Николай Шпанов - Ураган. Когда гимнаст срывается
– Наши союзнички с того берега океана?.. Пусть ловят!
– А вы уверены, что они не используют его против нас же?
Хойхлер опешил:
– Они?!
– Почему бы и нет?
– Тогда топите Галича! Не нам – так никому. – Хойхлер отер вспотевший лоб и шагнул к двери.
– Я к Тигерстедту.
Цвейгель посмотрел на него с удивлением:
– Вы не знаете?
– Что еще?
– Он болен.
***
Страшно для воздушного гимнаста во время исполнения полета без сетки подумать, что он не поймает трапецию. Опоздал партнер или сам гимнаст совершил неверный бросок – все равно; впереди может не оказаться трапеции, его руки вместо перекладины схватят пустоту и… Появись такая мысль – конец. А именно нечто подобное испытывал генерал Хойхлер. Все было продумано, отрегулировано, проверено, прорепетировано, и… партнер не толкнул трапецию навстречу гимнасту. Генерал Тигерстедт заявил, что подчиненные ему второе и четвертое стратегические авиационные командования УФРА еще не готовы к тому, чтобы проникнуть в глубокий советский тыл, где должен быть нанесен первый удар.
Происходившее уже было похоже на кошмар. Хойхлер сидел, стиснув зубы. Его шифровки, радиоприказы, кодированные сигналы о приведении в действие разработанных планов летели один за другим, а военную машину УФРА будто сковал паралич. Только части бундесвера еще шли, ехали, плыли и летели туда, где им надлежало осуществлять взаимодействие с другими войсками УФРА. Но взаимодействия не было, все расползалось на ходу или просто стояло на месте.
Хойхлер сдернул с носа очки и, тыча ими в воображаемых кунктаторов и топоча так, что стражи у дверей шарахались, пронесся через покои дворца в свои "королевские кухни".
Глава 25
1
Адмирал Баттенбери покинул Фонтенбло втайне от Хойхлера Тигерстедт знал о его отлете, но предпочел сделать вид, будто ничего не замечает, – это давало ему возможность в случае надобности свалить всю вину в неудаче провокации на союзника. Такой ход казался тем более правильным, что адмирала знали за человека недалекого, вознесенного на вершину власти и славы лишь благодаря родству с королевской семьей.
Ранним утром Баттенбери высадился в столичном аэропорту Кройдон и первым долгом привел себя в порядок. После исчезновения Идэна он слыл в имперской столице первым щеголем. Подобно принцу, путешествующему инкогнито, он старался делать вид, будто не замечает знаков почтения персонала и всех встречных, отлично узнававших его по портретам, которые адмирал любил стороною подсовывать прессе.
Сегодня он был доволен всем: отличным солнечным утром – столь редким в столице ее величества; тем, что ему удалось унести ноги из свалки, какая затеется на материке после провокации Хойхлера, и, главное, тем, что любые последствия этой провокации он может теперь свалить на других: там, в Фонтенбло, на своих коллег по штабу УФРА, а здесь, на острове, на кабинет ее величества, оставившей его без точных инструкций на столь ответственном повороте истории.
На миг Баттенбери задержался было у газетного киоска – его поразили гигантские заголовки газет. В них была не только тревога за судьбу Империи, но и совсем нелестные слова по его адресу. Это было неожиданным для адмирала, он понимал политический смысл бомбы, "оброненной" молодцами Хойхлера, но вовсе не придавал такого трагического смысла несчастию как таковому. Разве не везде и не всегда бывают жертвы? Даже при самом счастливом исходе битвы недосчитываешься кое-кого. К этому людям следовало бы привыкнуть. Привык же он сам не рыдать из-за потерь в битвах за сохранение великой Империи, ее могущества и престижа. И кто, как не он, красавец Баттенбери, стал любимцем столичных салонов именно потому, что с железной твердостью, но с корректностью истого аристократа провел компанию на юге Азии, когда на карте стоял вопрос о самом существовании имперского содружества наций. Жертвы, жертвы! О них любят кричать газеты, но вовсе не это имеет значение в большой политике.
Он уселся в автомобиль с высоко поднятой головой и с каменно неподвижным лицом, на котором окружающим так хотелось увидеть хоть тень разгадки трагического происшествия над проливом и понять, что же будет дальше с ними самими, с их близкими, с их островом?
Чтобы попасть с аэродрома к королевскому дворцу, Баттенбери предстояло пересечь почти весь город. Но уже на окраинах он стал замечать, что в столице творится неладное. Автобусы, которые в эти часы обычно тянутся подобно вереницам тяжело нагруженных слонов, шли все в одну сторону – к центру. Несколько раз автомобиль Баттенбери останавливался, пережидая, пока толпа перетечет через тот или иной перекресток.
Баттенбери владела уверенность, что на улицах столицы всякий с первого взгляда должен его узнать. А между тем люди его не замечали. Словно его новый портрет вовсе и не напечатали вчера во всех больших газетах.
– Что все это значит, Фрэй? – спросил он шофера.
– Когда я ехал за вами на аэродром, сэр, все было как будто в порядке. Но, видно, что-то переменилось, сэр.
– Не понимаю, – Баттенбери сдвинул брови, – что вы имеете в виду, Фрэй: что может перемениться? – Он отвернулся от шофера и сквозь автомобильное стекло увидел высокую фигуру полицейского. Тот стоял у перекрестка, прижатый к стене дома движущейся массой людей.
– Констебль!
Но прошло несколько минут, прежде чем полицейскому удалось подойти к автомобилю.
– Что это? – спросил Баттенбери, презрительно ткнув пальцем в толпу.
– Демонстрация, сэр.
– Куда они идут?
– К дворцу ее величества, сэр.
– Очистите мне дорогу.
Лицо полицейского утратило выражение каменного равнодушия.
– Извините, сэр, но…
– Вы не узнаете меня? – удивленно спросил Баттенбери.
Полицейский пожал плечами. На адмирала, командующего всеми наземными, морскими и воздушными силами Империи в составе УФРА, знаменитого покорителя Юго-Восточной Азии, победителя на Тихом океане, кузена ее величества, пожатие широких полицейских плеч произвело впечатление пощечины.
– Я… Я – Баттенбери!
Полицейский приложил пальцы к каске.
– Осмелюсь заметить, сэр, именно теперь не стоит это говорить.
– Вы сошли с ума, сержант!
– Взгляните, сэр, – и полицейский показал на колыхавшиеся над головами толпы транспаранты.
Баттенбери просто не пришло в голову поинтересоваться, что там написано. Но после слов полицейского он вынул из кармана очки. "Долой УФРА!", "Ни один солдат Империи не должен оставаться под знаменем УФРА…" А от того, что он увидел на следующем плакате, который несли две хорошенькие девушки, краска сбежала с лица адмирала: "На фонарь палачей из УФРА!" "Боже правый! Скорее прочь отсюда. Пока никто не спросил, чей это автомобиль". Адмирал дрожащей рукой искал ручку дверцы, но констебль уже услужливо отворил ее.
– Я пойду… – растерянно пробормотал Баттенбери, – опустите руку, сержант. Я пойду…
– Если вы пойдете с ними, – движением туго поддетого ремешком подбородка полицейский указал на толпу, – то попадете туда, куда вам надо, сэр. Толкуют, что вот-вот во дворец прибудет новый премьер…
– Новый премьер?.. – испуганно переспросил Баттенбери.
– Премьер нового правительства вот-вот прибудет во дворец, чтобы представить ее величеству своих коллег, сэр. Впрочем, толком мы ничего еще не знаем, сэр.
Новая волна людей вливалась на перекресток. Какой-то человек с транспарантом споткнулся, и удар его палки пришелся по спине Баттенбери. Адмирал подхватил падающий транспарант и высоко поднял его над головой. Благодаря огромному росту адмирала его транспарант оказался выше всех остальных. Снизу Баттенбери не видел лозунга, который нес. Поглядывая своими глазами теленка на спутников, он думал только о том, чтобы добраться до дворца. А там будет видно. Баттенбери оглядел шедших рядом с ним людей, и на его лице появилось выражение восторга. Неожиданно для всех он крикнул: "Долой УФРА! На виселицу Хойхлера!" Одни удивленно оглянулись, другие радостно подхватили: "На виселицу провокаторов войны…" Через минуту толпа весело скандировала: "На виселицу!" Баттенбери очень хотелось крикнуть: "Боже, храни Империю!" Он уже открыл было рот, но передумал и только выше поднял свой плакат, чтобы он был еще лучше виден. На нем красовалась яркая надпись: "На виселицу дурака Баттенбери!"
2
Итак, все ясно! Баттенбери сбежал; Тигерстедт исчез.
Хойхлер знал, что за каждым его шагом наблюдают. И знал, что делают это не только иностранные союзники по УФРА, но и свои. Вероятно, именно поэтому он проявлял особенную осторожность во всем, что делал и говорил сейчас, в минуты, которые решил сделать последними минутами своего пребывания в Фонтенбло. Подойдя к двери своего кабинета, он опустил защелку замка. Огляделся, прислушался, отомкнул дверцу сейфа. Перебирая бумаги, некоторые из них засовывал обратно в сейф, иные бросал в камин, часть откладывал на стол. Снова перебрав отложенное, выбросил еще кое-что. Оставшееся: несколько плотных пачек банкнотов и две книжки заграничных паспортов – рассовал по карманам. Захлопнув сейф, отпер кабинет и подошел к телефону.
