Рахим Эсенов - Легион обреченных
Черкез молчал, не сводя глаз с Шырдыкули, будто хотел запомнить гадливое лицо труса и убийцы. Вслушиваясь в его жалкий лепет, он подумал, что, наверное, месть — справедливое чувство. О мести может забыть бесчестный, тот, у кого отшибло память. Возмездие — это человеческая память, а человек без памяти — двуногое животное. Ведь такие оборотни, как Шырдыкули, погубили самых близких ему людей, а самого Черкеза и Джемал разлучили с родиной...
Может, в Черкезе заговорило только чувство, сердце? Нет, то же самое ему подсказывал и разум. Он не сможет жить на свете, смотреть людям в глаза, если теперь, узнав правду о гибели своих родных, простит врагам. Даже Вилли Мадер, ставший по воле рока его учителем, тоже наставлял: «Сердце — враг, ум — друг». Что ж, Черкез постарается исполнить эту заповедь.
Новокшонов под контролем чекистов зашифровал письмо. Вскоре оно с ничего не подозревавшим Хорозом было отправлено в тайник на Сумбаре. Резидент приказал ему ждать на границе, в мазанке старого охотника Шаммы-ага. Вскоре из-за кордона пришел ответ. Мадер разрешал всей группе вернуться.
Новокшонов, Черкез и проводник Ходжак быстро собрались в дорогу. У границы к ним должен был присоединиться Хороз. Все выглядело естественно, будто ничего не произошло. В этот раз Новокшонов и Ходжак ехали в одном купе, в соседнем — Черкез, тем же поездом отправились Назаров и несколько оперативных работников отдела контрразведки НКВД республики.
С поезда сошли ночью, на глухом полустанке. Отсюда путь продолжили втроем — Новокшонов и Черкез впереди, Ходжак позади. Резидент затравленно озирался по сторонам: «Поди, издали целым взводом следят. А куда денешься? Не бегун, что прежде, годы-то идут!.. А эти, продажные шкуры, — с ненавистью подумал он о Черкезе и Ходжаке, — моложе намного, сильные и, пожалуй, вооружены. Куда убежишь от судьбы?»
Шли почти всю ночь по азимуту, пока не наткнулись на горбатый холм, поросший боярышником. Здесь их ждал только Шаммы-ага, а Хороз к нему так и не пожаловал. Черкез не скрывал своей радости встречи с охотником. Новокшонов, неприязненно оглядывая их, подметил, как они похожи друг на друга, и наконец вспомнил, что они ведь родичи.
Все утро путники отсыпались в землянке, спрятавшейся в седловине холма, который возвышался на фоне Копетдага. Их разбудил негромкий разговор, сдержанный смех Шаммы-ага, сидевшего у костра с туркменскими парнями в серых халатах.
Пахло дымком арчи. В прокопченных тунче[8], выплескиваясь через края, кипела вода. Черкезу не хотелось подниматься, так и лежал бы на теплой земле, на согретой старой шинели, постеленной Шаммы-ага. Но надо вставать и снова шагать к этой треклятой границе. Он прислушался к голосам людей, беседовавших с дядей. Одним из них был Назаров, переодетый до неузнаваемости. Увидев, что Черкез пробудился, он отозвал его в сторону, и они о чем-то долго говорили.
Вскоре все вместе двинулись к границе. Не доходя до приграничного аула, Назаров, его оперативные работники и Новокшонов свернули в ущелье, а все остальные в сопровождении Шаммы-ага, покружившись на виду у селения, направились к охотничьей мазанке.
Знакомыми тропинками Черкез повел за собой Ходжака и одного переодетого контрразведчика, исполнявшего роль Новокшонова, Шаммы-ага замыкал шествие. С наступлением темноты старик и Ходжак отстали у больших валунов, а Черкез и выряженный чекист медленно двинулись дальше.
Вот и пограничная полоса, всплескивавший на крутой излучине Сумбар. С серой громадой ночи слились скалы, деревья, кустарники. У контрабандной тропы едва обозначились очертания трех арчей с тайником. За ними, в нескольких десятках метров, их должен был дожидаться косоглазый перс.
Черкез издал крик филина — горы отозвались эхом, и снова стало тихо. Подав знак товарищу, чтобы остановился, Черкез осторожно пошел по тропе. Почему никто не отзывается? Почуяли подвох? Иль хитрит косой проводник? Снова заухал филином — и тут же послышалось завывание шакала. Черкез вздохнул, силясь унять волнение. Ему навстречу двинулась тень. Он замер — пусть проводник подойдет поближе. Узнав друг друга, они обменялись паролями. Перс нетерпеливо посмотрел вдоль тропы, приметил смутный силуэт человека.
— Скажи этому обормоту, — зашипел он, — чего истуканом застыл?
— Без истерики, — спокойно ответил Черкез. — Темно, хоть глаз выколи.
В тот же миг за спиной Черкеза что-то хрустнуло, словно кто-то неосторожно наступил на сучок. Раздался окрик: «Стой! Стрелять буду!» Черкез испуганно бросил проводнику: «Побежали!» — и сквозь кусты кинулся к пограничной реке. За ним проворно несся перс, боясь, что отчаянно отстреливавшийся Черкез ненароком заденет его. Откуда ему было знать, что Черкез палил поверх голов своих «преследователей». А чекист в одежде Новокшонова метнулся чуть правее, создавая видимость преследуемого, стрелял на ходу, падал и поднимался, но, добежав до самой кромки реки, упал.
Чекисты тем временем, продолжая гнаться за Черкезом и связным, вели хитро задуманную игру: раздавались выстрелы, топот ног, вскрики, словно при настоящей погоне...
На рассвете мираб, одетый в черную папаху, наблюдал издали за подъехавшей к реке повозкой с красным крестом, в которую погрузили тело человека, будто пытавшегося ночью прорваться за кордон. Из-за реки эту картину созерцал косоглазый проводник, в душе благодаря аллаха, что уберег его от пули кизыл аскеров.
— Поторопились вы с переходом, — упрекнул Мадер Черкеза, оставшись с ним наедине. — Спороли горячку.
— Новокшонова предупреждали, — кивнул Черкез, соглашаясь с резидентом, — что на границе неспокойно. Он и слушать не хотел. Я помню ваш приказ не доверять Джапару Хорозу, но Шырдыкули вздорил с ним по каждому пустяку, отвергая даже разумные предложения. Спросите у Хороза, он подтвердит...
— Заставить надо было его, — раздраженно проговорил Мадер, которому не хотелось признаться, что Хороз, самостоятельно перейдя границу, к резиденту не явился — бежал, видно, к своим старым хозяевам, чтобы подороже продать им тайну антибольшевистского подполья. Фашистский резидент не мог догадаться, что Хороза умышленно спугнули чекисты. — Вы же, мой эфенди, прошли мою выучку...
— Поэтому я не смел ослушаться вашего приказа, господин барон. — У Черкеза от удивления округлились глаза. Весь в ссадинах, в вымазанном грязью халате, простреленном в нескольких местах, с припухлыми губами и взглядом ребенка, он вызывал у сентиментального Мадера чувство умиления. — Вы же сами приказали вернуться.
— Да, но вы прислали письмо, что все дела завершены и... — Мадер осекся. — Разве вы не вместе...
— Нет, он один, — жестко произнес Черкез. — Сказал после того, как отослал вам письмо. Прочитав ваш ответ, я удивился. Мы же условились считать достоверными только те сообщения, где стоят два знака — мой и Шырдыкули. На последнем письме, отосланном им, как вы заметили, моего знака не было. И все же вы на него ответили.
— Иди, мой мальчик, умойся. — Мадер, досадуя на свою оплошность, едва сдержался, чтобы не оборвать Черкеза. — Сними халат, принеси йод, я смажу твои раны.
Черкез направился было к двери, но Мадер остановил его.
— На этих двоих, Ходжака и второго проводника, можно положиться?
— Вполне. Не люди, а кремень, мой эфенди.
— Ты уверен, что они не угодили к чекистам?
— Да. Они довели нас до пограничной полосы и вернулись. Дальше дорогу хорошо знал Шырдыкули, я тоже...
Едва Черкез вышел, Мадер схватил его халат, подозрительно ощупал, обнюхал края дыр, пробитых пулями, — те действительно пахли пороховой гарью. Затем он изучающе вчитывался во второй список «подпольщиков», привезенный Черкезом, и, увидев под каждым листком по два условных знака, проставленных Черкезом и Шырдыкули, погладил бумагу, быстро спрятал в сейф и чуть успокоился.
Через несколько дней Мадеру доставили из тайника письмо. Толстый сообщал, что в ночной перестрелке был убит человек, пытавшийся перейти границу. В нем он узнал одного из трех незнакомцев, появлявшихся вблизи аула в сопровождении старого охотника Шаммы-ага. Это подтвердил и хороший знакомый мираба, военфельдшер, который даже поделился с ним мысгалом опиума-терьяка, найденного при убитом. Он же под большим секретом рассказал Толстому, что нарушитель — шпион, возможно, немецкий или английский.
Сомнения Мадера рассеялись — то был Новокшонов. Фашистский резидент недолго скорбел по своему агенту. Слава богу, что его сразили наповал и он унес тайну с собой. Утешало также, что еще раньше шефы с Крипицштрассе, которые подгоняли с созданием в Средней Азии «пятой колонны», похвалили Мадера, сколотившего в Туркмении антисоветское подполье, и представили к Железному кресту. Когда Мадеру вручали награду и само начальство во главе с Канарисом пожимало ему руки, он неожиданно вспомнил беднягу Штехелле, своего предшественника, опытного резидента германской разведки. Непонятно только, почему Штехелле, прознав о туркменском подполье, сам ринулся в Туркмению. Чекисты выманили? Не похоже. Но Мадер учел печальный урок коллеги, не пошел сам, а отправил Новокшонова. Спасибо Штехелле — многие его бумаги, список, фотографии подпольщиков очень пригодились. Правда, чекисты позднее распотрошили подполье, многих арестовали, но кое-кто уцелел, бежал, обманув чекистов.
