Дэвид Пис - 1974: Сезон в аду
Цыганский табор горел. Около двадцати фургонов и прицепов, каждый охвачен пламенем, и ни один уже не спасти. Ханслетский табор, который я видел краем глаза каждый раз по дороге на работу, превратился теперь в огромную чашу, полную огня и ненависти.
Ненависти. Горящий табор был окружен сплошной бурлящей, кипящей металлической рекой. Десять голубых фургонов мчались по кругу со скоростью семьдесят миль в час, как на чертовых ночных гонках в Бель Вю, удерживая в плену ревущих колес пять десятков мужчин, женщин и детей — одну большую семью, — цеплявшихся друг за друга, пытавшихся выжить. Пламя обжигало и освещало их лица, перекошенные первобытным животным ужасом. Детский плач и женский вой прорывались сквозь бесконечные слои грохота и жара.
Ковбои и краснокожие, 1974.
Я смотрел, как отцы, сыновья, братья, братья отцов отделялись от своих семей и пытались прорваться между фургонами, пытались рвать, бить, пинать металлическую реку, крича в ночь, падая в грязь, на старые автомобильные покрышки.
И тут пламя поднялось еще выше, и я увидел, на кого так отчаянно бросались цыгане, за чьи сердца они готовы были отдать свои.
Вокруг всего табора в тени, ниже моего укрытия было еще одно, внешнее кольцо, оцепившее фургоны в два ряда, колотившее дубинками по щитам.
Новая городская полиция Западного Йоркшира работала на износ.
И тут фургоны остановились.
Цыгане застыли и в свете пламени стали медленно пятиться в сторону своих семей, оставшихся в центре круга, волоча за собой по грязи раненых.
И тогда грохот дубинок усилился, и внешнее кольцо полицейских начало наступать. Сплошной шеренгой, похожей на большую жирную черную змею, они скользили между фургонами, пока внешний круг не превратился во внутренний, и змея не оказалась прямо перед семьями и огнем.
Зулусы йоркширского розлива.
И тогда грохот прекратился.
Все стихло, кроме треска пламени и детского плача.
Ничто не шевелилось, кроме сердца в моей грудной клетке.
И тогда я увидел свет фар. Он появился из ночной темноты, откуда-то слева, и, подпрыгивая, пополз через пустырь к табору. Внезапно фургон, вроде белый, резко затормозил, и из него выскочили трое или четверо мужчин. До меня донеслись крики. Я увидел, как от шеренги отделилось несколько полицейских.
Мужчины попытались снова забраться в машину. Фургон, определенно белый, начал сдавать задом.
Ближайшая к нему полицейская машина ожила, дернулась, меся колесами грязь, на тридцати метрах разогналась до семидесяти миль и со всей силы ударила белый фургон в бок. Фургон остановился и заглох, полицейские набросились на него, выволакивая мужчин наружу через разбитые окна, задирая им рубашки, обнажая белые бока.
Дубинки и камни обрушились на кости.
Внутри кольца из толпы вышел мужчина без рубашки. Он наклонил голову и с криком пошел на таран.
В ту же секунду змея бросилась вперед, к центру круга, и семьи захлебнулись в море черных полицейских курток и дубинок.
Я встал слишком резко и побежал, падая, вниз по насыпи, к машине, к дороге, прочь. У подножия насыпи я остановился, и меня вырвало.
Эдди Данфорд, спецкорреспондент по криминальной хронике Северной Англии, стоял, держась за дверь «вивы», и смотрел, как в стекле отражаются языки пламени.
Я побежал по обочине к телефону, моля Бога, чтобы он работал. Когда мне ответили, я стал заклинать оператора, чтобы она послала все имеющиеся в ее распоряжении спасательные службы к повороту с М1 на Ханслет-Бистон. Задыхаясь, я уверял ее, что там произошла авария — десять автомобилей врезались друг в друга, куча продолжает расти, у одной из машин горит бензобак.
После этого я побежал обратно по шоссе и поднялся вверх по насыпи, глядя на обреченную битву и победу, наполнившую все мое тело бешенством, бессильным и всепоглощающим.
Сотрудники городской полиции Западного Йоркшира открыли задние двери своих фургонов и стали забрасывать в кузов избитых окровавленных мужчин.
Внутри большого огненного кольца офицеры сдирали с женщин и детей одежду, швыряли отрепья в огонь и наобум колотили дубинками по белой женской коже.
Весь этот кошмар прерывали внезапные оглушительные выстрелы, взрывались бензобаки машин, полицейские стреляли в цыганских собак, полицейские стреляли во все, что до сих пор чудом уцелело.
Посреди этого ада я увидел крохотную цыганскую девочку лет десяти, не больше. Голая и одинокая, с короткими темными кудрями и окровавленным лицом, она безмолвно и неподвижно стояла в кругу ненависти, держа во рту палец.
Ну и где же, мать их, пожарные машины и скорая помощь?
Мое бешенство вылилось в слезы. Лежа на вершине насыпи, я начал рыться в карманах, ища авторучку, как будто, если бы я что-то написал, неважно что, все стало бы лучше или хотя бы менее реально. Мои замерзшие пальцы никак не могли ухватить эту чертову ручку. Я царапал по грязной бумаге красными чернилами, прячась в редких кустах. Легче не стало.
И тогда появился некто. Он шел ко мне.
Стерев слезы вместе с грязью, я увидел его красно-черное лоснящееся лицо, вырвавшееся прямо из преисподней и несущееся по насыпи в мою сторону.
Я приподнялся, чтобы заговорить с ним, но тут же снова рухнул на землю: три чернокрылых полицейских схватили мужчину за ноги и жадно утащили обратно, под удары своих дубинок и ботинок.
И тогда я увидел ЕГО, в отдалении, на заднем плане.
Главный следователь, начальник уголовного розыска Джордж Олдман стоял там, на фоне тел и палок, освещенный пламенем, как наскальная роспись на фоне ходящего ходуном полицейского фургона. Он курил и выпивал с какими-то полицейскими.
Джордж Олдман и его друзья запрокинули лица к небу и смеялись громко и долго, пока Джордж не замолчал вдруг и не уставился прямо туда, где в пятистах ярдах от них лежал я.
Я зарылся лицом в грязь, почувствовал, как она забилась мне в рот, как гравий впился в кожу. Внезапно меня оторвали от земли за волосы. Я не видел ничего, кроме темного ночного неба над головой, но тут надо мной нависла жирная белая лунообразная физиономия полицейского.
Кожаный кулак с силой врезался мне в лицо: два пальца воткнулись в рот, два — ослепили глаза.
— Закрой глаза и молчи, мать твою.
Я сделал, как мне велели.
— Кивни, если знаешь кафе «Редбек» на Донкастер-роуд, — злобный шепот обжег мое ухо.
Я кивнул.
— Хочешь статью — будь там сегодня, в пять утра.
Перчатка исчезла, и я открыл глаза навстречу черному небу и тысяче орущих сирен.
Добро пожаловать домой, Эдди.
Четыре часа подряд за рулем, убегая от детских видений.
Четырехчасовая экскурсия по местному аду: Падей, Тингли, Хэнгин Хитон, Шоу Кросс, Бэтли, Дьюсберри, Чикенли, Эрлсхитон, Готорп, Хорбери, Кастл-форд, Понтефракт, Нормантон, Хемсворт, Фитцуильям, Шарлстон и Стритхаус.
Крутые города для крутых мужиков.
Я не крутой; мне слабо проехать через Морли, где жила Клер, или взглянуть на Дьявольский Ров, мне страшно вернуться к цыганскому табору или даже домой, в Оссетт.
Где-то по дороге (сон уже наглухо застилал мне глаза) меня занесло в мотель «Клекхитон», где мне снились южные девушки по имени Анна или Софи и прежняя жизнь. Я проснулся, у меня стояло, в ушах звенела последняя присказка отца:
«Юг сделает из тебя мямлю, точно тебе говорю».
Проснувшись, вижу лицо темноволосой девочки, окруженной кольцом огня и ненависти, и школьные фотографии девочек, которых больше нет.
Страх повернул ключ в замке, я протер глаза и уехал сквозь серый свет, везде просыпалось зеленое и коричневое, мокрое и грязное, везде — холмы и поля, дома и фабрики, все наполняет меня страхом, покрывает слоем глины.
Страх — везде и всюду.
Рассвет на Донкастер-роуд.
Я въехал на стоянку за кафе и мотелем «Редбек», поставил «виву» между двумя грузовиками и остался сидеть, слушая Тома Джонса по «Радио-2». Без десяти пять я пересек незаасфальтированный пустырь и пошел к туалету.
В туалете воняло, кафельный пол был залит мочой, смешанной с грязью. Грязь и глина коркой засохли на моем покрасневшем лице. Я открыл кран с горячей водой и сунул руки под струю ледяной воды. Закрыв глаза, я плеснул воду на лицо и провел мокрыми ладонями по волосам. Коричневая вода струйками стекала по щекам на куртку и рубашку. Я еще раз ополоснул лицо и закрыл глаза.
Я услышал, как дверь открылась, и почувствовал порыв холодного воздуха.
Я начал открывать глаза.
Меня пнули по ногам, и я потерял равновесие.
Моя голова ударилась о край раковины, рот наполнился желчью.
Мои колени ткнулись в пол, подбородок — в раковину.
Кто-то схватил меня за волосы, толкая мое лицо обратно в грязную воду.
— Даже не пытайся на меня посмотреть. — Снова этот злобный шепот. Он вытащил меня из воды на дюйм.
