Каро Рэмси - Распятие невинных
Обзор книги Каро Рэмси - Распятие невинных
Каро Рэмси
Распятие невинных
Посвящается Джесси Рэмси, родившейся в 1904 году
Девчонку из Шеффилда просто узнать.
Но стоит подумать, что ей рассказать.
Анна
Глазго, 1984 год
Белое.
Ничего, кроме белого.
Никаких чувств, эмоций, ощущений. Только белое.
И ритмичное дыхание.
Вдох и выдох.
Она спала.
Из небытия ее снова вырвала боль. Боль, которая обжигала лицо, была невыносимой. Руки были привязаны, и она чувствовала, как узлы впиваются в запястья.
Пить. Ее мучила жажда.
Она хотела облизнуть губы, но распухший язык не повиновался. Во рту было что-то твердое, и чувствовался запах хлороформа и еще чего-то смрадного. Лицо было прикрыто, а рот заклеен. Нарастающая паника не давала дышать, и она попыталась пошевелить плечами, чтобы освободиться. Живот мгновенно свело судорогой, и она замерла, решив, что любое новое движение станет последним в ее жизни.
Какой-то настойчивый голос снова и снова что-то повторял.
Мелькнуло смутное воспоминание… совсем неясное… все время ускользающее…
Она почувствовала укол в руку и вновь провалилась в беспамятство.
* * *Констебль Алан Макалпин поднимался на второй этаж, в кабинет старшего инспектора уголовной полиции. Он шел мимо облупившегося картотечного шкафа, оставленного на лестничной площадке года два назад. Вечнозеленая юкка, которая стояла наверху, и так никогда не проявлявшая особой жизнестойкости, погибла окончательно, пока его не было.
— Алан?
Он не заметил спускающегося инспектора Форсайта и обернулся на голос.
— Рад тебя видеть, Макалпин. Ну как ты? Мы не ждали тебя так скоро.
— Я в порядке, — коротко ответил он.
— Очень жаль, что с твоим братом так получилось. Его, кажется, звали Роберт?
— Робби, — машинально подтвердил Макалпин.
— Каким бы он ни был героем, это просто ужасно.
В ответ Макалпин пожал плечами.
— А как отец? — не унимался Форсайт.
Макалпин обернулся и посмотрел наверх, недвусмысленно давая понять, что его ждут.
— Ничего, держится.
— А мать?
Макалпин перевел взгляд на белую полоску влажной штукатурки над головой Форсайта. В его сознании вновь всплыла ужасная картина: мать бьется в истерике, ее рыдания переходят в судороги, от которых выворачивало все тело. И врач, который с трудом смог набрать лекарство в шприц, а потом придавил ее коленом, чтобы сделать укол…
Он взглянул на часы.
— С ней все в порядке, — ответил он ровным голосом.
Форсайт похлопал его по руке, выражая сочувствие.
— Если я чем-то могу помочь, дай мне знать. В участке тебя и правда не хватало.
Макалпин кивнул в сторону кабинета.
— Вы не знаете, зачем он меня вызывал? Грэхэм?
— Для тебя он старший инспектор Грэхэм, — поправил Форсайт. — Две недели назад, двадцать шестого, на Хайбор-роуд было нападение с применением кислоты.
— Я знаю. И что?
— Дежурство в больнице «Уэстерн», отчет каждый день. Девушке плеснули кислотой прямо в лицо, прожгли кожу насквозь. Была в коме, но сейчас, похоже, приходит в себя. И нужно, чтобы кто-нибудь из наших был рядом, когда она заговорит.
— Понятно. Роль сиделки.
— Смотри на это как на постепенное вхождение в рабочий ритм. Ты начинаешь завтра, пока в дневную смену. Ты только подумай, какой интерес может вызвать такой парень, как ты, у хорошеньких медсестер. — Форсайт ухмыльнулся. — Чем не стимул к возвращению на службу?
На двенадцатый день она очнулась. Она лежала не двигаясь и знала, что не может пошевелиться. Сухая кожа на лице была так натянута, что, казалось, вот-вот порвется от напряжения. Что-то произошло. Такое болезненное, что вызывало ужас. Но было и другое. Нечто замечательное…
Она прислушалась к своим ощущениям.
Глаза были закрыты, но несмотря на то, что глазницы не ощущали привычного тепла — там зияла холодная пустота, — она чувствовала, что был день.
Уши были как будто заложены ватой, и все же она слышала чьи-то осторожные движения, шелест газеты, скрип двустворчатой двери на пружине, попискивание приборов, ровное гудение ламп дневного света, шепот…
Она не могла дышать носом, но по-прежнему чувствовала запах горелой плоти и препаратов анестезии.
В рот была вставлена трубка. Что-то поддерживало ее дыхание, принудительно подавая воздух в легкие и откачивая его. При каждом вдохе и каждом выдохе возвращалась боль, которая отпускала только в паузы между ними.
По дыханию человека, склонившегося над ней, она ощутила чье-то присутствие, а затем — прикосновение к руке. Она не могла сказать, что проснулась, да и не хотела…
Констеблю Макалпину уже все надоело. Он и не подозревал, что может впасть в такое состояние за каких-то десять минут своей смены.
Июльский полдень в Глазго — самый жаркий период года. Лучи солнца струились сквозь высокие викторианские окна больницы «Уэстерн», высвечивая парящие пылинки. Винить было некого. Он сам заявил старшему инспектору Грэхэму, что предпочитает вернуться на службу, а не сидеть дома и смотреть, как садится пыль.
А именно так и получилось — он смотрел, как садится пыль, только не дома, а на работе. Да еще в субботу.
От сидения на дешевом пластиковом стуле у него онемели все мышцы, да и мозги были не в лучшем состоянии. За пять минут он расправился с простеньким кроссвордом из «Дейли рекорд». Начал было разгадывать из «Геральд трибюн», но застрял на пятой колонке по вертикали. В ожидании озарения он стал машинально чертить фигурки на полях газеты.
С ним никто не разговаривал. Он был почти невидимкой, хотя ему пару раз и улыбнулась стройная рыжеволосая медсестра. Ее голубая хлопковая юбка развевалась в такт движениям, а каблучки, постукивая, оставляли на линолеуме крошечные вмятинки.
Но у нее оказались толстые, ужасные ноги. И он потерял к ней всякий интерес.
Его взгляд упал на часы: проклятые стрелки еле двигались, показывая, как медленно тянется время вынужденного безделья.
Он решил позвонить домой и узнать, как себя чувствует мать. Хотя и понимал, что ответа знать не хочет.
Когда она очнулась в третий раз, они были рядом и ждали ее пробуждения. Она услышала мужской голос, тихий и монотонный. Она даже разобрала слова: «новорожденная», «дочь», «все в порядке»…
Она услышала сдавленный крик, переходящий в вой, и почувствовала, как от нёба отдирают кожу и горло заливает кровь. Поток воздуха прекратился — она стала задыхаться.
У нее изо рта резко выдернули трубку подачи воздуха и всунули какую-то другую, которая сразу забулькала, отсасывая кровь.
Кто-то тихонько похлопал ее по плечу — так успокаивают испуганную лошадь. Возник еще один голос, на этот раз женский, но тоже мягкий и добрый. Она почувствовала укол и вновь провалилась в небытие…
Новорожденная. Дочь.
Их дочь.
Им почти удалось…
Констебль Макалпин смотрел в пустоту. Запах дезинфекции напоминал морг. Лента синего линолеума, уходившая в бесконечный коридор, напомнила о воде, крике и о том, как Робби прыгнул в темноту. И под водой Робби продолжал кричать, выдавливая из легких последние остатки воздуха. В полуприкрытых глазах Алана синева вновь сгустилась, постепенно превращаясь в линолеум.
Он очнулся и понял, что крик был настоящий, потом сообразил, где находится. На полу валялась упавшая папка и рядом — единственный листок, составлявший все ее содержимое, история болезни.
Этот лист был единственным ключом к ее прежней жизни. Досье в участке оказалось подозрительно тонким. Десять плохо напечатанных страниц — результат полицейского расследования — не давали ответа ни на какие вопросы. Девушка, чуть более двадцати лет. При ней ничего не было — ни водительских прав, ни кредиток. Из протокола допроса единственного свидетеля следовало, что женщина, выйдя из дома, увидела, как останавливается белый автомобиль — возможно, такси. Свидетельница никак не связала эту остановку с трагедией. Когда машина отъехала, она заметила на тротуаре «молодую блондинку, худощавую, на последних месяцах беременности». Шесть тридцать воскресного вечера на Патрик-Хилл. Больше никто ничего не видел.
Макалпин потер виски, и постепенно то, что не давало ему покоя, начинало обретать форму. Почему она не закричала? Почему не увернулась? И кто она такая? Почему при ней не было никаких документов: ни страховки, ни прав, никаких справок — например о получении зарплаты или уплате налогов? При ней не было абсолютно ничего. Будто она стерла все следы, по которым можно было узнать о ее существовании. Значит, она хотела что-то скрыть. Умна и предусмотрительна.
Он сидел в кресле, положив ногу на ногу, и раскачивал ее все сильнее, будто старался догнать скачущие мысли. Он чувствовал, как его охватывает возбуждение: наблюдение уступило место сыску. От кого она скрывалась? Кто ее выследил? И как? До него внезапно дошло, что старший детектив Грэхэм считал, что в этой истории далеко не все так просто, поэтому и подключил к делу его, своего лучшего ученика, прекрасно зная, что тот обязательно проглотит наживку. Макалпин мысленно улыбнулся.
