Роберт Ладлэм - Предательство Тристана
– Да, – холодно бросил Дирижер.
– Да, вы окажетесь в изоляции. Торговля, в которой вы так отчаянно нуждаетесь, резко сократится. Поставки зерна закончатся. Ваш народ будет голодать, и все завершится волнениями, которые ввергнут Россию в такой хаос, какой вы даже вообразить себе не можете. Я только что говорил с президентом Соединенных Штатов и с советником по национальной безопасности, так что, хотя я и не выполняю здесь никакой официальной миссии, но все же имею право передать вам мнение наших властей, позвольте вас в этом заверить.
Дирижер подался вперед и снова положил руки на стол.
– Если Америка считает, что может использовать момент острых разногласий в советском руководстве, чтобы угрожать нам, то она совершит серьезную ошибку. В тот же момент, когда вы сделаете хоть один шаг против нас, в какой бы части мира это ни случилось, мы без колебаний пустим в ход все, чем располагаем, – все оружие, имеющееся в нашем арсенале.
– Вы не так меня поняли, – попытался перебить его Меткалф.
– Нет, сэр, это вы неправильно поняли меня. Не принимайте беспорядки в Москве за слабость. – Он указал на ядерный чемоданчик. – Мы не слабы, и мы не остановимся ни перед чем, чтобы защитить наши интересы!
– Я не сомневаюсь в этом, и у нас нет ни малейшего желания испытывать вашу решимость. Я пытаюсь убедить вас, что еще не поздно отпрянуть от пропасти, и только вы способны это сделать. Я предлагаю вам пригласить остальных членов вашего Комитета по чрезвычайному положению и сказать им, что вы решили больше не оказывать поддержку их хунте. Без вас их планы обречены на полную неудачу.
– А что потом, посол Меткалф? Возвращение к хаосу?
– Вы уже никогда не сможете вернуться в прошлое. Все безвозвратно изменилось. Но вы можете помочь провести настоящие, мирные изменения. Послушайте, черт возьми, ведь трон не может держаться на штыках.
Человек, известный в узких кругах под прозвищем Дирижер, лишь рассмеялся.
– И вы еще говорите, что знаете мою страну. Но вы, похоже, не понимаете, что в России самая опасная вещь – это хаос. Беспорядки – это самая большая угроза нашему благосостоянию.
– Да, для того чтобы отступить, вам потребуется необыкновенная смелость, – продолжал настаивать Меткалф. – Но если вы это сделаете, то можете рассчитывать на нашу поддержку. Вам будет оказано широкое покровительство, я обещаю вам это. Даю вам слово.
– Даете слово! – усмехнулся Менилов. – Почему я должен вам верить? Мы же не значим друг для друга ровно ничего, мы с вами, словно две подводные лодки, проходящие неподалеку одна от другой в глубинах океана.
– Так только кажется на первый взгляд. Но все же ни вы, ни я не доверяем безоглядно первому впечатлению. Позвольте мне рассказать вам одну историю.
– Я думаю, что вы с момента прихода сюда только и делали, что рассказывали мне истории. И я все их уже слышал, мистер посол. Все до одной.
– При всем моем уважении к вам, – ответил Меткалф, – эту вы еще не слышали…
32
Берн. Швейцария. Ноябрь 1940
Город, который швейцарцы сделали своей столицей, – он всегда был намного тише и не столь космополитичен, чем более известные Цюрих и Женева, – выстроили в свое время на крутом скальном массиве, естественной крепости, созданной геологическими процессами и окруженной с трех сторон рвом, в качестве которого выступала река Ааре. Самая старая часть города, Альтштадт, представляла собой лабиринт мощенных булыжником улиц и узких галерей. От находившейся в Альтштадте Казиноплац отходила улица Херренгассе. Дом номер 23 – последний в ряду построек четырнадцатого столетия – представлял собой старый бюргерский особняк, задний двор которого плавно спускался к берегам Ааре, вдоль которых тянулись террасные виноградники. А над городом высились горы Бернского Оберланда.
Именно здесь с недавних пор поселился Альфред Коркоран. Это была его новая операционная база, необходимость в которой возникла в связи с переходом военного шпионажа на новый уровень активности.
Переход Меткалфа через финскую границу тоже прошел довольно гладко. На вокзале в Ленинграде его встретила пожилая пара, которая, как и обещал Кундров, доставила его в лес за пределами города.
Двадцать минут спустя подъехал грузовик, водитель которого не заглушил мотор, пока не получил весьма солидную сумму. В кузове грузовика находилась дюжина водонагревательных баков, предназначенных для Хельсинки: торговля продолжалась даже в военное время. Один из баков был хитроумно переделан: вверху и внизу были проделаны отверстия для воздуха, имелась также небольшая сдвижная панель, а дно было выпилено. Это сооружение показалось Меткалфу слишком уж похожим на гроб. Однако он без колебаний решился доверить свою судьбу человеку, которого никогда раньше не видел и не увидит до конца жизни. Меткалф заполз в полый стальной цилиндр, дно плотно закрыли.
Осмотр на советско-финской границе оказался простой формальностью. Прошло еще немного времени, и грузовик остановился. За то, чтобы выпустить пассажира, водитель потребовал еще сто рублей. «За хлопоты», – объяснил он.
Меткалф заплатил.
Улететь из хельсинкского аэропорта Мальми в Берн было весьма непросто, однако богатый бизнесмен с хорошими связями, готовый заплатить требуемую сумму, всегда мог рассчитывать на взаимопонимание.
Теперь, оказавшись в Альтштадте, на Херрентегассе, он, действуя согласно инструкциям Корки, подошел к черному ходу особняка, скрытому за высокими и густыми виноградными лозами. Посетители могли приходить и уходить, не привлекая ничьего внимания.
Он нажал на кнопку звонка и теперь ждал, испытывая подспудный страх. Со времени его последней встречи с Корки в Париже прошло всего лишь несколько недель, но ему казалось, что минули годы. Он умчался в Москву как Даниэль Эйген – эта личина стала его почти настоящей сущностью: тривиальный плейбой, развязный и бесцеремонный в личных делах, беззаботный фат среди мучений войны. Но Даниель Эйген больше не существовал. И не только потому, что эта «крыша» была провалена, но и потому, что Стивен теперь не мог сжиться с этим образом. Убийство близкого друга, преданная им самим любимая – все это не может не изменить человека.
И его отношение к старому наставнику тоже изменилось. Выполняя приказы Корки, он втянул Лану в эту смертельно опасную игру и обманул ее. Он сделал то, что ему было поручено. Но теперь он больше не мог легкомысленно, вслепую идти за словами Коркорана.
Дверь открылась, его впустила домохозяйка. Она оказалась пышной женщиной с волосами, собранными в тугой узел, по внешнему виду швейцарка. Она спросила его имя, кивнула, когда он представился, и провела его в просторную гостиную с высокими окнами и двумя большими каминами. Перед одним из них, тем, в котором пылали дрова, в кресле с подголовником сидел Корки. Когда Меткалф вошел, он повернулся к нему.
Коркоран сделался еще бледнее и, казалось, заметно высох за минувшее время. Неужели напряжение, которого требовала от него начавшаяся война и, в частности, операция «WOLFSFALLE», могло так состарить его? Или он страдал из-за потерь среди полевых агентов, его «драгоценностей короны», как он часто называл их? Похоже, слухи о том, что его здоровье оставляет желать лучшего, имели некоторое основание: Корки действительно выглядел больным, заметно хуже, нежели когда он был в Париже.
– Стивен Абернети Меткалф, – провозгласил Корки; его голос, хотя и высокий и надтреснутый, прозвучал вполне твердо. – Вы не перестаете изумлять меня. – Когда старик поднялся на ноги, на его лице мелькнула тень улыбки. Рядом с ним в пепельнице тлела сигарета, в воздухе вилась струйка дыма.
– Должен ли я воспринимать это как похвалу? – поинтересовался Меткалф, пожимая руку Коркорана. – Или, наоборот, как упрек?
От домашнего костюма Корки исходил запах мятных пастилок, чуть ли не перебивавший запах табака.
Корки сделал многозначительную паузу.
– Я думаю, и то и другое. Я не был уверен, что вы сможете добраться сюда.
– О, это как раз беспокоило меня меньше всего. Я говорю о Москве. Слишком много всего пошло не так, как мы рассчитывали.
Корки снова повернулся к огню и принялся ворошить дрова длинной кочергой. Было в огне что-то извечное, естественное – в общем, что-то такое, что заставило Меткалфа немного расслабиться и успокоиться. Старый мастер шпионского дела не знал равных и в искусстве лицедейства, и в постановке необходимых сцен. Меткалф нисколько не сомневался, что он выбрал именно этот дом, с его каминами, со средневековой архитектурой, делающей его похожим на церковь, с его покойной обстановкой, да что там, даже и его местоположение на мощеной улице в старинном Альтштадте, для того, чтобы заставить посетителей испытывать погружение в покой, чтобы у них возникало настроение, помогающее раскрыть все свои грехи отцу-исповеднику.
