Джонатан Келлерман - Ледяное сердце
После звонка Петры я ничего не слышал об убийстве. Много недель спустя я увидел ее имя в газете.
Тройное убийство на автостоянке у танцевального клуба рядом с бульваром Франклина. В три часа утра машина с крутыми парнями «Американ бэнд» из Глендейла попала в засаду, организованную членами враждебной им группировки из восточного Голливуда. Петра с неизвестным мне ее коллегой Эриком Шталем арестовали пятнадцатилетнего снайпера и шестнадцатилетнего водителя после «продолжительного следствия».
«Продолжительного», видимо, означало, что дело завели вскоре после смерти Беби-Боя.
Тратит ли Петра время на то, что может успешно завершить?
Возможно, это так, но она неугомонна, и неудача только подстегивает ее.
Несколько следующих недель я проводил время в основном с Элисон, помогал детям, клал в банк кое-какие деньги. Особых усилий потребовала одна консультация: четырехлетний мальчик случайно прострелил ногу своей двухлетней сестренке. Много семейных проблем, нет легких решений, но в конечном счете все, |кажется, устраивалось.
Я убедил Элисон взять отпуск, и мы провели четырехдневный |уик-энд на ранчо «Сан-Исидро» в Монтесито, поглощая солнце и отменную пищу. Когда мы возвращались в Лос-Анджелес, я убедился, что имею успех на всех фронтах.
Через день после нашего возвращения позвонил Майло и сказал:
— Не говори, что ты жил.
— Я только тем и занимался, что жил.
— Смотри не перестарайся. Мне хотелось бы, чтобы ты забыл О зловещей основе наших взаимоотношений.
— Помилуй Бог, — удивился я. — Что случилось?
— Нечто решительно безжизненное. У меня есть кое-что из области потустороннего, и я, естественно, подумал о тебе.
— Потустороннее? В каком смысле?
— На первый взгляд беспричинное, но мы-то, искушенные в психологии, знаем, что так не бывает, правда? Человек искусства, художница, убита в день открытия собственного вернисажа. В прошлую субботу. Кто-то задушил ее. Орудие убийства — тонкий предмет с зазубринами — возможно, свернутая металлическая проволока.
— Следы сексуального насилия?
— В наличии признаки определенных намерений, но признаков надругательства нет. У тебя есть время?
— Для тебя — всегда.
Он предложил мне встретиться за ленчем в кафе «Могул», индийском ресторанчике в Санта-Монике, в нескольких кварталах от полицейского участка западного Лос-Анджелеса. Кафе помещалось на первом этаже, выходило на улицу и закрывалось поблёскивающими золотом хлопчатобумажными шторами в полоску. Прямо у входа, на месте, предназначенном только для грузовиков, обслуживающих кафе, стоял незаметный «фордик», на приборной доске которого лежали дешевые пластмассовые солнцезащитные очки. Они, как я знал, принадлежали Майло. Ярко-красные стены помещения были обиты гобеленом машинной выработки с изображениями большеглазых людей цвета мускатного ореха и храмов с остроконечными шпилями. Какое-то меццо-сопрано исполняло печальную песню. В воздухе пахло карри и анисом.
Меня приветствовала пожилая женщина в сари.
— Он там. — Она указала в сторону столика у задней стены. Вести меня к нему было незачем. Майло был единственным посетителем.
Перед ним стояли сосуд емкостью в кварту с чем-то напоминающим чай со льдом и блюдо с жареными кушаньями самых разнообразных форм. Рот у него был забит до отказа, и он помахал мне рукой, продолжая жевать. Когда я приблизился к столу, Майло слегка привстал, вытер жир с подбородка, запил шарик величиной с бейсбольный мяч, который делал его щеки похожими на щеки орангутанга, и покачал мою руку, словно рукоятку водопроводной колонки.
— Сборная закуска «комбо», — пояснил он. — Попробуй. Я заказал закуски для нас обоих — куриное тали с рисом, чечевицу, овощной гарнир, все, что полагается. Овощ — гомбо. Обычно он так же приятен, как сопли на тосте, но здесь его делают вполне съедобным. В качестве гарнира подают еще немного чатни из манго.
— Привет, — сказал я.
Застенчивая женщина принесла мне стакан, налила в него чай и ушла.
— Со льдом и специями, полно гвоздики, — снова пояснил Майло. — Я решил заказать это, не посоветовавшись с тобой.
— Как же приятно, когда тебя кормят!
— Откуда мне знать? — Он протянулся за треугольной выпечкой, пробормотал: — Самоса, — и взглянул на меня своими сверкающими, сильно прищуренными зелеными глазами. С тех пор как от меня ушла Робин, я пытался убедить Майло в том, что со мной все в порядке. Он утверждал, что верит мне, но я видел: Майло остается при своем мнении.
— Никто не кормит бедного детектива? — спросил я.
— Я не хочу этого. Слишком много проблем. — Он подмигнул мне.
— Как у тебя дела? — спросил я, желая отвлечь его внимание от моей персоны.
— Мир раскалывается, а мне хоть бы что.
— Свободная охота все еще доставляет удовольствие?
— Я бы это так не назвал.
— А как бы ты это назвал?
— Бюрократически санкционированной изоляцией. Получать удовольствие мне не позволено. — Майло оскалился, что, как я знал, означало у него улыбку. Кому-то другому это могло бы показаться выражением враждебности. Я смотрел, как он бросил себе в глотку очередную порцию закуски и запил чаем.
В прошлом году Майло повздорил с начальником полицейского управления перед уходом того на пенсию, занялся кое-чем на свой страх и риск и кончил тем, что получил звание и зарплату лейтенанта, но не канцелярскую работу, сопутствующую званию.
Изгнанный из кабинета следователей по делам об ограблениях и убийствах, он располагал теперь собственной комнатой без окон в конце зала, далеко в стороне от других детективов. Ее переделали из бывшей комнаты для допросов. Теперь должность Майло официально называлась «офицер по незавершенным делам об убийствах». В основном это означало, что он должен был решать, по каким делам следствие следует продолжать, а по каким не следует. Это было хорошо, поскольку такое положение давало Майло относительную свободу действий, и в то же время плохо, поскольку он был лишен внутриведомственной поддержки, со стороны управления.
Сейчас Майло работал над новым делом, которое, как я понял, имеет предысторию, о чем он и хотел мне рассказать.
Похоже, Майло был в хорошей форме, а ясный блеск его глаз свидетельствовал о серьезном намерении «завязать» со спиртным. Майло также решил приступить к оздоровительным пешим прогулкам, но на нескольких наших последних встречах ворчливо жаловался на боль в ступнях.
Сегодня на нем была надета грубая коричневая спортивная куртка, слишком тяжелая для калифорнийской весны, некогда белая сорочка и зеленый галстук, украшенный синими драконами. Свои черные волосы он недавно подстриг в обычном стиле: длинные и пышные сверху и короткие на висках. Бачки, теперь совершенно белые, касались основания мясистых ушей. Майло называл их своими «скунсовыми шевронами». Из-за особенностей освещения ресторана угри на его лице напоминали морщины. — Художницу звали Джульетта Киппер, известна как Джули, — сказал он. — Тридцать два года, разведена, работала, как говорят, в масле.
— Кто говорит?
— Публика, полагающая, что разбирается в искусстве. Именно так они и говорят. Художник, работающий в масле, скульптор, работающий в бронзе, гравер, работающий в сухой игле. Картины у них либо «рисунки», либо «образы», а художник «делает» искусство. Тарабарщина да и только. Но вернемся к Джули Киппер. Видимо, она была способной, получила кучу наград в колледже, училась в аспирантуре Род-Айлендской школы дизайна, а вскоре после получения степени магистра изящных искусств привлекла внимание Нью-Йоркской галереи. Джули продала несколько полотен, и, казалось, дела пошли успешно, но потом возникли трудности, начались финансовые проблемы. Сюда она приехала семь лет назад, зарабатывала на жизнь тем, что иллюстрировала материалы коммерческой рекламы. Год назад Джули снова серьезно занялась изобразительным искусством, нашла поддержку в картинных галереях, приняла участие в нескольких групповых выставках. Дела у нее шли хорошо. В прошлую субботу у Джули состоялась первая персональная выставка после того, как она уехала из Нью-Йорка.
— В какой галерее?
— Галерея называется «Свет и пространство». Это кооператив группы художников, использующих свою организацию в основном для демонстрации собственных произведений. Но они также поддерживают тех, кого называют «явно талантливыми». К этой категории отнесла оценочная комиссия и Джули Киппер. У меня такое чувство, что эти люди зарабатывают на жизнь отнюдь не своим искусством. У большинства из них есть постоянная работа. Джули пришлось самой заплатить за банкет по случаю персональной выставки — сыр и крекеры, дешевое вино, трио музыкантов. За вечер на приеме побывало около пятидесяти человек, и шесть из пятнадцати картин были «помечены красной точкой», что на жаргоне богемы означает «проданы». Там и на самом деле на ярлычки с названием картины ставили маленькие красные точки.
