Джозеф Файндер - Дьявольская сила
– Боже мой, – только и сумел вымолвить я. – Тоби.
– И тут этот самый Томпсон вдруг пришел в бешенство. Он стремительно кинулся на меня, вытащил пистолет с глушителем и потребовал немедленно передать документы ему. Я все же не был таким круглым идиотом и сказал, что не намеревался приносить с собой бумаги, пока не заключена сделка. Он начал мне угрожать, а я отвечал, что документов при себе у меня нет. Мне показалось, что он вот-вот убьет меня, как вдруг, повернувшись, мы оба увидели, что в комнату, где мы схватились, вошла женщина. Роскошная женщина в белом ночном халате.
– Да. Это была Лаура.
– Она все слышала. Все, что говорил я и что говорил Томпсон. Она сказала, что приболела и спала в соседней комнате и что от шума проснулась. Мы, естественно, пришли в замешательство. Воспользовавшись этим, я попытался унести ноги. На бегу я вытащил свой служебный револьвер, чтобы обороняться, но, не успев даже взвести курок, почувствовал острую боль в ноге. Оглянувшись, я увидел, что Томпсон целится в меня. Он выстрелил, но второпях не попал, а я же, обороняясь, открыл ответный огонь. Я проскользнул в прихожую, оттуда выскочил на лестницу и успел удрать, не дав ему возможности застрелить меня.
Меня не держали ноги, страстно захотелось опуститься на пол, закрыть глаза и погрузиться в спасительный сон, но мне нужно было собрать всю волю в кулак и дослушать рассказ до конца. Я сел на большое громоздкое откидное кресло, защелкнул фиксатор на спинке и приготовился слушать дальше.
– А когда я бежал по лестнице, – продолжал Берзин, – услышал другой приглушенный хлопок-выстрел и понял, что он убил либо себя, либо ту женщину.
Женщина с обезображенным лицом по-прежнему не открывала глаз, она так и просидела, закрыв их, пока говорил муж. Берзин умолк, последовало долгое молчание. Слышно было даже далекий стрекот мопедов на улице, рычание грузовика и смех детей. Наконец, я нашел в себе силы сказать:
– Ну что ж, рассказ вполне правдоподобный.
– Не только правдоподобный, – уточнил Берзин, – но и правдивый.
– Но у вас же нет доказательств.
– Как нет? А проводилось ли вскрытие трупа вашей супруги?
Я ничего не ответил. Тогда я не мог даже смотреть на мертвое тело дорогой Лауры.
– Понятно, – заметил спокойно Берзин. – Но если бы экспертизу раны провел специалист по баллистике, то он без труда установил бы, что выстрел был произведен из пистолета Джеймса Тобиаса Томпсона.
– Легко говорить сейчас, – заметил я, – когда тело пролежало в могиле уже целых пятнадцать лет.
– Но ведь должны остаться какие-то протоколы осмотра происшествия, записи.
– Уверен, что были, – сказал я, но не добавил, что к ним меня не допускали.
– Ну тогда у меня есть кое-что полезное для вас, и если вы позволите мне рассказать вам, то я погашу свой должок перед Харрисоном Синклером. Он же вроде ваш тесть, не так ли?
– Так это он принимал участие в вашем побеге из Москвы?
– Ну а у кого же еще могли быть такие полномочия и влияние?
– А ради чего он помог вам?
– Может, когда-нибудь я и смогу рассказать вам об этом. Доказательства вон там, хранятся на телевизоре.
– Что же там такое хранится?
– А вот я и хочу показать их. Передать вам. Вот они – лежат на телевизоре.
Я покосился на телевизор, где теперь на экране развертывалась веселая сценка. На деревянном ящике телевизора стояло несколько разнородных предметов: бюст Ленина, который можно было купить где угодно в Москве; лакированная тарелка, которую обычно используют как пепельницу; и небольшая стопка книг, изданных в Советском Союзе на русском языке: избранные произведения Александра Блока и Анны Ахматовой.
– Доказательства хранятся в бюсте Ленина, – пояснил он с самодовольной ухмылкой. – Внутри дедушки Ленина.
– Сидите на месте, – приказал я и, подойдя к телевизору, взял в руки маленький чугунный бюст, полый внутри. Перевернув его, я увидел приклеенную снизу бирку «„Березка“, 4.31», означавшую, что сувенир куплен в одном из старых советских магазинов, торговавших на твердую валюту, по цене четыре рубля тридцать одна копейка – сумма некогда довольно приличная.
– Посмотрите внутри, – подсказал Берзин.
Тогда я потряс бюст, внутри что-то застучало, и я вытащил скатанную бумажную трубку, а в ней оказался маленький продолговатый предмет. Взяв в руки, я принялся внимательно рассматривать его. Это была магнитофонная микропленка в кассете.
Я вопросительно посмотрел на Берзина. В соседней комнате начала жалобно скулить собака (которая, по-моему, была привязана).
– Вот вам и доказательство, – пояснил Берзин таким тоном, будто все стало ясно. А так как я ничего не ответил, то он сказал далее:
– Я приносил тогда записывающий аппарат с собой.
– На улицу Жакоб?
Он кивнул и самодовольно заметил:
– За микропленку, записанную в Париже пятнадцать лет назад, я купил себе свободу.
– А на кой черт тогда вы хранили микропленку?
И тут до меня дошло, почему он хранил ее, но смысла в этом уже не было никакого:
– Да вы тогда вовсе и не собирались перебегать к нам, не так ли? Вы и тогда выполняли задание КГБ, верно ведь? Передавали дезинформацию?
– Да нет же! Хранил ради своей безопасности!
– Безопасности, говорите? От кого же? От тех, к кому собрались перебежать? Нелепица какая-то.
– Да нет же… Выслушайте до конца! С Лубянки я еще раньше получил записывающий микроаппарат для организации провокаций, устройства ловушек и прочих подобных штучек. Но к тому времени я уже носил его ради собственной безопасности. Ну, чтобы записывать всякие там обещания, заверения, даже угрозы. В том случае, если бы возникли какие-то разногласия или отказы от обещаний, запись подтверждала бы мою правоту. Я понимал, что магнитофонная запись мне так или иначе пригодится. А что еще могло обеспечить мою безопасность? – воскликнул он и взял жену за руку, которая, как я увидел, тоже была деформирована, но не столь сильно, как лицо. – Эту пленку я передаю вам. Там записан наш разговор с Джеймсом Тобиасом Томпсоном во время встречи. Вот вам и доказательство, которое вы требуете.
Новость ошарашила меня. Я пододвинул кресло вплотную к Берзиным и сел. Мысли вихрем носились у меня в голове, сосредоточиться, сконцентрироваться было очень нелегко, но я, наклонив голову, стал различать сначала отдельные звуки, затем слова, потом фразы и понял, что настроился улавливать взволнованные, отчаянные мысли старика, прямо обращенные ко мне.
Довольно спокойно и отчетливо я произнес по-русски:
– Мне очень важно знать, правду ли вы говорите про все это – по мою жену, про Томпсона и про все остальное.
Он ответил:
– Конечно же, правду!
Я не отвечал, а внимательно вслушивался в тишине, изредка нарушаемой жалобным воем пса. Но вот наконец я расслышал и голос мыслей Берзина: «Да конечно же, я говорю вам сущую правду!»
Но он ли это мыслит? Он ли так думает? Или же он только составляет таким образом мысленно фразу, чтобы ответить вслух? Это же совершенно разные вещи. Что заставляет меня считать, будто я в состоянии определять, где правда, а где ложь?
Будучи в таком раздвоенном, неопределенном состоянии, я, само собой разумеется, оказался не готов выслушать еще одну новость, когда раздался голос мыслей госпожи Берзиной. Он оказался приятным на слух и глубоким, настоящим контральто, спокойным и убедительным.
«Вы же слышите меня, так ведь?» – мысленно спросила она.
Я посмотрел на нее – глаза ее по-прежнему оставались закрытыми, утонувшими в складках, желваках и опухолях. Небольшой рот ее немного дернулся в жалком подобии улыбки, которая получилась печальной и все понимающей.
Мысленно я ответил ей: «Да, слышу».
И в подтверждение, посмотрев на нее и улыбнувшись, кивнул головой.
Последовало короткое молчание, а затем я снова услышал ее мысли.
«Вы можете слышать мои мысли, а я ваши не слышу. У меня нет того дара, что у вас. Вы должны говорить мне вслух».
– Магнитофонная запись… – начал было Берзин, но жена приложила палец к его губам, заставляя помолчать. В недоумении он замолк.
– Да, – подтвердил я. – Да, я вас слышу. А вы откуда знаете?
Она продолжала снисходительно улыбаться, по-прежнему не открывая глаз.
«Я знаю об этом явлении. Мне известны разработки Джеймса Тобиаса Томпсона».
– Откуда известны? – поинтересовался я.
«Мой муж служил референтом в Париже, а меня в это время держали в Москве. Начальство любило так поступать – отделять мужа от жены, чтобы легче манипулировать ими и держать в подчинении. Но дело не в этом. У меня был очень важный участок работы. Слишком важный, чтобы отказаться от него. Я была начальником секретариата у трех последних председателей КГБ. По сути дела, я самолично решала, кого допустить к председателю и какие документы положить ему на стол. Через мои руки проходили все секретные бумаги, вся корреспонденция и все донесения».
