Том Клэнси - Государственные игры
Через несколько минут Жан-Мишелю удалось приподняться на колени. Подтянув к себе стул и опершись на него, он встал на ноги. Ранки стали уже подсыхать и нещадно царапали глазное яблоко. Каждое движение века вызывало новый приступ ненависти к немцам.
Но пока что с этим придется повременить, размышлял француз. Будучи ученым, он знал цену терпению. Кроме того, как напомнил месье Доминик перед самым отъездом, даже неверный шаг чему-то да учит. А уж этот шаг в сторону “нового фюрера” научил его многому.
Спрятав платок в карман, Жан-Мишель наконец направился к входной двери. Он не стал обращаться к Эвальду за какой-либо помощью. Самостоятельно открыв дверь, он прикрыл поврежденный глаз от палящих лучей солнца и медленно поковылял к уже ожидавшему его такси.
Глава 8
Поездка по автобану от аэропорта до города заняла тридцать пять минут. Как всегда во время служебных командировок, Худ жалел, что у него не хватало времени на то, чтобы остановиться и рассмотреть некоторые здания, памятники и музеи, мимо которых они проезжали. Обидно на скорости девяносто миль в час лишь мельком схватывать взглядом соборы и церкви, которые были старинными уже тогда, когда Соединенные Штаты еще только переживали свою молодость. Но даже если бы у него и оставалось свободное время, Худ вовсе не был уверен, что не испытывал бы неловкости, воспользуйся он им в личных целях. Где бы он ни очутился, он неизменно старался как можно лучше выполнить дело, ради которого куда-то попадал. Поэтому времени на развлечения или осмотр достопримечательностей оставалось совсем немного. Сильно развитое чувство долга было одним из качеств директора Операционного центра, отчего подчиненные наградили его прозвищем “папа Павел” – по аналогии с папой Римским. Он не знал наверняка, но сильно подозревал, что прозвище придумала глава их пресс-службы Энн Фаррис. Провожая взглядом современные небоскребы, проносившиеся за тонированными стеклами, Худ ощутил странную грусть. Грусть по поводу себя и Энн. Молодая женщина практически и не скрывала того, что неравнодушна к нему, и, когда они оставались наедине, решая служебные вопросы, он начинал ощущать опасную близость. Что-то возникало между ними – дурманящая, подавляющая волю тяга, на милость которой так просто было бы отдаться. Только вот к чему бы это привело? Он был женат, и у него было двое детей-подростков, которых он вовсе не собирался оставлять. Верно – заниматься с женой любовью ему и впрямь стало больше не в радость. Порой он со стыдом признавался себе, что вообще избегает интимных отношений. Это была не та понимающая, внимательная, энергичная Шарон Кент, на которой он женился. Она превратилась в мамашу, в персонаж передач кабельного телевидения, чья жизнь протекала отдельно от родственников и сослуживцев, которых она знала только по рождественским вечеринкам. А еще она стала старше и более усталой, и не такой страстной по отношению к нему, как это бывало раньше. В то время как ты сам, подумал Пол, остаешься – по крайней мере душой – все тем же Эль Сидом «Эль Сид – герой фильма “Сид” режиссера А. Манна (1961), прообразом которого послужил рыцарь испанской эпической поэмы XII в. “Песнь о моем Сиде”, который прославился ратными подвигами.», чье копье не притупилось, а лихой жеребец готов скакать во весь опор.
Конечно же, только душой. Приходилось признавать, что телом и он сам уже не совсем тот рыцарь, которым когда-то был, – разве что только в глазах той же Энн. Видно, поэтому он то и дело обнаруживал, что начинает в них тонуть.
И все же у них с Шарон оставалось что вспомнить, и между ними сохранилась любовь, пусть даже и не в том виде, какой она была прежде. Мысль, что придется идти домой к семье после тайных любовных утех в служебном кабинете, заставила бы его испытывать…, ладно, не надо слов, он и так хорошо знал, что бы тогда почувствовал. Он уже достаточно об этом наразмышлялся во время неблизких поездок от авиабазы Эндрюз до своего дома после долгих вечеров, проведенных вместе с Энн за просмотром и правкой пресс-релизов. Он чувствовал бы себя проклятым Богом червяком – падшим, избегающим света и копошащимся в грязи, для того чтобы выжить.
Но даже если бы ему удалось справиться со всем этим чувством вины перед семьей, подобная связь была бы несправедливой по отношению к Энн. Она была очень хорошим человечком с ангельским сердцем. Увести ее за собой, дать надежду там, где ее не могло даже быть, привнести интимные отношения в ее собственную жизнь и жизнь ее сына – все это было бы несправедливо.
И все же, спрашивал себя Худ, несмотря на все это, ты же хочешь ее, ведь так? Может быть, именно поэтому у них с Шарон так сложно все было с постелью. Страсть, которая когда-то между ними возникала, теперь подменялась тем, что они оба по-прежнему охотно делали – чем-то новым и необычным каждый раз, когда они этим занимались.
Но, видит Бог, невесело подумал Худ, чего бы я только не дал хотя бы за одну ночь из тех, что когда-то у них были.
Отель “Альстер-Хоф” располагался между двумя впечатляющими по красоте городскими озерами. Правда, Худ, Столл и Херберт только-только успели разместиться и привести себя в порядок, как им снова пришлось спускаться вниз. Херберт лишь мельком глянул в окно, в то время как Столл быстро просканировал помещение на присутствие подслушивающих “жучков”.
– У нас потрясающий вид из окна, как он вам, а? – поинтересовался Херберт, пока они спускались в лифте. Он бессознательно покручивал в руках восемнадцатидюймовую резиновую дубинку, которую обычно крепил на всякий случай под левым подлокотником кресла. Кроме того, под правым он держал двухдюймовый складной нож. – Эти озера со множеством лодок напомнили мне Чесапикский залив.
– Они называются Бинненальстер и Ауссенальстер, – с готовностью подсказал им молодой немец-портье. – Внутреннее и Внешнее озера.
– В этом тоже есть смысл, – признал Херберт. Он вставил дубинку в защелки на подлокотнике. – Хотя я бы, наверно, назвал их Большим и Маленьким. Большое во сколько – раз в десять больше малого?
– Триста девяносто пять акров по сравнению с сорока пятью, – ответил ему юноша.
– Приблизительно я угадал, – сказал Херберт, в то время как лифт достиг этажа, где находился центральный холл. – Но все же, мне кажется, что мои названия были бы лучше. Отличить большое от малого всегда проще. А вот внешнее с внутренним можно и перепутать, особенно если не знаешь, какой конец города внутри, а какой снаружи.
– Возможно, вам стоит опустить записку в ящик для жалоб и предложений, – предложил портье и указал рукой. – Прямо вон там, рядом с почтовым.
Херберт посмотрел на юношу. То же самое сделал Худ, который не совсем понял: то ли парень подшучивает, то ли действительно хочет услужить. Немцы никогда не славились своим чувством юмора, хотя ему и рассказывали, что молодое поколение научилось сарказму, насмотревшись американских фильмов и телепередач.
– Может быть, я так и сделаю, – заявил Херберт, выкатывая кресло из лифта. Он оглянулся на Столла, согнувшегося под тяжестью своей заплечной сумки. – У вас при себе транслятор. Как это звучало бы по-немецки?
Столл набрал английские слова на клавиатуре карманного электронного переводчика. На жидкокристаллическом экране почти сразу же высветился перевод на немецкий.
– Похоже, их называли бы Гроссальстер и Кляйнальстер, – сообщил Столл.
– Не так чтобы слишком благозвучно? – засомневался Худ.
– Да, – согласился Херберт, – но знаете почему? Это чертовски не похоже на наши Филадельфию, Миссисипи или там запруда Дохлая Кошка, ручей Грязный Червяк…
– Мне наши как-то нравятся, – признался Столл. – Они создают некий образ.
– Да уж, но не совсем тот, который хотелось бы иметь на почтовой открытке, – По сути дела все, что вы найдете на каркасных стендах, которые можно покрутить в любом нашем универмаге, так это открытки с изображениями Главной улицы и старого здания школы и ничегошеньки больше.
– Я бы предпочел запруду и ручей, – вздохнул Столл. Пробираясь со спутниками через многолюдный холл гостиницы, Худ оглядывался по сторонам в поисках Мартина Ланга и заместителя министра иностранных дел Рихарда Хаузена. Встречаться с Хаузеном ему не доводилось, а вот новой встречи с немецким электронным магнатом он ждал с нетерпением. До этого они уже общались какое-то время в Лос-Анджелесе, когда город устраивал ужин для зарубежных участников конгресса по вопросам компьютеризации. Худ остался под впечатлением от теплоты, искренности и остроты ума Ланга. Тот хорошо относился к людям и отлично понимал, что, если его служащие не будут довольны, у него не будет никакой компании. Он никогда не проводил сокращений своего персонала. Трудные времена переживались за счет высочайшего уровня менеджмента, а не за счет подчиненных.
