Айзек Адамсон - Тысячи лиц Бэнтэн
Обзор книги Айзек Адамсон - Тысячи лиц Бэнтэн
Айзек Адамсон
ТЫСЯЧИ ЛИЦ БЭНТЭН
ВСЕ ЭТО СПЛОШНОЙ ВЫМЫСЕЛ
У господина Накодо нет прототипа среди чиновников достопочтенного Министерства строительства, как и среди других сотрудников в любых министерствах Японии, Соединенных Штатов или прочих стран, за исключением Канады. Также у инспектора Арадзиро нет прототипа среди служащих Токийского городского департамента полиции. У него нет ничего общего и с замдиректора средней школы, где учился автор, даже не подумайте.
Человека в Белом не существует. Если однажды утром он появится в вашем гостиничном номере, немедленно свяжитесь с психиатром. Что касается существования Семи Богов Удачи, ну… это вообще-то ваше личное дело, в каких богов верить.
Как ни печально, все события, за исключением одного, связанные со Второй мировой, произошли на самом деле. Автору жаль, что он не выдумал все это, но увы.
Наконец, любое сходство между рыбой, описанной в этой книге, и любой настоящей рыбой, живой или дохлой, совершенно случайно.
Моей жене Чи-Су Ким
за ее терпение и понимание
ЧАСТЬ
ПЕРВАЯ
Мы пробуждаемся от глубокого сна длинной ночи.
Как сладок шум волн под нами.
1
«ПАТИНКО СЧАСТЛИВОЙ БЭНТЭН»
Первые слова, которые он произнес за час, а я их прослушал. Они утонули в монотонности патинко, в бесконечном гомоне, а в нем слоями звон колокольчиков, и свист свистков, и бряцанье бубенчиков, и любые шумы, какие могут придумать разработчики игр, чтоб не дать вам думать. Из динамиков на гиперскорости неслась электронная танцевальная музыка, громкости хватало для промывки мозгов, но никто не танцевал. По-моему, вся эта публика не танцует годами.
– Вы не могли бы повторить? – попросил я.
Новая струя шариков покатилась по передку автомата – сочетание пластика и металла, попытка смешать все цвета видимого спектра. Гомбэй потянулся вперед, выгнув шею на манер жирафа. Глаза вылезают из орбит, словно игра в буквальном смысле его затягивает. Когда все шарики скатились, он оглянулся на меня, лицо застыло в неподвижной полуулыбке.
– Жизнь совсем как патинко, – сказал он. Затем повернул ручку, и новые шарики каскадом побежали через лабиринт препятствий.
Патинко – на тот случай, если вам повезло и вы никогда не видели, как в него играют часами без остановки, – это своего рода комбинация пинбола и «однорукого бандита». Игра состоит в следующем: поворачиваете ручку и смотрите, как сотни металлических шариков катятся по вертикальной доске, утыканной металлическими штырьками. Игроки надеются, что некоторые шарики попадут в специальные отверстия на доске, – так можно заработать еще шарики. Потом шарики меняются на призы, а призы – на деньги. Вуаля. Серьезные игроки скажут, что в патинко полно разных стратегий и навыков, но игра эта – отнюдь не сёги.[1]
И я понятия не имел, каким боком жизнь похожа на патинко, но сейчас приходилось брать от Гомбэя все, что можно. Я записал цитату в блокнот – из нее выйдет хорошее вступление доя статьи про Гомбэя в «Павших звездах». Это серия заметок о знаменитостях прошлых лет, из разряда «где они сейчас», для журнала «Молодежь Азии».
С самого начала я был против. Пашей аудитории плевать на забытых звезд – мы ведь журнал для подростков, доказывал я. Надо кайфовать от настоящего, здесь и сейчас прославлять очередную прыщавую гиперболу, а не заниматься раскопками окаменелых знаменитостей, которых убили неудачи, дурные решения и ход времени. Детки, протестовал я, не интересуются тем, как все идет наперекосяк; истории о неудачах так же уместны на страницах «Молодежи Азии», как реклама страхования жизни или участков на кладбище.
То была одна из лучших моих тирад на редакционной летучке «Молодежи Азии», а пользы – кот наплакал. Часа четыре спустя я находился на высоте тринадцати тысяч футов над землей, на борту «Боинга-747». направлявшегося в аэропорт Нарита. Я летел брать интервью у звезды-однодневки Гомбэя Фукугавы, чья история такая неудачная, что нарочно не придумаешь.
Когда я наконец его нашел, он прятался от яростного июльского солнца в прокуренном подвале «Патинко счастливой Бэнтэн»[2] – второразрядной галерее игровых автоматов в торговом пассаже «Амэяёкотё» рядом со станцией Уэно в Токио. Гомбэй сильно отличался от своих старых фотографий из пресс-кита. Обвислые нечесаные лохмы и землистая кожа, потому что Гомбэй, когда не спит, вечно сидит под люминесцентными лампами. Раньше его знаковой фишкой был нелепый лимонно-желтый комбинезон, но сейчас он в невзрачном сером плаще, а туфли словно побывали в бетономешалке. Где-то с час назад закончилась его игровая карточка, но он уломал меня купить ему еще шариков на тысячу йен. Не удивительно, что он подсел на патинко. С тех пор как его дуэт «Лимон+Лайм» возглавлял японские хит-парады, судьба его так отмутузила, что он, наверное, отождествлял себя с шариками патинко.
За последние два часа я только и узнал о Гомбэе Фукугаве, что он смотрит на патинко очень и очень серьезно. Так серьезно, что выстроил вокруг этого целую фаталистическую философию. Я уже давно сообразил, что ответов на вопросы не получу, и просто сидел рядом с ним на хрупком стульчике, записывая афоризмы о патинко, которые Гомбэй время от времени бормотал себе под нос, и наблюдая, как дым бесчисленных сигарет клубится под зеркальным потолком. Утомившись, я стал себя развлекать, развязывая и снова завязывая шнурки на остроносых ботинках. Но вот шнурки завязаны, как мне нравится. Тогда я принялся считать, сколько людей в галерее носят очки.
Тут я и увидел девушку перед автоматом дальше в нашем ряду. Голова опущена, волосы рассыпались по обнаженным плечам. Белое платье без рукавов, сшитое для мест покруче подвального зала патинко, и девица, судя по ее мине, об этом знала. Кстати, очки она не носила.
В первую очередь я обратил внимание на родинку. Такую не проглядишь – штука размером с половину драже ракушкой прицепилась к краю левой ноздри. Наверное, все физические недостатки сконцентрировались в этом на-, росте, потому что в остальном девушка была хоть сейчас на картинку в календарь – из-за таких вот девушек жалеешь, что в году не пятнадцать месяцев.
Раньше, едва взглянув на подобную женщину, я бы сразу начал разносить свою жизнь вдребезги. Но теперь я старше и, может, немного мудрее. Теперь я в курсе, что есть и другие способы испортить себе жизнь, помедленнее. А у этой девушки наверняка были жертвы помоложе.
Так что я посмотрел на нее еще раз.
Перед ней стояла зеленая пластиковая корзинка со стальными шариками; девица же таращилась на автомат как потерянная. Кроме нее, женщин в зале не было, и, по-моему, она вообще не играла. Скорее медитировала, пытаясь достичь сознания патинко. Что-то в ней было не так. Глядишь на нее, и чувство такое, будто среди ночи зазвонил телефон и замолк, едва ты схватился за трубку.
– Жизнь совсем как патинко, – заключил Гомбэй, выдавая каждое слово как отдельную мысль. – Потому что жизнь – это игра случая. То есть чаще всего проигрыш. Отдаешь больше, чем получаешь. Корни патинко – в поражении. Когда уступаешь неизбежному.
– Ага, – откликнулся я. – Почему?
– Игру изобрели на исходе Пятнадцатилетней войны. Которую вы называете Второй мировой.
Только я раскрыл рот, чтоб задать следующий вопрос, как Гомбэй поднял руку. Я заткнулся, а он снова повернул ручку. Один шарик попал в V-зону, открыв два «Магических тюльпана Магии» и включив электронный дисплей посреди автомата, как в обычных «одноруких бандитах». Выпало лимон, лимон и макрель. Автомат выплюнул пять или десять шариков в лоток, и Гомбэй снова заговорил:
– Во время войны Япония производила фантастическое число шарикоподшипников. Для самолетов, линкоров, подводных лодок и прочего в том же духе. В один прекрасный день Япония капитулирует. Война внезапно кончается. Танки демонтируют, оружие уничтожают. Все ценное либо украдено и продано на черном рынке, либо конфисковано американцами. Но металлические шарики остаются. Тысячи, может, даже миллионы – на фабриках и складах. Просто лежат, и все. Никто не знал, что с ними делать. Но на одном из таких складов работал какой-то парень, из породы изобретателей. День за днем он смотрел на ящики с бесполезными металлическими шариками, пытаясь найти им применение. И однажды, как гром среди ясного неба…
Лишь тогда я расслышал, что справа от меня какой-то шум. Будто сильный дождь по жестяной крыше. Гомбэй продолжал говорить. Весь день молчал, а тут на тебе, прорвало, но я перестал записывать. Шум стал громче. Я оглянулся через плечо.
По полу катились тысячи шариков – подскакивали и вертелись между автоматами, бешеный побег из тюрьмы; сверкали под люминесцентным светом, празднуя свободу неистовым движением, одновременно гипнотическим и загадочно прекрасным.
