Семен Лопато - Искушение и разгром
— Включая и границу дозволенного. По крайней мере для кроликов. Тебе не кажется, что белорусские кролики как-то чересчур распоясались в России?
— Знаешь, если ты решил заняться теми, кто распоясался в России, то ты явно начинаешь не с того конца.
— А у тебя есть другие предложения?
— Не знаю. Во всяком случае, в борьбе с кроликами, по крайней мере с моим собственным, на мою поддержку не рассчитывай.
— Понятно. Вот оно, фарисейство и двойные стандарты. Запустил мне в квартиру пьяного кролика, который тут устроил дебош и акт вандализма, можно сказать, экономического саботажа, а теперь делаешь такие заявления. Кстати, вот он. Твоя политика оставила меня один на один с озверевшим животным. Между прочим, я вот с тобой разговариваю, а он меня в это время ушами щекочет.
— Россия не забудет твоих страданий.
— В общем, даю тебе сутки на вывод этого агрессора с моей территории.
— Ты неоправданно форсируешь процесс. То, что я уже вывел ракеты с твоей территории, этого недостаточно?
— А, так это был жест доброй воли? Слушай, у кого ты учился фарисейству? У ленинского ЦК?
— Мы все учились понемногу…
— Понятно. Я выхожу из переговорного процесса. С тобой невозможно вести конструктивный диалог. Ты ведешь себя как озверелый гринписовец, у которого руки по локоть в крови — несчастных нефтяников. И, между прочим, сообщаю тебя, что потомство тебя осудит, а история не оправдает.
— Ладно. Дай Наташу.
— А, это пожалуйста.
Через несколько секунд молчанья и потрескиванья в трубке телефон взяла Наташа.
— Алло?
— Привет.
— Привет. Мы тут с Юлей песни поем (возникший на дальнем плане голос Николая произнес: «Примитивные по мелодике и хамские по содержанию»). Почему у твоего друга нет караоке?
— Хорошо. Я скажу ему. Ко вторнику купит.
— Да уж пожалуйста.
— Ты можешь приехать на Таганку?
— А где это?
— Возьми деньги, они в боковом отделении сумки. Дашь триста рублей таксисту, скажешь «Таганская кольцевая, рядом с театром». Я тебя там буду ждать. Или ты меня подожди, если я вдруг задержусь. Но я приду обязательно.
— А что мы будем делать?
— Будем устраивать твою жизнь здесь. Я потом об этом скажу, когда мы встретимся. Я буду ждать тебя. Хорошо?
— Хорошо.
— Дай на секунду Николая.
— Даю.
Через секунду Николай взял трубку.
— Слушай, можешь дать ей какой-нибудь мобильный телефон — я верну вечером, когда мы вернемся. Или хотя бы SIM-карту, телефон она купит. Я боюсь за нее, она может потеряться, без телефона она будет беспомощна.
— Ладно, поищу что-нибудь. Я напишу ей на бумажке свой адрес и мои и твои телефоны.
— Спасибо.
— Да ради бога.
Посмотрев на таймер, он увидел, что полчаса закончились, сунув телефон в карман, выключив компьютер, пройдя все тем же холлом, он вновь вошел в комнату Андрея; увидев его, тот потянулся к сейфу, вытащив пакет и выложив часть его содержимого на стол, спрятав пакет обратно в сейф и заперев его, он бесстрастно покивал ему:
— Вроде все, как надо, получилось, практически весь аванс твой сейчас у тебя остается, я так прикинул, с оставшимися средствами вроде уложимся как-нибудь. Все нормально.
Механически следя за его действиями, видя перед собой на столе две стопки стодолларовых пачек, он ищуще обернулся:
— Пакет какой-нибудь можешь мне дать?
— Возьми вот этот. — Вытащив из-под кипы бумаг старый пакет с оторванной ручкой, секунду помедлив, Андрей заглянул под стол. — Старый кейс мой могу тебе дать до понедельника.
— Давай.
Бросив в кейс пакет с долларовыми пачками, поднявшись, он на секунду задержал на нем взгляд:
— Почем сейчас в Москве квартиру купить можно, не знаешь?
— Среднюю двухкомнатную где-нибудь на окраине примерно за столько и можно. В центре дороже, конечно.
— А иностранец в Москве квартиру купить может?
— Может, наверно. Мы ж за границей покупаем. Оформление более сложное, что-то там с юристами, документов много представить нужно.
Вспоминая, он на секунду замешкался.
— Единственное исключение для Белоруссии, им теперь свободно можно, сегодня ж договор подписали.
— Договор?
— Ну да, пакет документов по сотрудничеству, всякое взаимное обучение, проживание, ну и приобретение недвижимости тоже, им и раньше проще было, а теперь вообще наравне с россиянами. Ну и нам у них тоже.
Разом обмякнув, словно из него выхватили стержень, чувствуя истерический позыв к смеху, прислонившись плечом к шкафу, секунду он бессмысленно смотрел на Андрея.
— Договор.
— Ну да, сегодня по радио было.
Выждав секунду, он мельком взглянул на него снизу вверх.
— В понедельник кейс принести не забудь, а то мне понадобится.
— Принесу.
— До понедельника.
— До понедельника.
Выйдя из комнаты, вновь пройдя холлом, спустившись на лифте, он вышел во двор, машинально взглянув на открытые чугунные ворота, видя облупленный фасад старого здания на той стороне улочки, он вышел с территории. На углу свернув направо, по идущей вверх узкой улочке и старому мосту дойдя до пустого Садового кольца, он перешел его, мимо пыльных фасадов зданий, в шелесте пролетавших мимо машин несколько кварталов он шел в сторону Таганки, подняв голову, вдруг поняв, что уже прошло много времени и Наташа, наверно, давно ждет его, он остановил машину, быстро доехав до площади, остановившись на углу, перейдя поперечный переулок, он увидел ее. Одна, в своем коротком платье, подогнув ногу в съехавшей туфле, влажными глазами посматривая в сторону улицы, по которой ехали машины, она стояла у круглого столика рядом с киоском, на столе перед ней была бутылка пива. На секунду замедлив шаг, видя ее сбоку, видя как ветер треплет ее платье, он подошел к ней, почувствовав его сбоку от себя, спокойно повернувшись, с быстро вспыхнувшей улыбкой, блестяще-влажными глазами глядя на него, она подвинулась, давая ему место рядом с собой у столика.
— Привет.
— Привет. Давно здесь?
— Не, не очень. Вот, пивка купила.
— А я задержался. Как ты там?
— Ничего. С Юлькой разговаривали. Накатили немножко.
— А Николай?
— Он своими делами занимался. У него Кузька какую-то важную бумагу съел.
— Знаю.
Стоя рядом с ней, секунду он смотрел на машины и на площадь.
— Как тебе Юлька?
— Ничего, клевая. Переживает, что Николай твой на ней никак не женится.
— Рисковать не хочет. Он думает, что женщин интересуют только его деньги. Он вообще считает, что все женщины очень меркантильны.
С быстрой улыбкой, словно развеселенная, пряча хитро поблескивающие глаза, она чуть опустила голову.
— Правильно считает.
Повернув со стороны Волгоградского проспекта, мимо них прогрохотала кавалькада грузовиков. Повернувшись, он быстро посмотрел на нее.
— Ты рада, что ты здесь?
— Угу.
— Не жалеешь?
— Нет.
Кругом сновали люди. За соседним столиком, словно чего-то ожидая, тихо стояла маленькая скромная старушка.
Повернувшись к Наташе, секунду он смотрел, как, держа бутылку пива, влажно-блестящими глазами она смотрит куда-то мимо него.
— Ты чего?
— Не знаю. Хочется чего-то.
— Может, меня?
— Может, и тебя.
Поставив бутылку, она повернулась к нему.
— Ты свои дела доделал?
— Да.
— Все нормально?
— Угу.
— Не ругали тебя ни за что?
— Не ругали. Даже наградили.
— А чем?
Слабо улыбнувшись, он посмотрел мимо нее.
— Государственную награду получил. Орден Мужества.
— А есть такой орден?
— Есть.
— Клево. А он какой?
Чуть помедлив, вытащив из кармана, он протянул ей пластиковую коробочку.
— Симпатичный. А за что?
— За то, что тебя перевербовал.
— Круто.
Стоя рядом с ней, глядя на людей и на площадь, до хруста придавленный страшной тоской, разлитой вокруг, он оглянулся.
— Чего эта старушка все здесь стоит?
Проследив за его взглядом, она понимающе качнула головой.
— Ждет, пока мы уйдем, чтобы бутылку забрать.
Не глядя на них, старушка деликатно стояла в стороне.
Отвернувшись, он секунду смотрел на Наташу.
— Да. Наверно, пора. Пошли.
— А куда?
— Делать все, что должно быть сделано. Чтоб тебе было хорошо. Ладно, допивай. Пойдем покупать тебе квартиру.
Подойдя к краю площади, они остановили машину. Садясь рядом с Наташей на заднее сиденье, в момент, когда машина тронулась с места, оглянувшись, он увидел, как старушка забрала бутылку. Машина помчалась по улице, город летел мимо. Откинувшись к спинке сиденья, на секунду он закрыл глаза и снова открыл. Улица и город по-прежнему неслись вокруг него, они никуда не исчезли. Наступали тяжелые времена. Оставалось лишь воспринимать все стоически и стараться не терять человеческий облик.
