Михаил Любимов - И ад следовал за ним: Приключения
Далее мы с полковником обменялись визитными карточками, щелкнули ботфорты, милая непринужденная беседа за столом, кофе и порт, порт и кофе.
“Вы служили в армии, Алекс?” – “Конечно, сэр, или вы считаете, что в Австралии нет армии?” – “Ха-ха-ха, я так не считаю… я не разобрал на вашей визитной карточке названия фирмы. Ах, вы делаете бизнес на радиотоварах! Превосходно… Раньше порт был терпким, впрочем, в молодости все воспринимается острее, как ты считаешь, Кэти? Ха-ха-ха. Был бы счастлив, если бы вы навестили нас в Брайтоне, живем мы скромно, как старые сквайры, ложимся спать рано… хотя… хотя… иногда можем тряхнуть стариной, правда, Кэти, как ты считаешь? Впрочем, Кэти живет в Лондоне…”
Туда, в Брайтон, я и устремился в одну из суббот с искренним желанием очистить свои легкие от лондонского смога, а заодно подыскать в том районе один-другой тайничок, ну и, конечно, разглядеть попристальней уникальные ботфорты – проклятая идея-фикс, овладевшая дурнем Алексом!
Как я и ожидал, Кэти встретила меня у парадного подъезда в джинсах и с пятнистым котом на руках, который громко и радостно мяукал. (О, моя вечная любовь к котам, так и не нашедшая выхода: Римма не выносила их на дух, лишь однажды в минуту слабости она поддалась на мои уговоры, но альянса с котом не получилось: животное быстро почувствовало неприязнь хозяйки и заделало всю квартиру.)
Сразу же после обмена восторгами по поводу моего визита, славной погоды, желтеющей листвы, прошедшего дождя, победы “Арсенала”, предстоящих скачек в Дерби, йоркширского пудинга и предстоящих реформ частных школ дышащий энтузиазмом Базилио (такую кличку я наклеил на него за усы и кошачьи повадки, тем паче, что сестру Кэти, проживающую с папой, звали Алиса, то бишь лиса Алиса) повез меня осматривать свои парники в пяти милях от города, и там я втайне порадовался заветам Учителя по поводу идиотизма деревенской жизни.
Домашняя трапеза проходила на кухне, увешанной венками из красных луковиц и пузатыми, заделанными в солому бутылками из-под кьянти, потолок украшала рыбацкая сеть (тут меня невольно посетила до тупости оригинальная мысль, что Базилио ловит ею женихов для своих дочерей, – тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца!), за которой светились морского цвета лампы.
– Судя по акценту, вы родились в Америке, Алекс? – Он задал вопрос в тот момент, когда я уже давился куском мерзкого сала, именуемого запеченной свиной ногой.
Я мужественно отложил нож и выпрямился, как в седле:
– Я родился в Австралии, полковник, но, конечно, жил в Америке. Есть во мне и немного итальянской крови. Скажу честно: на родину меня не особенно тянет[17], я привязался к Лондону и счастлив, что Австралия пока еще входит в Содружество Наций, во главе которого стоит английская королева.
В свою легенду я вжился настолько глубоко, что мог повторить ее во сне, – наш дядька обожал будить по ночам и подвергать перекрестному допросу, ссылаясь на богатый опыт тридцатых годов, когда нашего брата хватали на границе свои же ребята, переодетые в форму иностранных пограничников. Вот это была настоящая проверка на прочность, веселенький допрос под пистолетом, а иногда и с прикладами и мордобоем, многих отсеивали, но зато какие оставались люди! Какие люди! Не то что нынешнее племя, богатыри…
Иногда мне даже казалось, что я действительно Алекс Уилки и никогда даже не бывал в великом Мекленбурге.
Во время обкатки я посетил Австралию и целый день бродил по местам своего придуманного детства: небольшая деревушка недалеко от Мельбурна (пришлось зайти в школу, церковь и пивную, поболтать там о живых и мертвых, и особенно о папе Уилки, шекспироведе, которого хорошо помнили, – сам я прикидывался дальним родственником из Америки), добротные каменные коттеджи и ни тени аборигенов, страусов и кенгуру.
Визит на кладбище я, естественно, оставил на десерт как самую сладкую часть своего вояжа – сельские кладбища прекрасны своей неприхотливостью и чистотой, и сердце наполняется тоской, когда стоишь у фамильного склепа, где, кроме прочих, высечено и имя Алекса Уилки, умершего в возрасте восьми лет, “спи, наш мальчик!” – просто и проникновенно начертали уже лежавшие рядом родители.
Конечно, вся сказочная легенда разлезлась бы, как похоронный бумажный костюм под дождем, покопайся в ней контрразведка и попроси австралийских коллег проверить, существует ли Алекс Уилки, эсквайр, ныне владелец радиофирмы в Лондоне, – впрочем, ни одна “липа” не способна выдержать серьезной проверки, а потому “скользи по лезвию ножа, дрожа от сладости пореза, чтоб навсегда зашлась душа, привыкнув к холоду железа”, как написал однажды акын Алекс, не взявший никаких литературных генов от своего батислесаря.
Вечер в Брайтоне тускло тянулся и переместился из кухни в гостиную, к традиционному камину с горкой свежих поленьев – Римма мечтала о таком камине на даче и о самой даче, но, увы, несмотря на все домыслы соседей о гигантских заработках на Севере (моя легенда для соседей по дому в Мекленбурге), княжеская казна наполнялась слабо, а таскать и толкать на “черном рынке” музыкальные системы и дубленки я считал неприличным и рискованным делом, – пусть на этом ристалище соперничают подкрышники с диппа-спортами, не зря ведь их супруги[18] мотаются туда и обратно, делая “бабки” на челночных операциях.
Впрочем, мой антивещизм с годами слабел. Мекленбург по статистике богател, и если раньше о собственных дачах помалкивали (государственные принимались как приятная неизбежность), то теперь они входили в моду, и Монастырю выделялись участки, которые делились в острой борьбе и в зависимости от служебного веса – спеши, лошадка! торопись, ездок!
Римма ухитрилась завоевать кусок земли лишь совсем недавно и бредила проклятым камином (“Ты будешь ходить в лес и собирать сухую хвою… знаешь, как чудесно пахнет, когда горит в камине?” – и я видел свою сгорбленную фигуру с мешком лапника за плечами и отвечал словами Учителя: “Когда мы победим в мировом масштабе, мы сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира!” – “Тьфу, – говорила она, – опять этот бред! Собственность облагораживает, Алик, она заставляет человека работать!” – “Собственность делает человека рабом! Посмотри на Чижика: он живет только дачей, вся его жизнь в заборе, семенах и огороде!” – “Конечно, тебе приятнее пить, а не вкалывать!”), и даже купила книгу о каминах, достала где-то заморские изразцы, в конце концов я плюнул на все, пусть строит дачу, камин, мансарду для друзей, которых не было, площадку для вертолета! Пусть продает хоть все шмотки и машину, и Сережкину технику! Катитесь вы все в тартарары!
Догорели последние угли, и я был препровожден в сиротски обставленную комнату с железной кроватью, воскресившую в моей памяти дни в семинарии, когда я жил в одной келье с Чижиком и боролся с ним не на живот, а на смерть за священное право спать с закрытой форточкой, записанное еще в Хабеас корпус акте.
Душа полковника Ноттингема взошла на дрожжах морского владычества Британской империи, она презирала слабых и изнеженных – в комнате свирепствовал полезный для здоровья холод[19], на подушке лежали hot water bottle, накрахмаленная пижама и красный колпак, словно взятый напрокат у санкюлота.
Прыгая с ноги на ногу на ледяном полу, я напялил пижаму и фригийский колпак – как ни странно, но все оказалось впору – и приготовился к встрече пожилых привидений в белых простынях, которые ворвутся ночью в комнату, гремя многострадальными костями, и загонят в затхлое подземелье с грудой пыльных скелетов. Я выкурил трубку по поводу этих страхов, накрылся тяжелым байковым одеялом, съежился, как улитка в раковине, и прижал к ногам hot water bottle[20].
Далее история развивалась весьма динамично и увлекательно (попади, не дай Бог, на мое место Маня – уже кричал бы дурным голосом: “Полиция! Провокация!” и бегал бы по апартаментам, призывая свидетелей, которых по старой привычке он называл понятыми), в ней присутствовали и скрип двери, и запах “Шанель № 5” (“ах, не люблю я вас, да и любить не стану!”), и hot water bottle, катавшаяся в ногах, и даже ботфорты, которые я так и не увидел во мгле.
Затем мы с Кэти стали встречаться в Лондоне, иногда она оставалась у меня в Хемстеде, и я на другой день смотрел смущенно в удивленные глаза миссис Лейн и ее не менее шокированного сеттера.
– Забавный ты человек, – сказала однажды Кэти, – до сих пор не могу понять, чем ты занимаешься[21]. В бизнесе ты профан, это даже папа сразу подметил[22]…
Я снисходительно усмехнулся: эге, куда тебя занесло! Ничего себе скромная парикмахерша с Бонд-стрит! Сделаем выводы, постепенно спустим все на тормозах, умело отвадим с хемстедских вершин, иди к чертям, крошка моя!
– Я люблю тебя! – сказал я и нежно поцеловал Кэти в щеку.
Дело, однако, приняло совсем другой оборот, когда свалилась на меня “Бемоль” после вызова в Мекленбург.
