Роберт Ладлэм - Предательство Тристана
– Мои люди досконально исследовали документы, и я с удовольствием дам возможность вашим экспертам сделать то же самое, – без тени раздражения ответил Канарис. – Вы сами убедитесь, что они подлинные.
– Я просто пытаюсь понять, почему НКВД еще не обнаружил эту утечку, – упорствовал Гейдрих.
Фельдмаршал фон Паулюс поспешил ему на помощь:
– Но ведь мы не имеем никаких других свидетельств того, что Сталин планирует такое нападение. Мы не видим у русских ни мобилизации, ни полевого развертывания. С какой стати русские станут оказывать нам любезность в виде неподготовленного нападения?
– Потому что Сталин стремится захватить всю Европу, – ответил Йодль. – Он всегда мечтал об этом. Но этому не бывать. Теперь уже не может быть вопроса, начинать или нет наш Priventiv-Angriff – наш опережающий удар – по России. С восемьюдесятью или сотней дивизий мы разгромим ее за четыре-шесть недель.
31
Темные улицы сплошным ковром покрывал недавно выпавший снег, глушивший звуки редких машин. Уличные часы подсказали Меткалфу, что уже час пополуночи. Прямо перед ним лежала Крымская набережная, а далее перспективу пересекал перекинутый через Москву-реку Крымский мост, самый длинный подвесной мост во всей Европе, выстроенный всего два года назад.
Подойдя поближе, Меткалф увидел одинокую фигуру, стоящую посреди моста на пешеходном тротуаре. Да, женщина, одетая в пальто и косынку. Это Лана, он был в этом уверен. Его сердце отчаянно забилось, и он ничего не мог с этим поделать. Он быстрее зашагал через холодную ночь; бежать он еще не мог: ноги и ребра чертовски болели. Он только-только начал приходить в себя после страшного избиения. Ледяной ветер без помех проникал через его изрезанную при обысках, безнадежно испорченную одежду, вернее, тряпки, в которые она превратилась.
Главный следователь Рубашов приказал немедленно выпустить его, а заведенное дело – уничтожить. Ему вернули все имущество, за исключением оружия. Но Меткалф не испытывал радости от одержанной победы; он чувствовал только пустоту и оцепенение.
Полноводная Москва-река плавно текла под мостом; ее рябь дробила полную луну на миллион осколков. В лунном свете сверкали серебристые цепи моста и железные перила. Когда проезжал случайный автомобиль или грузовик, мост начинал мелко вибрировать.
Он шел, как ему казалось, бесконечно; Светлана оставалась все так же далеко, а он с трудом заставлял себя передвигаться. Она стояла спиной к нему, глядя на воду, по-видимому, углубившись в собственные мысли. Час назад или немного раньше он позвонил в Большой театр из уличного телефона-автомата. Услышав его голос, она в первый момент потеряла дар речи, а потом выкрикнула: «Мой дорогой, мой любимый, где ты был?» Они обменялись несколькими короткими фразами, ничего не говорящими непосвященному, и условились о месте встречи, которое должно было оставаться тайной для любого, кто мог подслушать их разговор.
Стивен стыдился того мгновения слабости, когда он заподозрил, что Лана могла быть соучастницей организации его ареста. Этого просто не могло быть. Если она предала его, то как он мог продолжать верить в неизменную физику мира? Как он мог верить в закон тяготения, в существование солнца и луны?
Неторопливо повернувшись, Светлана неожиданно увидела, как Стивен плетется по мосту, и, сорвавшись с места, побежала к нему. Оказавшись вблизи и рассмотрев лицо любимого, она вскрикнула и крепко обняла его обеими руками.
– Эй, поосторожней, – простонал он.
– Что они с тобой сделали? – Светлана ослабила объятие и теперь очень бережно прикасалась к его раздираемому болью телу. Она поцеловала его, и он долго стоял, ощущая нежное прикосновение ее рук, обоняя ее духи, чувствуя тепло ее губ. Он, как ни странно, чувствовал себя в безопасности, хотя и знал наверняка, что вряд ли можно было найти менее безопасное место и время, чем здесь, в Москве, рядом с возлюбленной.
– Твое лицо… – Рыдания сотрясали ее хрупкое тело. – Стива, тебя били!
– Они называют это убеждением. Они сказали мне, что Лубянка – не курорт, и я выяснил, что они правы. Впрочем, могло быть намного хуже. И мне повезло – я выжил.
– Ты был на Лубянке! Я не знала, куда ты делся, я спросила Илью, и он сказал, что его остановили, что милиция обыскала фургон, нашла тебя и арестовала. Он сказал, что не мог им помешать, не знал, что делать. Он казался таким напуганным; я так переживала за него. Мои друзья пошли в милицию и потребовали, чтобы им сказали, что с тобой случилось. Но там утверждали, что знать ничего не знают. Когда прошло три дня, одна моя подруга побывала в Лефортовской тюрьме, и ей заявили, что такого заключенного у них нет. Но ведь все здесь лгут; я не знала, не могла узнать правду. Тебя не было пять дней! Я думала, что тебя выслали, а может быть, даже казнили!
– Твой помощник – стукач.
Ее глаза широко раскрылись, и в течение нескольких секунд она не могла подобрать подходящие слова.
– Я никогда не подозревала этого. Я больше никогда не позволю ему даже приблизиться к тебе. Стива, ты должен верить мне!
– Я тебе верю.
– Теперь сразу стали понятны многие мелочи, на которые я годами не обращала внимания. Он иногда продает билеты на сторону, это незаконно, но он никогда не боялся попасться и не думал как-то замаскировать эти дела. Так много мелких подробностей, на которые я закрывала глаза, хотя должна была благодаря им раскусить его!
– Но ты же не могла знать. Как давно он находится при тебе?
– Моим костюмером и помощником он работает несколько месяцев, хотя мы знакомы уже много лет. Он всегда держался очень дружественно. Четыре или пять месяцев назад он начал увиваться вокруг меня, помогая и оказывая разные услуги. Однажды он сказал, что хотел бы работать со мной и что, дескать, если я не против, и я, конечно…
– Это было уже после того, как начались твои отношения с фон Шюсслером?
– Да, вскоре после этого, но… Да, конечно, это не могло быть совпадением. Власти хотели держать меня под особым наблюдением и приставили ко мне Илью.
– Фон Шюсслер – немецкий дипломат, важный потенциальный источник разведывательных данных, а ты – знаменитая на всю страну артистка. НКВД видел здесь и большие возможности, и большую опасность и поэтому не мог не приставить к тебе кого-то.
– Но Кундров…
– Он из ГРУ, военной разведки – конкурирующего агентства. Обе конторы имеют свои источники, обе работают по-разному, НКВД более скрытно. Но, Лана, выслушай меня. Я должен снова заговорить с тобой о том же самом и хочу, чтобы ты серьезно все обдумала, потому что, я понимаю, дело серьезное и решение принять непросто. Я хочу, чтобы ты уехала со мной.
– Нет, Стива. Я не могу это сделать – мы же с тобой говорили. И никогда не смогу. Я не оставлю отца, я не оставлю Россию. Я не могу! Ты должен понять!
– Лана, здесь ты никогда не будешь в безопасности.
– Это ужасное место – мой дом, который я люблю.
– Если ты не уедешь со мной сейчас, у тебя больше не останется такой возможности.
– Нет, Стива, ты ошибаешься. Всего через несколько дней наша труппа отправится в Берлин с миссией дружбы, чтобы дать несколько представлений для высшего нацистского руководства. Нам всегда разрешают выезжать на гастроли.
– И ты все равно останешься пленницей. Лана, Берлин точно такая же тюрьма, как Москва.
Его перебил металлический щелчок, в котором безошибочно угадывался звук снятого пистолетного предохранителя. Меткалф резко обернулся. Даже в темноте нельзя было не узнать белокурые волосы и бледные почти до бесцветности глаза, нельзя было не различить выражение триумфа на лице человека из НКВД, нацелившего свой пистолет на Меткалфа. Он приблизился крадучись, звук его шагов полностью гасился шумом автомобилей, которые появлялись редко, но каждый из них сотрясал мост все время, пока проезжал по нему; да и влюбленные были настолько поглощены друг другом, что им не было никакого дела до окружающих.
Меткалф инстинктивно потянулся за оружием, но тут же сообразил, что его конфисковали на Лубянке.
– Руки вверх! – приказал агент НКВД. – Оба.
Меткалф улыбнулся.
– Вы не в курсе дела. Вас, наверно, никто не потрудился поставить в известность. Могли бы, прежде чем выставлять себя идиотом, поговорить с начальством, с Рубашовым, например…
– Молчать! – рявкнул агент тайной полиции. – Ваша ложь про Берию могла сбить с толку слабого, трусливого карьериста вроде Рубашова, но я, к счастью, подчиняюсь непосредственно аппарату Берии. Руки, живо!
Меткалф и Лана повиновались.
– Значит, вы действительно намереваетесь выставить себя идиотом, – спокойно сказал Меткалф. – Вы упорствуете и упорствуете, превращая задание в личное дело и отказываясь признать свои заблуждения. Вы, кажется, забываете, что вы всего лишь скромный уличный агент. Вам ничего не известно о вопросах, рассматриваемых на уровнях, намного превышающих ваш собственный. И теперь своим ослиным упрямством вы разрушаете не только свою карьеру. Теперь речь идет уже о вашей жизни.
