О. Пинто - Друг или враг?
Обстоятельства, связанные с безуспешной попыткой первой из двух указанных лодок добраться до Англии, были довольно странными. Снабдив эту седьмую по счету лодку продовольствием, Пульхоф собирался отправить ее со спокойного участка побережья Голландии между Схевенингеном и Хук-ван-Холландом. Была тихая ночь. И казалось, что эта лодка, как и предыдущая спокойно, без особых приключений дойдет до Англии! Но только она отплыла от берега, начал пошаливать мотор. Потом он испортился совсем, и отчаявшийся экипаж все свои надежды возложил на довольно примитивный парус. Однако вскоре с желавшими бежать приключилась новая беда. Поднялся сильный ветер, и несмотря на все их старания, лодку стало относить обратно к берегам Голландии. Море разбушевалось, и лодка бешено понеслась по ветру. Люди уже больше не помышляли о том, чтобы бежать в Англию. Они только всеми силами старались избежать гибели в морской пучине, пусть даже ценой расстрела, окажись они в руках немцев.
На следующее утро выяснилось, что по воле злого рока лодку несет прямо в гавань Хук-ван-Холланд. Что оставалось делать неудачливым беженцам? Самые злейшие враги не могли бы подобрать менее подходящего места для высадки. Потрепанная бурей лодка с явно гражданским экипажем, среди бела дня прибывшая в бойкую гавань, которая кишела немецкими чиновниками и солдатами, не могла не привлечь к себе внимания. В безмолвном отчаянии беженцы ввели лодку в гавань, пришвартовали ее и сошли на берег, ожидая, что их сразу же арестуют. Но ничего подобного не произошло. Не веря, что все кончилось благополучно, они стали быстро расходиться по домам, боясь услышать окрик часового или щелчок ружейного затвора. Но никто не обратил на них ни малейшего внимания, словно это была компания, в мирное время возвратившаяся с прогулки по морю, а не группа беженцев, попавшая в самый бойкий и хорошо охраняемый порт на побережье оккупированной Европы. Впоследствии, поодиночке допрашивая беженцев, рассказавших мне обо всем этом, я узнал, что гестапо и в дальнейшем не тронуло ни одного из участников этого неудавшегося побега.
В чем же крылась причина столь странного поведения немцев? Не могли же они в самом деле оказаться настолько беспечными, чтобы пренебречь элементарнейшими мерами предосторожности? Очевидно, Пульхоф и впрямь действовал заодно с немцами и снарядил лодку с их ведома. Арест беженцев мог осложнить сотрудничество Пульхофа с немцами, и, чтобы избежать этого, они предпочли ничего не видеть.
Еще больше я утвердился в своем мнении, когда мне рассказали подробности второй неудачной попытки бежать. Через два месяца, ничуть не смутившись провалом седьмой лодки, Пульхоф организовал следующий побег. На этот раз лодка должна была отплыть от побережья Северной Голландии. Снова что-то случилось, и лодку прибило обратно к берегу почти в том же месте, откуда она отправилась. Однако на этот раз беженцам не удалось безнаказанно скрыться. Немецкая охрана проявила достаточную бдительность, и их арестовали сразу же, как только они сошли на берег. На допросе некоторых из них пытали. Один беженец не вынес пыток и рассказал, как был организован побег. Гестаповцам удалось вынудить несчастного назвать даже фамилию организатора побега и его домашний адрес.
При всех недостатках немцев их нельзя назвать бездеятельными. И казалось бы, они должны были немедленно арестовать Пульхофа. Им бы доставило дьявольское удовольствие насмерть замучить человека, перехитрившего их. Но не тут-то было. Они не только не зашли за ним по указанному адресу, но и не пытались навести чисто формальных справок. Пульхоф продолжал спокойно заниматься своими делами, будто ничего не случилось.
Обстоятельства, связанные с первой неудачной попыткой бежать, говорили об одном: Пульхоф был в сговоре с немцами и обе попытки бежать организовал с их ведома. Однако во втором случае им для виду пришлось арестовать и допросить неудачливых беженцев, но как только речь зашла о Пульхофе, они вынуждены были прекратить следствие. По-видимому, они очень дорожили им, если позволяли безнаказанно, несмотря на явные улики, открыто срывать их мероприятия по обеспечению безопасности.
После всего этого мне еще больше захотелось встретиться с Пульхофом. Интересно, удастся ли ему увильнуть от некоторых вопросов, которыми я собирался сразить его. Зная, что при более или менее благоприятных обстоятельствах мне вскоре придется столкнуться с этим странным человеком, я решил запастись терпением и ждать.
IIIВ конце весны 1944 года от берегов Голландии ночью отошла небольшая лодка с беженцами. Она взяла курс на запад. Утром неподалеку от берегов Англии ее задержал английский катер береговой охраны и отвел в гавань. Беженцев, среди которых находился и Пульхоф, высадили на берег. Их накормили и, дав отдохнуть, направили в Королевскую викторианскую патриотическую школу в Вандсворте. Там Пульхофа и его товарищей должны были тщательно проверить представители английской контрразведки. Особо строгому допросу подвергся Пульхоф, которым занимались десять — двенадцать дней, то есть значительно дольше обычного. Проверка закончилась, и его согласно установленной процедуре, о которой я уже рассказывал в предыдущей главе в связи с делом Тер Хита, направили в штаб голландской службы безопасности на площади Итон Сквер. Теперь дело официально перешло ко мне.
Прежде чем продолжать дальше, мне хотелось бы со всей серьезностью заявить, что ни один из фактов, которые я намерен привести, не имеет целью показать в неблагоприятном свете методы работы пятого отдела английского управления военной разведки. Мне довелось в течение многих лет работать с этими людьми, мастерами своего дела, поэтому к методам их работы, равно как и к достигнутым результатам, я могу питать лишь чувство глубочайшего уважения. Но когда речь шла о моих соотечественниках, у меня было два преимущества. Голландец чувствует себя свободнее, когда говорит с голландцем, а не с англичанином. То же самое можно сказать об англичанах. После всего пережитого во время побега беженец, оказавшись в незнакомой стране, естественно, насторожен и, пожалуй, даже относится с предубеждением к принятым у чужеземцев методам допроса. Он ответит на все вопросы, но вряд ли добровольно даст сведения, выходящие за рамки поставленных вопросов. Когда же перед ним соотечественник, сдержанность его исчезает. Родная речь, привычное произношение, те особые словечки, которые можно услышать только от соотечественника, помогают ему перейти на более непринужденный тон.
Я всегда старался немедленно сообщать пятому отделу управления военной разведки обо всех интересных случаях. Точно так же поступали мои друзья из пятого отдела. О странных обстоятельствах двух неудачных попыток к бегству я узнал от беженцев за месяц до прибытия Пульхофа. Но его прибытие мне стало известно лишь после того, как он успешно прошел проверку в пятом отделе. Естественно, сообщать моим английским коллегам данные, которыми я располагал, было уже поздно. Поэтому вполне вероятно, что английские контрразведчики ничего не знали ни о самих неудачных попытках, ни о странных обстоятельствах, связанных с ними. Зная все это, они отнеслись бы к Пульхофу с удвоенной подозрительностью. Но поскольку пятый отдел не располагал такими важными данными, его нельзя обвинять в том, что Пульхоф успешно прошел проверку.
Впервые Пульхоф появился у меня в кабинете в яркий солнечный день ранней весной 1944 года, всего за несколько недель до высадки союзных войск во Франции. Итак, в мои руки попало второе по трудности дело за время моей службы в контрразведке. (Самым трудным было дело Луизы, о котором я расскажу в одной из последующих глав.)
По внешнему виду это был типичный метис. Иссиня-черные с блестящим отливом волосы, темные глаза, желтоватая кожа говорили о его малайском происхождении по материнской линии. От отца он унаследовал европейские черты лица. Пульхоф был худощав, среднего роста, со стройными ногами и небольшими красивыми руками. Крепкие, ослепительно белые зубы выдавали в нем туземца. Еще до встречи с ним, основываясь на некоторых данных, я мог судить, что человек он очень умный. Однако лицо его, взгляд выражали столько живого ума, что я не мог не изумиться; стоило мне послушать его каких-нибудь пять минут, и я понял, что не встречал на своем пути молодого человека умнее его. Знакомые Пульхофа были правы: за манерой держать себя, за манерой говорить резким, отрывистым голосом скрывалось высокомерие, однако под маской высокомерия мне удалось разглядеть что-то мальчишеское и, как это ни странно, даже привлекательное. «Опасный, но очень приятный человек», — подумал я.
Допрос тянулся восемь полных рабочих дней — с девяти утра до шести вечера. Я задавал Пульхофу самые различные вопросы о его служебной карьере, заставляя иногда по нескольку раз повторять одно и то же. Пока я не старался уличить его во лжи или выяснить мотивы некоторых его поступков, а просто хотел запомнить все подробности. Мне хотелось также проверить, не допустит ли он оплошности при повторении.
