Агата Кристи - И тогда никого не осталось
Энтони с ухмылкой ответил:
— Жизнь законника ограничена! Я всей душой за преступление! Я пью за него!
Он взял свой бокал и одним глотком его осушил.
Наверное, слишком быстро. Он поперхнулся… сильно поперхнулся. Его лицо исказилось, стало пурпурным. Он разинул рот, ища глоток воздуха, потом соскользнул со стула, и бокал выпал из его руки.
Главая пятая
Это было столь внезапно и неожиданно, что все затаили дыхание и глупо таращились на бесформенную фигуру, съежившуюся на полу.
Потом доктор Армстронг вскочил на ноги и подошел к нему, встал на колени. Когда он поднял голову, в его глазах читалась озадаченность. Он произнес низким, каким-то благоговейным шепотом:
— Боже мой! Он мертв.
Они не поняли… Не сразу.
Мертв? Мертв? Этот юный скандинавский бог в расцвете здоровья и силы? Сражен в один момент. Здоровые молодые люди так не умирают — не умирают, поперхнувшись виски с содовой…
Нет, они не могли понять.
Доктор Армстронг вгляделся в лицо покойника. Он понюхал синие, скривленные губы. Потом взял бокал, из которого пил Энтони Марстон.
Генерал Макартур сказал:
— Мертв? Уж не имеете ли вы в виду, что этот парень просто поперхнулся и… умер?
Врач ответил:
— Можно сказать, что он поперхнулся, если вам так хочется, точнее, задохнулся. Он умер от удушья, асфиксии.
Он понюхал бокал. Окунул палец в остатки и очень осторожно притронулся им к кончику своего языка.
Выражение его лица изменилось.
Генерал Макартур сказал:
— Никогда не слышал, чтобы человек вот так вот умер… просто поперхнувшись!
Эмили Брент ясным голосом произнесла:
— И в расцвете жизни нас подстерегает смерть.
Доктор Армстронг встал и отрывисто сказал:
— Нет, он умер не просто от приступа удушья. Смерть Марстона не была естественной смертью.
Вера почти шепотом спросила:
— В виски… что-то… было?
Армстронг кивнул.
— Да. Что, точно сказать не могу. Но явно один из цианидов. Отличительного запаха синильной кислоты нет, вероятно, это был цианид калия. Он действует практически немедленно.
Судья резко спросил:
— Он был в бокале?
— Да..
Доктор подошел к столу, на котором стояли вина. Он вынул из бутылки с виски пробку и понюхал и попробовал его. Потом попробовал содовую и покачал головой:
— Здесь ничего нет.
Ломбард сказал:
— Вы имеете в виду… что он сам подложил себе что-то в бокал?
Армстронг кивнул со странно неудовлетворенным выражением и сказал:
— Похоже на то.
Блор заметил:
— Самоубийство, а? Странно, странно.
Вера медленно проговорила:
— Никогда бы и не подумала, что он должен покончить с собой. Он был такой живой. Он… он… наслаждался собой и жизнью! Когда он ехал по холму в своей машине сегодня вечером, он был похож… он был похоже… о… я не могу пояснить!
Но они знали, что она имела в виду. Энтони Марстон находился в расцвете молодости и силы и казался каким-то бессмертным существом. А теперь он бесформенной грудой лежал на полу.
Доктор Армстронг спросил:
— А разве имеются иные возможности, нежели самоубийство?
Все медленно покачали головами. Других версий и быть не могло. Сами напитки оказались безвредными. Они все видели, как Энтони Марстон подошел к столу и налил себе виски. Посему следовало, что цианид в бокал должен был положить сам Энтони Марстон.
И однако… почему Энтони Марстон совершил самоубийство?
Блор задумчиво произнес:
— Вы знаете, доктор, мне кажется, что здесь что-то не так. Я бы не сказал, что Энтони Марстон относится к тому типу джентльменов, которые могут совершить самоубийство.
Армстронг ответил:
— Согласен.
IIНа этом они и оставили обсуждение вопроса. А что еще они могли сказать? Армстронг и Ломбард отнесли безжизненное тело Энтони Марстона в его спальню и положили там, накрыв простыней.
Когда они вновь спустились вниз, остальные стояли, сбившись в кучку и время от времени поеживаясь, хотя ночь и не была холодной.
Эмили Брент заявила:
— Нам лучше лечь спать. Уже поздно.
И действительно, уже было больше двенадцати часов ночи. Предложение было вполне разумным, однако все заколебались. Словно для успокоения цеплялись за общество друг друга.
Судья заявил:
— Да, мы должны выспаться.
Роджерс сказал:
— Я еще не убирал… в столовой.
Ломбард сжато бросил:
— Утром уберете.
Армстронг спросил у него:
— Ваша жена в порядке?
— Пойду посмотрю, сэр.
Он вернулся через минуту-другую.
— Она сладко спит.
— Хорошо, — сказал доктор. — Не беспокойте ее.
— Что вы, сэр. Я просто приберусь в столовой, удостоверюсь, что все заперто, и тогда отправлюсь на покой.
И он направился по холлу в столовую.
Другие медленно и как-то неохотно поднялись наверх.
Если бы это был старый дом со скрипящим полом и темными тенями, и стенами, обитыми панелями, могло бы возникнуть какое-то сверхъестественное ощущение. Но этот дом был олицетворением современности. Никаких темных углов, никаких панелей, скрывающих тайники, его наводнял электрический свет — все в нем было новое, яркое и сияющее. Ничего скрытного, — ничего таинственного. Дом вообще не имел атмосферы. И почему-то это было самым страшным…
На верхней площадке они пожелали друг другу спокойной ночи. Каждый вошел в свою комнату и почти бессознательно запер дверь…
IIIВ своей приятной комнате, выкрашенной в мягкие тона, господин судья Уогрейв разоблачился и приготовился ко сну.
Он думал об Эдварде Ситоне.
Он очень хорошо помнил Эдварда Ситона. Его волосы, его голубые глаза, его привычку смотреть прямо в лицо с простым откровенным видом. Именно это произвело такое хорошее впечатление на присяжных.
Луэллин, действовавший от имени Короны[21], немного испортил дело. Чересчур уж был неистов, пытался доказать слишком много. Мэттьюс же, с другой стороны, защитник, оказался хорош. Его точки зрения были обоснованы. Перекрестный допрос беспощаден. Управление клиентом, когда тот давал показания, — верх мастерства.
И Ситон неплохо преодолел испытание перекрестного допроса. Не был ни возбужден, ни чересчур неистов. На присяжных это произвело хорошее впечатление. Возможно, Мэттьюсу казалось, что все неприятности суда позади и уже можно праздновать победу.
Судья тщательно завел свои часы и поместил их рядом с кроватью.
Он прекрасно помнил, как сидел там — скучал, делал пометки, оценивал все, сводил в систему каждый обрывок информации, свидетельствующей против подсудимого.
Он наслаждался тем процессом! Финальная речь Мэттьюса была первоклассна. Луэллину, выступавшему после него, не удалось испортить того впечатления, которое произвел защитник.
И потом наступила очередь его суммирования…
Господин судья Уогрейв осторожно вынул свои фальшивые зубы и опустил их в стакан с водой. Сморщенные губы запали. Теперь это был жестокий рот, жестокий и хищный.
Закрывая глаза, судья улыбнулся сам себе.
Он отлично изжарил гуся Ситона!
Издав ревматическое фырканье, он влез в постель и выключил свет.
IVВнизу, в столовой, стоял озадаченный Роджерс.
Он таращился на фарфоровые фигурки в центре стола. Он пробормотал себе под нос:
— Что же творится! Я мог бы поклясться, что их было 10.
VГенерал Макартур беспокойно метался по кровати.
Сон к нему никак не шел.
В темноте он все время видел лицо Артура Ричмонда.
Он любил Артура… чертовски любил. И был доволен, что и Лесли он пришелся по душе.
Лесли была такая капризная. Перед многими хорошими парнями она вздергивала носик и объявляла их «скучными»! Вот так вот. Но Артура Ричмонда она скучным не посчитала. Они с самого начала отлично поладили. Они разговаривали о пьесах, музыке и картинах. Она дразнила его, подшучивала над ним, разыгрывала его. И он, Макартур, был восхищен при одной лишь мысли, что Лесли питает материнский интерес к мальчику. Материнский! Каким же дураком он был, когда не помнил, что Ричмонду было 28, а Лесли — 29.
Он любил Лесли. Он мог сейчас ее представить. Ее лицо в форме сердца, ее танцующие серые глаза и коричневую вьющуюся копну волос. Он любил Лесли и верил в нее абсолютно.
И там, во Франции, посреди этого ада, он думал о ней, вынимал ее изображение из нагрудного кармана своего мундира и смотрел.
И потом… он узнал!
Все произошло именно так, как описывается в книгах. Письмо не в том конверте. Она написала им обоим и положила письмо Ричмонда в конверт, адресованный мужу. Даже сейчас, спустя столько лет, он чувствовал шок… и боль…
