Джон Ле Карре - Русский Дом
Ответные меры не состоялись, и западные эксперты не замедлили придать их отсутствию колоссальное значение.
Умиротворяющий жест в дни гласности?
Четкий сигнал, указывающий, что Дрозд был гамбитом, который должен был обеспечить получение списка американских вопросов?
Не столь четкий сигнал, указывающий, что материалы Дрозда верны, но слишком неудобны, чтобы признать их существование?
Линии фронтов определились. Более или менее исходя из принципа, который растолковал мне Нед, «голуби» и «ястребы» на обоих берегах Атлантического океана вновь радостно разбежались в противоположных направлениях.
Если Советы посылают нам сигнал, что материал верен, отсюда неопровержимо следует, что материал неверен, сказали «ястребы».
Или наоборот, сказали «голуби».
Или еще раз наоборот, сказали «ястребы».
Писались доклады, велись внутренние войны. Повышения, увольнения, пенсии, ордена, перемещения без понижения, разжалования. И никакого единодушия. Просто обычное злорадство самых жирных, замаскированное под логические выводы.
В нашей комиссии только Нед отказался войти в хоровод. Он как будто был готов бодро принять вину на себя.
– Дрозд был честен, и Барли был честен, – вновь и вновь твердил он комиссии, упрямо сохраняя хорошее настроение. – Никто никого не обманывал, только мы – самих себя. Это мы шли кривыми путями, не Дрозд.
Вскоре после того, как он высказал это заключение, было решено, что он находится в состоянии тяжелого душевного стресса, и на заседания его начали приглашать реже.
* * *
Ах, да! Кое-что было учтено. В страдательном залоге, поскольку глаголы в действительном залоге обладают неприятным свойством выставлять актера напоказ. Учтено весьма и весьма серьезно. В полном объеме.
Учтено было, что Нед не счел нужным поставить двенадцатый этаж в известность о пьяном срыве Барли после его возвращения из Ленинграда.
Учтено было, что в тот вечер Нед самовольно использовал всевозможные ресурсы, в чем впоследствии не отчитался, как то: вызвал Бена Лагга и прибегнул к услугам старшей дежурной отдела подслушивания Мэри, которая сумела преодолеть лояльность по отношению к сослуживцу в достаточной степени для того, чтобы нарисовать перед комиссией жутчайшую картину самовластия Неда. Требовал незаконного подключения! Только подумать! Перекрывал телефоны! Наглость какая!
Вскоре после этого Мэри спровадили на пенсию, и теперь она в состоянии ярости живет на Мальте и, как опасаются, пишет мемуары.
С сожалением учтено было и сомнительное поведение нашего юрисконсульта де Палфри (мне даже вернули мое «де»), который не представил объяснений, почему он взял на себя право подписать соответствующий ордер, хотя прекрасно знал, что обязан представить такое объяснение, как того требуют тайно утвержденные «процедуры, регулирующие деятельность Службы, согласно поправке»… и так далее и в соответствии с таким-то параграфом негласных инструкций министерства внутренних дел.
Однако учли и жар битвы. Наш юрисконсульт спроважен на пенсию не был и не перебрался на Мальту. Но и не был с честью реабилитирован. Условно прощен в лучшем случае. Юрисконсульту не следует принимать столь непосредственного участия в операциях. Неоправданное использование служебных возможностей юрисконсульта. Прозвучало даже слово «неправомерное».
Кроме того, с сожалением было указано, что тот же самый юрисконсульт составил и дал на подпись Клайву хвалебную характеристику Барли менее чем за двое суток до его исчезновения, тем самым открыв Барли доступ к списку американских вопросов, хотя, предположительно, и на короткий срок.
В свободные часы я подготовил условия отставки Неда и нервно прикидывал, не придется ли мне сделать то же для себя. Жизнь в мире Службы имела свои теневые стороны, но мысль о жизни вне этого мира приводила меня в ужас.
* * *
Сообщение о кончине Дрозда затормозило работу нашей комиссии, но ненадолго. Ядовитое это известие заняло шесть строчек на странице «Правды», тщательно сбалансированных так, чтобы не сказать слишком много или слишком мало, и оповещающих о смерти после продолжительной и тяжелой болезни выдающегося физика, профессора Ленинградского университета Якова Савельева, а также перечисляющих награды и премии, которых он был удостоен. Он умер естественной смертью, заверял нас некролог, вскоре после того, как прочел блестящую лекцию в саратовской военной академии.
Когда эта новость дошла до Неда, он взял отпуск на день, который растянулся до трех суток. «Легкий грипп». Но конспираторы-теоретики порезвились вволю.
Савельев не умер.
Он умер уже давно, а мы имели дело с двойником.
Он занимался тем, чем занимался всегда, – возглавлял в КГБ отдел научной дезинформации.
Полученный от него материал был верен, был неверен.
Материал ничего не стоил.
Был чистым золотом.
Был дымовой завесой.
Был искренней вестью мира, пересланной нам ценой неимоверного риска умеренными в московской правящей верхушке, дабы показать нам, что советский ядерный меч заржавел в ножнах, а в советском ядерном щите дырок больше, чем в дуршлаге.
Был дьявольской уловкой, чтобы заставить слабодушных американцев снять палец с ядерной кнопки.
Короче говоря, каждому нашлось во что запустить зубы.
А поскольку при симбиотических взаимоотношениях воинствующих государств любое происшествие в одном из них непременно вызывает ответную реакцию в другом, за дело взялась контрпромышленность, и история американского участия в операции «Дрозд» была поспешно переписана.
В Лэнгли с самого начала знали, что Дрозд не тот, за кого себя выдает, заявила контрпромышленность.
Или что Барли не тот.
Или что оба они не те.
Шеритон и Брейди прибегли к двойному блефу, заявила контрпромышленность. Их целью было убедительно напустить дыма и выиграть еще одно очко у русских в нескончаемой борьбе за коэффициент безопасности.
Шеритон – гений.
Брейди – гений.
Они все-все – гении.
Шеритон одержал блистательную победу.
И Брейди одержал.
Штат Управления состоит исключительно из блистательных стратегов, которые ничуть не похожи на свои жалкие подобия во внешнем мире. Боже, храни Управление! Что бы с нами сталось без него?
И, словно всего этого было мало, к прежним возможностям добавились ярусы и ярусы новых. Например, что Шеритон, сам того не зная, был орудием Пентагона и военно-промышленного комплекса. Это они составили ложный список, это они с самого начала знали, что Дрозд – подсадная утка.
И каждый новый слух, в свою очередь, подлежал серьезному рассмотрению, хотя истинных тайн было всего две: кто его распустил и с какой целью. Во многих случаях слухи, видимо, исходили от Рассела Шеритона, который спасал свою шкуру.
Ну, а Дрозд, если он и не умер раньше естественной смертью, то уж, конечно, умирал теперь.
Один лишь Нед, вернувшись после наложенного на себя траура, вновь проявил такую неделикатность, что высказал мысль, очень похожую на правду.
– Дрозд был честен, и мы его убили, – без обиняков заявил он на первом же заседании, на которое пришел. На следующее его не пригласили.
И все это время наши поиски Барли не прекращались, хотя кое-кому из нас было бы приятнее его не найти. Мы подбирались к нему, двигались вокруг него, а часто и в противоположную сторону. Однако мы – люди долга и поисков не прекращали.
* * *
Но что именно продал Барли и за какую цену?
Что именно русские были готовы купить у него – у Барли, которому прежде требовался только дорогой обед, к тому же скорее всего оплаченный им самим, чтобы дорассуждаться до невосполнимой потери для себя же?
В конце-то концов, он был засвечен! Целиком и полностью! Уже когда перешел к ним! И знал это!
Что такое предложил он им, чего они не могли бы взять без хлопот сами? Ведь разговор-то, в конечном счете, сводится к пыткам, к гнуснейшим методам и уровню агонии, даже прекращение которой – само по себе невообразимый ад. Конечно, русские принимали меры, чтобы обелить свою репутацию, но никто всерьез не верил, будто они с места в карьер откажутся от методов, которые тысячи лет приносили им столько пользы.
Первым и наиболее очевидным ответом был список. Барли мог категорично заявить русским, что не возьмет его у своих хозяев, пока не получит необходимых гарантий. И что предпочтет до конца дней своих вариться в кипящем масле, но даром его брать не станет.
И они ему поверили. Они убедились, что им придется обойтись без списка, если ему не подыграть. А так как серые люди на той и на другой стороне пугаются самопожертвования не меньше, чем любви, то чувствительные мудрецы из КГБ, очевидно, предпочли иметь дело с понятной им частью его личности и не затрагивать той, которую не понимали.
Они знали, что у него есть возможность отказать им, заявить: «Нет, списка я не возьму. Нет, в квартиру Игоря я поднимусь не раньше, чем получу от вас что-нибудь надежнее торжественных заверений».
