Джеймс Дики - Избавление
Он помолчал, давая мне время проснуться полностью.
– Знаю я, – сказал Льюис, – ты считаешь, что я просто чокнутый. Самовлюбленный фанатик. Но я вовсе не такой.
– Нет, так бы я тебя не назвал.
– Я просто считаю, что вскоре все повернется так, что главным снова станет человеческое тело, раз и навсегда, – сказал Льюис. – И я хочу быть к этому готовым.
– Что «все» и куда повернется?
– Человеческий род. Я считаю, что наша машинная цивилизация зайдет в тупик, вся эта техника выйдет из строя, все эти политические системы рухнут, а те немногие, которые выживут, уйдут в горы и начнут все сначала!
Я пристально посмотрел на Льюиса. У него, как и у всех у нас, отправившихся вместе с ним в это путешествие, был дом в зажиточной части города; у него были деньги, красивая жена, трое детей. Трудно было поверить, что после того, как он обойдет всех тех, кому он сдает жилье, выслушает их жалобы и успокоит их, он каждый вечер посвящает себя подготовке к выживанию, тренируя для этого свое тело. Какая безумная фантазия могла заставить человека поступать подобным образом? Неужели Льюиса так беспокоили видения ядерной катастрофы, мучили ночные кошмары, в которых ему приходилось спасать свою семью из-под развалин и пробираться сквозь дымящиеся пепелища, заваленные трупами, вот к тем самым голубым холмам?
– Мне построили бомбоубежище, – продолжал он. – Как-нибудь покажу его тебе. В нем двойные двери, закрываются совершенно герметично. Я запасся бульонными кубиками и мороженым мясом по крайней мере года на два. Там есть игры для детей, проигрыватель, набор пластинок. Есть пластинки, так сказать, обучающие игре на флейте. Мы можем образовать семейный оркестр. Но вот однажды я спустился в свое бомбоубежище, сел там и стал думать. И пришел к выводу, что выживание зависит не от всяких там железяк и технических приспособлений, не от двойных герметических дверей и не от шахматных фигурок и всяких там фишек. Выживание зависит только от меня самого. Человеку дано его тело, и от него самого зависит, как он им распорядится. Тело – это то единственное, что нельзя ничем заменить. Оно просто есть, и все тут.
– Ну а если будет очень высокая радиация, или воздух будет так заражен, что нельзя будет дышать? Что, если радиация не будет уважительно относиться к твоему могучему телу?
– В этом случае, – сказал Льюис, – я признаю свое поражение, дружище. Но если ситуация будет такой, что в ней все-таки будет шанс выжить, я не хочу упустить его. Ты же знаешь меня достаточно хорошо, Эд. И как ты, наверное, уже догадываешься, я отправляюсь в какие-нибудь дикие места, например, в эти горы, и думаю, что выживу в таких условиях, в которых большинство погибло бы.
– И ты ко всему готов?
– Думаю, да. С точки зрения, так сказать, физиологической, я готов полностью. Иногда у меня возникает даже нетерпение – скорее бы. Жизнь – одна беготня, все так сложно, что я бы вовсе не возражал, если бы это случилось именно сейчас, и дело дошло бы до простого физического выживания. Выживает тот, кто готов к выживанию. Ты можешь сказать, что я чокнулся на этом выживании. Эдакий, так сказать, пунктик. Не думаю, кстати, что найдется много людей, которые бы относились к проблеме выживания так же серьезно, как и я. Почти все готовы повыть, повыдирать себе волосы на голове, впасть в истерику, даже проявить какую-то бурную деятельность, но очень кратковременно, в панике. А большинство, как мне кажется, все-таки не будет очень сопротивляться – будут даже рады, если для них все быстро закончится.
– Это все касается только тебя? А жена знает об этих твоих настроениях?
– Конечно. Ей очень понравилось бомбоубежище. А теперь она учится готовить на костре. У нее все отлично получается. Она даже говорит, что возьмет с собой краски, чтоб создавать новое искусство, в котором все будет максимально упрощено, представлено самое главное, и знаешь, как в наскальной живописи – не будет никаких там тебе фиглей-миглей, как в современном искусстве.
У меня было ясное ощущение того, что Льюис по-настоящему никогда не вдумывался в эти свои фантазии, хотя наверняка говорил он обо всем этом очень много – со своей женой, может быть, с кем-то еще.
– А куда бы ты отправился? – спросил Льюис. – Куда бы ты отправился после того, как умолкнут радиоприемники, погаснет телевизор и никто уже тебе не скажет, куда бежать, где спасаться?
– Ну, я бы, наверное, отправился на юг, туда, где потеплее. Постарался бы добраться до Флориды, к морю – хотя бы рыбу ловить, если ничего другого съестного не останется.
Льюис показал рукой на приближающиеся холмы, которые все увеличивались в размерах и из эфемерных, плоских голубых силуэтов превращались в настоящие горы.
– Я отправлюсь вот туда. Туда, куда мы сейчас едем. Там можно обосноваться, там есть все, что нужно для жизни.
– Например?
– Если растения, деревья, животные выживут, можно жить так, чтобы не спасаться от природы, а, наоборот, идти к ней. Можно охотиться, даже чего-нибудь там выращивать, разводить. Этого вполне хватит, чтобы выжить. Да, такая жизнь быстро загонит в могилу, а пока живешь, будет тяжко, и детям твоим будет тяжко. Но каким-то изгоем не будешь себя чувствовать, будешь жить одной жизнью с природой.
– А почему бы тебе в таком случае, – сказал я, – не отправиться в эти горы прямо сейчас и жить там – так, как ты описываешь? Ты мог бы охотиться, возделывать землю, выращивать животных. Ты бы мог испытывать там эти свои страдания и терпеть, без всякой водородной бомбы. Мог бы основать колонию таких же, как ты. Ты думаешь, Каролине понравилась бы такая жизнь?
– Нет, сейчас это было бы не то. Как ты не понимаешь! Это было бы просто эксцентричной выходкой. Выживание зависит... оно зависит от того, что необходимовыжить, когда нет другого выхода. Только тогда, когда это твой последний шанс, та жизнь, о которой я говорю, имеет смысл. Самый последний шанс.
– Надеюсь, что до этого не дойдет. За получение такого шанса пришлось бы заплатить слишком дорого.
– За выживание нельзя заплатить слишком дорого, – сказал Льюис таким тоном, что я понял – эта часть беседы окончена.
– А что там за жизнь сейчас? – спросил я. – Как там живут сейчас, пока ты не отправился туда устанавливать свое Царство Здравого Смысла?
– Наверное, такая, как и положено ей быть. Охотятся, плодятся, как кролики, немножко занимаются фермерством. Гонят виски понемножку. Много музыки. Все на чем-нибудь играют – на гитаре, банджо, гармошке, ложках, дульцимерах. Они их называют «далсимор». Музыка кругом. Будет жаль, если Дрю не послушает, что и как там играют. Там живут хорошие люди, Эд. Но они замкнуты в своем кругу, у них своя, особая жизнь. Они делают то, что им хочется делать, и если им уж чего-то захотелось, их не остановишь. У всех, кого я там встречал, в каждом семействе есть кто-нибудь, кто сидит в тюряге. Некоторых посадили за незаконное изготовление виски, или незаконную его продажу, но большинство сидит за убийство. В тех местах убийство не считают чем-то особенным. Убивают запросто. Но тебя не тронут, если будешь вести себя так, как ведут себя они. А если ты кому-нибудь понравишься, то для тебя сделают все. И все семейство такого человека для тебя сделает все. Вот давай я тебе расскажу одну историю. Это произошло два года назад.
– Расскажи.
– Мы с Шэдом Маккеем ходили на байдарках по речке Блэквелл-Крик. Речка в ту пору года была мелковата, и нам стало немножко скучно. Мы занимались только тем, что гребли, а жарко было адски, Вот Шэд и говорит: возьму-ка я для разнообразия лук и отправлюсь в лес поохотиться на кроликов. Он вылез из байдарки, и мы договорились, что он будет двигаться вдоль речки, а я буду плыть вниз по течению, и встретимся там, где наша речка впадает в реку Кагула.
Он ушел себе в лес, а я поплыл по реке. В тот день, помню, видел дикую кошку на водопое. Ну вот, добрался я до того места, где мы условились встретиться. Вытащил байдарку на берег, улегся на большом камне и стал его ждать. Жду, жду, а его все нет. Стал прислушиваться. Ничего, кроме обычных лесных звуков, не слышу. Стало темнеть, я начал уже волноваться. Болтаться одному по лесу в темноте – совсем неподходящее занятие, да и мне там торчать ночью совсем не хотелось. Я к такому не был готов. Понимаешь, я был еще не готов.У меня с собой не было никакой еды. У меня не было лука. Сижу я как дурак на этом камне, а в кармане у меня только складной нож, моток веревки в лодке – и все.
– Тебе нужно было это воспринимать как проверку того, что ты можешь, проверку на выживание, – не удержавшись, подколол я Льюиса.
Но его было трудно задеть такими замечаниями. Он твердо стоял на своем.
– Неподходящая ситуация была для проверки, – сказал Льюис и продолжил свой рассказ. – Ну, сижу я там у реки, становится все прохладнее, чувствую – продрог до костей. Оглядываюсь – смотрю, невдалеке кто-то стоит, смотрит на меня. «Чего ты тут делаешь, парень?» – спрашивает. Тощий такой, комбинезон на нем, в белой рубашке, рукава закатаны. Я ему рассказал, что, вот, плыл на байдарке по реке с приятелем. Приятель отошел, сейчас вернется. Поначалу он слушал очень недоверчиво, но потом мы понемногу разговорились. Он сказал, что у него недалеко стоит его перегонный куб, о чем я и так уже догадывался. Он и его сын гнали виски. Ну, привел он меня к этому своему перегонному устройству. Действительно недалеко, где-то с четверть мили от реки. Его пацан как раз разводил огонь. Сели, стали беседовать. «Ты вот говоришь, что где-то по лесу ходит человек с луком и охотится. А он знает эти места?» – спрашивает меня этот мужик. «Нет, – говорю, – не знает». «А тут, чтоб ты знал, покруче, чем в каталажке, в южной Джорджии, – говорит. – Можешь мне поверить, я знаю, что говорю. А ты хоть представляешь, где этот парень может быть?» Отвечаю, что нет, не представляю. Где-то поблизости, наверное...
