Джеральд Уолкер - Блуд
Обзор книги Джеральд Уолкер - Блуд
Джеральд Уолкер
БЛУД
Пролог
— Очень быстро для тебя, дорогой?
Разговоры, разговоры, эти всегда хотят поговорить. Он заметил, что этот, как там его — Эрик? Алек? — опережал его на шаг. Они шли в центре по парковой стороне Сентрал-парк-вест, напротив Музея естественной истории. Эрик-Алек снял его пять минут назад, но уже разговаривал так, будто владел им.
«Неважно, как это выглядит, — думал он, — на самом деле впереди иду я».
— Ты куда-то спешишь?
— В смысле?
— Посмотри. — Он кивком головы показал на горящие фары патрульной машины у ворот парка на 77-й улице.
— Тут всегда мусора, — сказал Эрик-Алек. — Наверное, ловят кайф, когда наблюдают за нами?
— Не знаю. Самое время закурить.
Они нашли скамейку, закурили, и стали следить за полицейской машиной, медленно двигавшейся по направлению к ним.
Сидя на небольшом расстоянии от Эрика-Алека, он курил, прикрывая лицо рукой. При затяжках грудь сжимало. Машина подъехала, и они молча обменялись взглядами с двумя молодыми полицейскими.
«Как это мы все вместе собрались?» — подумал он. Потом затянулся и закашлялся, прикрывшись рукой.
Когда машина проехала мимо, он увидел, что ближний к ним патрульный что-то сказал водителю. В ответ послышался взрыв смеха, затихающий по мере того, как автомобиль удалялся от них.
— Каждый веселится по-своему, — заметил Эрик-Алек. — В такой теплый вечер они еще посмеются. Сегодня все утюжат.
«Болтаешь, болтаешь, мать твою!» — подумал он, сильно затягиваясь, а затем тяжело, с присвистом, выдыхая дым.
Гомики облюбовали эту сторону улицы, настоящий Музей извращений под открытым небом. Дюжины педерастов, в основном молодых и страстных, прогуливались, или сидели, развалясь, на скамейках, или, прислонившись спиной к каменной ограде парка, выставляли напоказ свои достоинства. Некоторые уже разбились на парочки, другие чесали языки в небольших группках. Самые грязные и неряшливые все еще вяло бродили в одиночку. Гомики носили легкую, плотно облегающую летнюю одежду, по большей части футболки-безрукавки и призывно обтягивающие «ливайсы». Блудливый сезон был в разгаре, и хотя только-только наступил июнь, им было уже невтерпеж. Все держали себя в хорошей форме, даже те, у кого и форм-то не было. Просто Улыбкоград, кроме надувших губки смазливых мальчиков и профессионально насупившихся жеребцов.
— Жаркая погода, — сказал он, едва отдышавшись. Сейчас его сильно сжатые челюсти болели.
— А мы сидим здесь и зря тратим время, дорогой, — отозвался, поднимаясь, Эрик-Алек. — Оно нам надо?
Он пожал плечами и встал. Они шагали так слаженно, словно в марше.
«Эрик-Алек, видимо, считает себя правофланговым,» — подумал он.
Некоторое время они шли, не разговаривая. Как и раньше, Эрик-Алек первым нарушил молчание.
— Я бы пригласил тебя к себе домой, но у меня еще нет кондиционера.
— В парке отлично, — сказал он. — Свежий воздух.
Они снова замолчали и даже не взглянули друг на друга, пока не подошли ко входу.
— Справа есть детская площадка, — сказал Эрик-Алек. — То, что надо для потехи и игр.
Здесь Эрик-Алек хихикнул и в первый раз прикоснулся к нему, взяв его за руку, чтобы повести по дорожке.
— Я знаю дорогу, — отстранился он. — Перейдем к делу.
— Как скажешь, дорогой, — согласился Эрик-Алек.
Он пошел по дорожке, оставив Эрика-Алека позади. У ворот детской площадки он подождал, пока шаги его спутника не приблизились. Они стояли рядом, не разговаривая и не двигаясь. Наслаждаясь замешательством Эрика-Алека, он прислушивался к шуму машин, доносившемуся из-за каменной ограды. Слабый свет уличного фонаря проникал сквозь деревья и падал на детскую полосу препятствий и на качели, подвесные и наземные. Неплохая декорация для фильма Хичкока. Они как-будто играли сцену, взятую из «Незнакомцев на поезде».
Наконец Эрик-Алек показал на стоящую в густой темноте детскую горку.
— Как тебе это нравится?
— Мне нравится, если нравится тебе.
Они направились к горке. Он различал бледный, расплывчатый овал лица Эрика-Алека и его темные волосы. В челюстях все еще чувствовались боль и напряжение. Дышать стало труднее. Надоела ему эта сцена. Расслабься, тогда сможешь дышать. Ты, а не он.
Он прислонился к холодной металлической конструкции горки и ждал. По шее, соединяясь друг с другом, скатывались капельки пота. Эрик-Алек подошел ближе, но еще не решался повторно прикоснуться к нему. Это вызвало у него улыбку.
— Вот так уже лучше, — сказал Эрик-Алек, по-своему истолковав улыбку. Ну, вот мы и здесь, дорогой.
«Ладно, — подумал он. — Сейчас поговорим».
— Вот так, Эрик.
— Алек, между прочим.
— Ну да, Алек.
— Чудесный вечер.
— Мне тоже нравится, Эрик.
— Алек.
— Я все время забываю.
— Думай о том, что делаешь, дорогой.
— Хочешь сказать, о моей работе?
— Если тебе так нравится, — ответил Эрик-Алек.
— Сколько, ты говорил, это будет стоить?
— Пять долларов, дорогой. Хочешь сейчас?
На улице проехал автобус, взвизгнули тормоза. По дальнему краю детской площадки скользнули лучи фар, осветив стоявших у горки, и унеслись в никуда.
— Не надо, — сказал он. — Ты меня не наколешь.
— Я готов, а ты как?
Засунув обе руки в карманы «ливайсов», он спросил:
— Что ты чувствуешь, покупая это, Эрик?
— Я Алек, и лучше не будем об этом.
— Должно быть, это много для тебя значит, если готов платить.
— Послушай, дорогой, ты продаешь, я покупаю. И закончим на этом.
— Некоторые парни, — сказал он, — предпочитают, чтоб было подороже. Они готовы платить, пока не станет больно.
— Прости, дорогой, — сказал Эрик-Алек. — Боль и мучения — не мой стиль.
— Правда? — спросил он, все еще держа обе руки в карманах. — Даже интересно. Ты не против, что я этим интересуюсь?
— Я плачу тебе не за разговоры, дорогой.
Где-то в парке раздался взрыв притворного хохота.
— Как встретились, так и разойдемся, да? — сказал он. — Знаешь, могу спорить, кондиционер у тебя есть. И жена, и дети, но это твое дело.
— Именно, — отозвался Эрик-Алек. — И помни об этом, дорогой.
— Дорогой и любимый, раз уж мы здесь.
— Я не могу здесь оставаться всю ночь.
— Не можешь? Но торопить это дело все равно, что торопить молитву. Это вроде причастия, приношения, может быть, жертвы. Я имею в виду ритуал, когда ты становишься передо мной на колени. Тут уж я почти проповедник.
— Становится поздно, — сказал Эрик-Алек.
— Для молитвы никогда не поздно, Эрик, — воздух со свистом влетал и вылетал из его легких.
— Я Алек.
— Ну ничего, я тебя еще наставлю на путь истинный. Хотя, может, неверно сказано. Впрочем, неважно. Как ты говорил, уже пора? Ладно, дорогой, не стой здесь. Опускайся на колени, Алек.
Умница Алек.
Он стал медленно вынимать руки из карманов «ливайсов». Опять послышался идиотский притворный хохот. Видимо, в этот раз он вызвал раздражение еще у кого-то, потому что с другой стороны парка наглый хохот передразнили.
«Неплохо, — подумал он. — Жутковатый получается вечерок. Не совсем Хичкок, слишком тяжеловесно, но все равно неплохо. Скорее похоже на раннего Кубрика или Сэма Имярек, мастера по второсортным мистическим фильмам, столь популярным во Франции. Как его? Того, что обожал ненастоящую кровь. Да, звучит неплохо. Еще один дубль, Сэм, и мотор! Классный кадр».
1. Джон Линч
— Линч, так? — спросил человек за письменным столом, взглянув на лежавшую перед ним записную книжку.
— Так точно, капитан Эдельштейн, Джон Линч, — сказал он, стоя в дверном проеме.
— Эдельсон.
«Чудесно! — подумал Линч. — Приглашен для особого задания и начал с того, что перепутал фамилию этого малого. Но попробуй запомнить эти еврейские фамилии!»
— Извините, капитан. Могу поклясться, что мне сказали «Эдельштейн».
— Я не удивляюсь, — сказал Эдельсон, — что у вашего шефа такая полиция.
Все в Эдельсоне было маленьким, аккуратным, опрятным, каким-то уменьшенным. И еще он был смертельно уставшим. Костлявые руки, тонкие пальцы, в которых капитан крутил сигаретную пачку. Узкие грудь и плечи, лицо такое высохшее, что Линч, казалось, мог видеть под кожей череп. Редкие и седеющие волосы.
«Букашка, — подумал Линч, — но букашка в чине».
Джон не мог наверняка определить его возраст. Пятьдесят, может быть, пятьдесят пять. В евреях он с трудом разбирался.
Эдельсон выглядел крайне официальным. В мундире, застегнутом на все пуговицы, и ровно висевшем галстуке. Если бы не его пронзительный взгляд, то Джон решил бы, что он больше похож на больного туберкулезом раввина, чем на капитана полиции.
«Осторожно, — подумал Линч, — у них особое чутье».
