Иоганнес Зиммель - Ушли клоуны, пришли слезы…
— Да?
— О чем вы задумались, Ян?
— А вы над чем?
— Над тем же самым, — сказала Норма.
Он ничего не ответил.
Что, если Так выйдет из клиники здоровым? Остальные похлопают его по плечу, поздравят, восхитятся его мужеством. Особенно обрадуется один из них — предатель. А если Так сам предатель? Но кто бы им ни оказался, он немедленно проинформирует своих, как всегда поступал до сих пор. Если Так выздоровеет и докажет тем самым действенность вакцины, они станут первыми обладателями оружия для Soft War.
Норма стала у стены рядом с Барски. Теперь она больше на него не смотрела.
А что, если вакцина не подействует? Тогда Так заболеет, подобно Тому, и никогда отсюда не выйдет. Как Петра. «Отмирание раздражителей». Так тоже будет говорить, что вполне доволен своим пребыванием здесь. Будет вести жизнь узника тюрьмы. Будет трудиться, как пчелка, не зная страданий, тоски и боли, лишившись агрессивности. Это будет жизнь с крайне ограниченными человеческими потребностями. Черт побери! Они просто обязаны найти вакцину! Чтобы сделать прививку всем, кто имеет дело с вирусом. Просто чудо, что пока никто, кроме Тома и его жены, не заболел. Несмотря на все меры предосторожности, в любую минуту это может случиться с каждым, в том числе и со мной. А получив вакцину, думала Норма, они дадут сверхдержавам шанс начать производство Soft War и до такой степени изменить личные качества людей, что их судьбами можно будет распоряжаться как угодно. Это будут довольные всем пожизненно заключенные в своих невидимых простому глазу камерах.
Она заметила, что Барски как-то странно взглянул на нее, но не стала придавать этому значение.
Остается выбор между большой бедой и сравнительно небольшой. Сравнительно небольшой бедой будет, если вакцина не подействует, если лекарство никогда не будет найдено и если с течением времени заболеет не только Так, но и все мы, здесь присутствующие. Может быть, еще несколько человек. Но не половина человечества. Не торопись! — подумала она. Кому позволено решать, в чем большая, а в чем меньшая беда? Ян наверняка размышляет сейчас о том же. Разве позволительно принимать решения подобного характера? Способен ли Ян желать того или иного исхода, молить Бога прийти на помощь? Способен ли он торговаться со своим Богом о болезни или выздоровлении отдельных людей? О чем говорил Беллман в Берлине? О двух путях, каждый из которых ведет в смертельную западню.
Не глядя на Барски, Норма коснулась его руки, слегка прислонилась к нему, потом прижалась покрепче. Сейчас они нужны друг другу. Им друг без друга не обойтись.
— Привет, друзья! — послышался голос Сасаки.
Норма подбежала к стеклянной стенке. Хрупкий японец вернулся в свою комнату, он потирал руки.
— Ну вот, я проглотил всю эту штуковину!
— Тьфу, тьфу, тьфу! — проговорил Барски, силясь улыбнуться.
Эх, бедолага, подумала Норма. А кто не бедолага в этом паршивом мире? Великие и могучие, подумала она. Будь они прокляты на веки вечные.
— Мы — твои самые верные болельщики, — сказал Барски.
— Болейте себе на здоровье, — сказал Такахито Сасаки. — Но не забывайте о моих мышках! Они у меня молодчины. Все. Дело сделано. Оно, как говорится, в шляпе. Заказывайте шампанское!
— Смотри не сглазь! — сказал Барски.
Сасаки трижды постучал по столу.
— Зайдешь ко мне днем?
— А как же! Сейчас мне нужно заглянуть к Харальду. Если я тебе понадоблюсь, сразу же звони.
— Обязательно. До свидания, друзья. Будьте умничками! А если не можете, будьте хотя бы поосторожнее!
И он помахал им рукой. Они ответили на его приветствие и пошли к выходу по бесконечно длинному коридору. Вдруг Барски остановился.
— Что случилось?
— Я кое-что вспомнил, — сказал он. — Один фильм, который недавно видел. Его герой — молодой храбрец, один из «неуязвимых», — каким-то образом проникает в систему центрального компьютера всеамериканской системы обороны. Этот компьютер постоянно проигрывает всевозможные варианты начала и хода атомной войны. И предлагает парню сыграть с ним в эту игру — как будто в шахматы. Герой соглашается и настраивает программу компьютера. Настраивает, только и всего. Он даже не догадывается, что запустил тем самым полную программу всемирной атомной войны: от маловразумительного ее начала до того момента, когда обе сверхдержавы принимают игру за подлинную угрозу. События развиваются неумолимо. Конечно, в последний момент атомную войну все-таки удается предотвратить. И компьютер анализирует конечную ситуацию. Весь мир погибает. Проиграли обе стороны. И компьютер выдает людям такую фразу: «Единственная возможность выиграть игру — это не играть в нее».[36] — Барски пожал плечами. — А мы давно уже начали играть в нее.
12
— Я стал настолько осторожным, что побоялся встретиться с тобой внизу, в баре, — сказал Алвин Вестен.
Он сидел с Нормой в гостиной своего номера на втором этаже отеля «Атлантик». Было три часа пополудни того же дня. Вот уже несколько недель, как стояла немыслимая для этого времени года жара. Но в гостиной было прохладно.
— Ты сказал мне по телефону, чтобы я немедленно приезжала. А почему — не объяснил.
— Вдруг нас подслушивают?
— С гарантией! Можешь не сомневаться, — сказала Норма. — Хотелось бы знать, кто именно? Честное слово, мы имеем на это право. После твоего звонка я сразу выехала из института.
На ней было белое платье, ткань которого переливалась мягкими полутонами.
— Послушай, дорогая! — сказал Вестен. — Во время моих авиапутешествий с Беллманом, когда мы мотались туда-сюда по белу свету, я познакомился в Вашингтоне с одним биохимиком, доктором Генри Миллендом, выдающимся специалистом. Его во всем мире знают. Фигура просто трагическая. Он занимал одну из руководящих должностей в институте генетики Кембриджского университета. Лет ему примерно шестьдесят пять, он очень высокий, очень худой, словом, настоящий англичанин. Пять лет назад потерял в автокатастрофе жену и дочь. После чего ушел со службы. И ведет сейчас затворнический образ жизни. У него дом на острове Гернси. Это самый большой остров посреди Ла-Манша. На его южной оконечности. Прямо у моря, вблизи рыбачьей гавани Бон-Репо. Мы с ним обменялись визитными карточками. Изредка он летает в Лондон или навещает старых коллег в Америке и во Франции. Он, как говорится, потенциальный нобелевский лауреат. А какой он грустный, даже описать не могу. Более грустного человека я в жизни не видел. Я рассказал ему о цели наших с Беллманом визитов. У него примерно то же настроение, что и у Ларса, — никакого выхода не видит. Если бы он увидел выход, сказал он мне, то целую неделю пропьянствовал бы как безумный. По две бутылки виски выпивал бы ежедневно. У него этого добра на Гернси хватает. И меня пригласил бы составить компанию. Две бутылки он выпьет, две бутылки я. Целую неделю пропьянствуем. Я с удовольствием согласился. А теперь смотри, какую срочную депешу мне принесли два часа назад! — Он протянул Норме листок бумаги.
Она прочла короткий текст, напечатанный на машинке:
«Энжелс Винг, 27 сентября 1986.
Дорогой мистер Вестен,
по-моему, нам пора выпить немного виски. Предлагаю встретиться в среду первого октября. Из Франкфурта к нам ежедневно летает самолет Люфтганзы. (Рейс в 13.25, посадка у нас в 15.20). Я был бы рад встретить Вас в аэропорту, но у меня прострел. Возьмите такси, до моего дома недалеко.
Жду Вас. Надеюсь, виски придется Вам по вкусу.
Сердечный привет, Ваш Генри Милленд».
Норма положила листок на стол. Когда она заговорила, голос ее прозвучал хрипловато:
— Может ли это значить, что он нашел выход?
— Да, — ответил экс-министр, — вполне может быть, дорогая Норма.
13
Примерно в то же время Барски говорил:
— Я, Ханни, проконсультировался с твоим врачом. Ты пока что держишься на ногах нетвердо, у тебя слабость, но он настоятельно советует тебе гулять во дворе клиники, это полезно для кровообращения. Пойдем погуляем. Сперва навестим Харальда.
Ханни Хольстен, женщина лет тридцати с небольшим, сидела на своей постели в отдельной палате психиатрического отделения. Красивая женщина. Брюнетка с карими глазами, чувственным ртом и фигурой, которая заставляла мужчин оглядываться. Ханни любила пошутить и посмеяться, у нее была светлая гладкая кожа, и вообще она выглядела намного моложе, чем была на самом деле. Но сейчас, в халате, шлепанцах на босу ногу, непричесанная, она походила скорее на семидесятилетнюю старуху. Волосы всклокочены, глаза потухли, под ними большие черные круги, кожа пожелтела, а щеки ввалились.
— Кто меня к нему пустит? — сказала Ханни.
— Не беспокойся! Спустимся на лифте в подвал, пройдем по коридору и поднимемся на другом лифте. Ты ведь хотела увидеть Харальда?
