Хеннинг Манкелль - Мозг Кеннеди
Она села за кухонный стол, избегая смотреть на хлебные крошки, по-прежнему рассыпанные там. Снова пролистала ежедневник. То и дело встречалась буква «Б». Она перебирала имена: Биргитта, Барбара, Берит. Нигде ни намека на объяснение. Откуда этот интерес к президенту Кеннеди и его мозгу? Что-то втемяшилось ему в голову. Реально ли то, что он искал, или только символ? Существует ли разбитая ваза на самом деле или это лишь мираж?
Она заставила себя открыть дверцу гардероба и обыскать карманы. Нашла мелкие монеты, в основном шведские, и парочку евро. В кармане куртки лежал грязный билет на автобус, а может, на метро. Она принесла билет на кухню, зажгла настольную лампу. Мадрид. Значит, Хенрик ездил в Испанию, об этом он ей не рассказывал, она бы помнила. Зачастую все, что он говорил о своих поездках, состояло в упоминании места пребывания. Но он никогда не объяснял, почему ездил, называл цель, а не намерения.
Луиза вернулась к гардеробу. В кармане брюк обнаружила высохший цветок, рассыпавшийся в ее пальцах. Больше ничего.
Она принялась осматривать рубашки. И тут раздался звонок в дверь. Луиза вздрогнула. Звонок резанул ее. Сердце громко стучало, когда она пошла в прихожую открывать. Но там стоял не Хенрик, а невысокая девушка с черными волосами и такими же черными глазами, в застегнутом до подбородка пальто.
Девушка выжидающе посмотрела на Луизу:
— Хенрик дома?
Луиза расплакалась. Девушка чуть отступила назад.
— Что ты здесь делаешь? — испуганно спросила она.
У Луизы не было сил отвечать. Она повернулась и прошла на кухню. Услышала, как девушка осторожно закрывает входную дверь.
— Что ты здесь делаешь? — повторила она.
— Хенрик умер.
От неожиданности девушка часто задышала. Замерев на месте, она пристально глядела на Луизу.
— Кто ты? — спросила Луиза.
— Меня зовут Назрин, я жила с Хенриком. Возможно, до сих пор живу. Во всяком случае, мы — друзья. Он — самый лучший друг на свете.
— Он умер.
Луиза встала, пододвинула стул девушке, все еще стоявшей в пальто, застегнутом до самого подбородка. Когда Луиза рассказала о том, что произошло, Назрин медленно покачала головой.
— Хенрик не мог умереть, — тихо сказала она.
— Не мог, я согласна с тобой. Он не мог умереть.
Луиза ждала какой-нибудь реакции Назрин. Но не дождалась. Назрин начала задавать осторожные вопросы. Похоже, думала, что неправильно поняла слова Луизы.
— Он был болен?
— Он никогда не болел. Кроме детских болезней вроде кори, которых мы практически даже не заметили. В подростковом возрасте у него какое-то время часто шла кровь из носа. Но это прошло. Сам он считал причиной то, что жизнь идет слишком медленно.
— Что он имел в виду?
— Не знаю.
— Но он же не мог просто взять и умереть. Так не бывает.
— Не бывает. И тем не менее это произошло. То, чего не бывает, самое ужасное, что может случиться.
Внезапно Луиза ощутила растущее бешенство, оттого что Назрин не заплакала. Она словно бы осквернила память Хенрика.
— Пожалуйста, уходи, — произнесла она.
— Куда же я пойду?
— Ты пришла встретиться с Хенриком. Его больше нет. Ты должна уйти.
— Я не хочу уходить.
— Я даже не знаю, кто ты такая. Он никогда о тебе не упоминал.
— Он говорил, что никогда не рассказывал тебе про меня. Нельзя жить без тайн.
— Так и сказал?
— Говорил, что этому научила его ты.
Гнев Луизы утих. Она почувствовала стыд.
— Мне страшно, — сказала она. — Меня всю трясет. Я потеряла моего единственного ребенка. Потеряла собственную жизнь. Сижу здесь и жду, когда рассыплюсь.
Назрин встала, прошла в комнату. Луиза слышала, как она захлюпала носом. Вернулась она не скоро, пальто было расстегнуто, черные глаза покраснели.
— Мы договорились совершить «длинную прогулку». Так мы это называли. Обычно шли вдоль воды, как можно дальше от города. По дороге туда мы молчали, на обратном пути разрешалось говорить.
— Как получилось, что девушка по имени Назрин говорит без акцента?
— Я родилась в аэропорту, в Арланде. Мы просидели там два дня, ожидая, когда нас отправят в какой-нибудь лагерь для беженцев. Мама родила меня на полу возле паспортного контроля. Все произошло очень быстро. Я родилась там, где, собственно, начинается Швеция. Ни у мамы, ни у папы паспортов не было. А я, родившаяся там, на полу, сразу получила шведское гражданство. Один из полицейских, работавших тогда на паспортном контроле, по-прежнему иногда звонит.
— Как ты познакомилась с Хенриком?
— В автобусе. Мы сидели рядом. Он вдруг засмеялся и показал на надпись, сделанную тушью на стенке автобуса. Я не нашла в ней ничего смешного.
— Что там было написано?
— Не помню. Потом он как-то зашел ко мне на работу. Я стоматологическая медсестра. Хенрик засунул себе в рот вату и сказал, что у него болит зуб.
Назрин повесила пальто на вешалку. Глядя на нее, Луиза представила себе, как она выглядит голой в постели с Хенриком.
Она протянула ладонь через стол и сжала руку Назрин.
— Ты должна кое-что знать. Я была в Греции. Ты — здесь. Что-нибудь случилось? Он изменился?
— Он был веселый, гораздо веселее, чем когда-либо в последнее время. Никогда не видела его в таком приподнятом настроении.
— Что произошло?
— Не знаю.
Луиза поняла, что Назрин говорит правду. Это как делать раскопки в зыбком наносном грунте. Даже опытный археолог не всегда сразу замечает, что добрался до нового слоя почвы. Можно долго копаться в руинах, оставшихся после землетрясения, и только потом догадаться, что это такое.
— Когда ты заметила в нем эту радость?
Ответ изумил ее.
— Когда он вернулся из поездки.
— Поездки куда?
— Не знаю.
— Он не говорил, куда ездит?
— Не всегда. В этот раз не сказал ничего. Я встречала его в аэропорту. Он прилетел из Франкфурта. Издалека. Но побывал где-то очень далеко, где — не знаю.
Луизу пронзила боль, словно внезапно заныл зуб. Хенрик, как и она сама, совершил промежуточную посадку во Франкфурте. Она прилетела из Афин. Откуда же нырнул в облака его самолет?
— Но что-то он должен был сказать. Что-то ты наверняка заметила. Он загорел? Привез тебе какие-нибудь подарки?
— Он ничего не сказал. А загорелый был практически всегда. И вернулся явно в лучшем настроении, чем перед отъездом. Подарков он мне никогда не дарил.
— Сколько он отсутствовал?
— Три недели.
— И не сказал, где был?
— Нет.
— Когда состоялась поездка?
— Около двух месяцев назад.
— Он не объяснил, почему ничего не говорит?
— Он говорил о своей маленькой тайне.
— Так и сказал?
— Именно так.
— И ничего тебе не привез?
— Я же сказала. Он никогда не покупал мне подарков. Зато писал стихи.
— О чем?
— О тьме.
Луиза с удивлением посмотрела на Назрин.
— Он дарил тебе стихи о тьме, написанные во время поездки?
— Всего было семь стихов, он писал по одному каждые три дня поездки. В них говорилось о странных людях, которые живут в вечной тьме. О людях, переставших искать выход.
— Звучит мрачновато.
— Они были ужасные.
— Ты их сохранила?
— Он велел их сжечь после прочтения.
— Почему?
— Я тоже спросила. Он ответил, что они больше не нужны.
— Так бывало часто? Что он просил сжечь написанное?
— Никогда. Только в этот раз.
— Он когда-нибудь говорил с тобой об исчезнувшем мозге?
Назрин взглянула на нее с недоумением.
— В шестьдесят третьем году в Далласе убили Джона Кеннеди. После патологоанатомического обследования его мозг исчез.
Назрин покачала головой.
— Я не понимаю, о чем ты. В шестьдесят третьем я еще не родилась.
— Но ты же слышала про президента Кеннеди?
— Кое-что слышала.
— Хенрик никогда о нем не говорил?
— С какой стати?
— Просто любопытно. Я нашла здесь множество бумаг о нем. И об исчезнувшем мозге.
— С чего бы Хенрику интересоваться этим?
— Не знаю. Но мне кажется, это важно.
Хлопнула створка почтовой щели. Обе вздрогнули. Назрин пошла в прихожую и вернулась с рекламными предложениями о скидках на карбонад и компьютеры. Положила рекламу на кухонный стол, но сама садиться не стала.
— Я не могу здесь больше оставаться. Я чувствую, что задыхаюсь.
Она разрыдалась. Луиза встала, обняла ее.
— Что прекратилось? — спросила она, когда Назрин успокоилась. — Когда любовь переросла в дружбу?
— Только для него. Я по-прежнему любила его. Надеялась, что все вернется.
— Откуда у него возникло это радостное настроение? Из-за другой женщины?
