-бретонски». К несчастью, эта деталь напомнила ей Одри. Пришлось несколько раз начинать все заново – настолько тряслись руки.
![Харлан Эллисон - Время глаза [Время ока]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
