Робин Кук - Грань риска
— Стентон, перестань, — запротестовала Ким.
— Хорошо, хорошо. — Успокаивая аудиторию, Стентон протянул вперед левую руку. — Позвольте мне вернуться к тосту в честь Кимберли Стюарт. Я был бы последним негодяем, если бы не довел до сведения присутствующих, что предок Кимберли был среди тех, кто высадился с «Мэйфла-уэра». Но это по отцовской линии. По материнской она может проследить свой род только до Гражданской войны. Могу добавить, что к этой, второстепенной, генеалогической линии принадлежу я.
— Стентон, это лишнее, — вмешалась Ким. Она чувствовала, что умирает от стыда за кузена.
— Но это еще не все, — провозгласил Стентон хорошо поставленным голосом, голосом прожженного застольного оратора. — Первый из родственников Кимберли, закончивший наш добрый старый Гарвард, сделал это в тысяча шестьсот семьдесят первом году. Это был сэр Рональд Стюарт, основатель компании «Маритим лимитед» и первый в династии Стюартов. Но самое интересное то, что прапрабабушка Кимберли в восьмом колене была осуждена на салемском процессе и повешена как ведьма. Если после всего сказанного Кимберли не Американка с большой буквы, то я не знаю, кого еще можно так назвать.
— Стентон, ты просто невыносим! — резко бросила Ким. На какой-то момент злость заглушила ее смущение. — Это чисто семейное дело, и не стоит болтать вот так, во всеуслышание.
— Черт возьми, а почему бы и нет? — со смехом спросил Стентон. — У Стюартов до сих пор бытует предрассудок, очень, на мой взгляд, смешной, что это событие — несмываемое пятно в семейной истории, позорящее их доброе имя.
— Не важно, находишь ты это смешным или нет, но люди имеют право на чувства, — горячо возразила Ким. — К тому же этим больше всех озабочена моя мать, а она твоя тетя, и ее девичья фамилия Льюис. Отца это вообще не интересует, я ни разу не слышала, чтобы он упоминал этот факт.
— Как бы то ни было, — Стентон махнул рукой, — лично я нахожу историю обворожительной. Я бы на твоем месте был просто счастлив. Это все равно, что иметь родственников среди экипажа «Мэйфлауэра» или среди тех, кто находился в одной лодке с Вашингтоном, когда он форсировал Делавэр.
— Мне кажется, нам надо сменить тему разговора, — взмолилась Ким.
— Согласен, — спокойно произнес Стентон. Он, единственный из всех, продолжал стоять с поднятым бокалом. Тост затягивался. — Нам пора обратиться к личности Эдварда Армстронга. В его лице мы имеем дело с самым работящим, самым продуктивным, самым преданным своему делу, самым интеллигентным нейрохимиком в мире, да что там, в мире, во всей Вселенной! Я хочу выпить за человека, который, родившись на улицах Бруклина, сумел закончить школу, университет, а теперь находится на самом верху избранной им карьеры. Выпьем за человека, который, на мой взгляд, должен уже сейчас лететь в Стокгольм за Нобелевской премией, которой его следует немедленно удостоить за работы, связанные с нейромедиаторами, памятью и квантовой механикой.
Стентон протянул вперед руку с бокалом, и все последовали его примеру. Присутствующие чокнулись и выпили. Поставив бокал на стол, Ким украдкой взглянула на Эдварда и поняла, что он так же раним и застенчив, как и она.
Стентон с размаху поставил на стол свой пустой бокал и сразу же снова наполнил его. Налив вина остальным, он засунул бутылку в ведерко со льдом.
— Вот, дорогие мои, вы и познакомились, — констатировал он. — Я от души надеюсь, что вы полюбите друг друга, поженитесь и нарожаете кучу очаровательных детишек. Я, со своей стороны, прошу лишь о том, чтобы Эдвард, вступив в столь плодотворный союз, согласился войти в научно-консультативный совет компании «Дженетрикс».
Стентон весело рассмеялся, хотя никто из присутствующих не спешил разделить с ним его радость.
— Черт возьми, куда запропастилась официантка? Давайте есть! — воскликнул он, отсмеявшись.
Выйдя из ресторана, маленькая группа остановилась.
— Мы можем завернуть за угол, пойти к Герреллу и поесть мороженого, — предложил Стентон.
— Я больше ничего не хочу, — отказалась Ким.
— Я тоже, — поддержал ее Эдвард.
— А я не ем десерта, — добавила Кэндис.
— Тогда могу развезти желающих по домам, — продолжил Стентон. — Моя машина припаркована тут неподалеку.
— Лучше поеду на метро, — отказалась Ким.
— А мне всего несколько минут идти пешком, — сказал Эдвард.
— Тогда мы вас покидаем, — заявил Стентон.
Договорившись с Эдвардом о следующей встрече, Стентон взял Кэндис под руку, и они пошли к машине, стоявшей на Холиок-стрит.
— Я провожу вас до метро? — спросил Эдвард.
— Буду очень рада, — ответила Ким.
Идя рядом с Эдвардом, Ким чувствовала, что он хочет что-то сказать. Когда они дошли до угла, он заговорил.
— Это был такой приятный вечер, — произнес он, споткнувшись на звуке «п». — Он снова слегка заикался. — Может, мы прогуляемся по Гарвард-сквер, прежде чем вы поедете домой?
— С удовольствием, — ответила Ким. — Это будет чудесно.
Рука об руку они пошли по направлению к тому сложному переплетению Массачусетс-авеню, Гарвард-стрит и еще нескольких улиц, которое называлось Гарвардской площадью. Назвать это пространство площадью можно было лишь с большой натяжкой — это было нагромождение причудливо изогнутых фасадов, обрамлявших разнообразные по форме открытые пространства. Теплыми летними ночами площадь преображалась и становилась похожа на средневековую ярмарку, по которой бродили жонглеры, музыканты, поэты, фокусники и акробаты.
Стояла мягкая теплая ночь, воздух был шелковистым, казалось, его можно пощупать руками. Высоко в небе носились, весело чирикая, козодои. Несмотря на зарево от многочисленных огней, освещавших площадь, в темном небе можно было разглядеть несколько звезд. Ким и Эдвард прошли по площади, задерживаясь на несколько минут около выступавших там бродячих артистов. У обоих после вечера остался неприятный осадок, но теперь им было хорошо вдвоем.
— Я очень рада, что вырвалась сегодня из дома, — призналась Ким.
— Я тоже, — поддержал ее Эдвард.
Они присели на низенький каменный бордюр. Слева от них какая-то женщина пела печальную балладу, справа группа темпераментных перуанских индейцев играла на свирелях туземные мелодии.
— У Стентона своеобразный характер, — сказала Ким.
— Я не знаю, — отозвался Эдвард, — кто из нас был больше смущен тем, как он себя вел, — вы или я.
Ким рассмеялась. Она чувствовала себя одинаково неловко и когда Стентон произносил тост в ее честь, и когда он произносил тост в честь Эдварда.
— В Стентоне поражает то, что он откровенно манипулирует людьми, но одновременно бывает мил и обаятелен, — проговорила Ким.
— Очень любопытно, как он ухитряется с этим справляться, — согласился Эдвард. — Я бы не смог научиться этому и за миллион лет. Кстати, я всегда был полной противоположностью Стентона. Я страшно ему завидовал и мечтал стать хотя бы наполовину таким напористым, как он. Но я всегда отличался застенчивостью, а временами становился занудным педантом, который теряется на людях.
— Со мной то же самое, — призналась Ким. — Я всегда хотела быть более уверенной в себе, общаясь с людьми. Но так и не смогла. Сколько я себя помню, с самого детства была очень робкой. Когда попадаю в малознакомую компанию, никогда не могу вовремя найти нужные слова для ответа. Через пять минут я знаю, что надо сказать, но бывает уже поздно открывать рот.
— Как сказал Стентон, мы — два сапога пара, — произнес Эдвард. — Вся беда заключается в том, что Стентон прекрасно знает нашу слабость и точно знает, чем можно зацепить нас за живое. Я просто тихо умирал каждый раз, когда он нес чушь насчет того, что мне давно пора дать Нобелевскую премию.
— От имени нашей семьи я приношу вам искренние извинения, — сказала Ким. — Но, по крайней мере, Стентон делает все это не со зла.
— Кем он вам приходится? — спросил Эдвард.
— Он мой двоюродный брат, — ответила Ким. — Моя мать — родная сестра отца Стентона.
— В свою очередь, я тоже должен извиниться, — продолжал Эдвард. — Мне не следует плохо отзываться о Стентоне. Мы вместе учились на медицинском факультете. Я помогал ему в лаборатории, а он мне — на вечеринках. Мы с ним прекрасно дополняли друг друга, с тех пор и дружим.
— Как получилось, что при такой дружбе он не втянул вас в свои предпринимательские дела? — спросила Ким.
— Я никогда не интересовался этим, — ответил Эдвард. — Я обожаю академическую обстановку, познание ради самого познания. Это не значит, что я против прикладной науки, нет. Но прикладные вещи не требуют такой самоотверженности. В некоторых отношениях наука и промышленность взирают друг на друга с опаской. Особенно это касается необходимости соблюдать секретность в прикладных научных изысканиях в интересах промышленных компаний. Свободное общение — это живая кровь науки, секретность — отрава для нее.
![Елена Руденко - Манускрипт[СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
