Лев Овалов - Рассказы майора Пронина (Сборник)
Что могли сказать в посольстве в ответ на требование, чтобы мистер Эджвуд убрался подобру-поздорову?
Коротковолновая радиостанция, обнаруженная в его машине, красноречивее всяких слов повествовала о его деятельности.
Мистеру Эджвуду не оставалось ничего другого, как вернуться к себе на родину.
Он уезжал, вернее, улетал из Москвы не то чтобы крадучись, но и без особого парада. Никто его не провожал, кроме одного его лакея, который оставался работать в Москве, и вдруг оказался не лакеем, а шифровальщиком посольства; даже другие его лакеи, даже его коллеги по службе не пришли его проводить.
Стоял серенький, сырой день, один из таких дней, когда весна исподволь одолевает зиму; с неба сыпался крупный прозрачный снег, который у самой земли превращался в дождевые капли; погода была почти нелетная.
К аэродрому мистер Эджвуд подъехал на этот раз в чужой машине.
Он вылез из автомобиля, стал прямо в черную лужицу, натекшую откуда-то на неровный асфальт, — на нем были грубые дорожные непромокаемые ботинки, воды под ногами он не боялся, — и подозвал носильщика.
Некоторое время мистер Эджвуд смотрел, как носильщик и шофер выгружают его чемоданы, потом пошел в здание аэровокзала и поднялся в ресторан.
Гардеробщик кинулся было к нему, предлагая снять пальто, но Эджвуд только отмахнулся, подошел к буфетной стойке и попросил налить рюмку водки.
Буфетчица взяла рюмку.
— Не эту, — мрачно сказал он, недовольно глядя на маленькую рюмку, и указал на большой фужер. — Вот эту.
Водку он пил медленно, с удовольствием, смакуя ее по глоткам.
— Чем будете закусывать? — приветливо спросила его буфетчица.
— Ничем, — ответил он уже более любезным тоном и даже пошутил: — Закусывать я буду у себя дома!
В буфете его и разыскал носильщик: бывший лакей идти за мистером Эджвудом не пожелал, счел это теперь, вероятно, ниже своего достоинства.
— Пора идти, — сказал носильщик. — Посадка производится.
— Хорошо, — вежливо ответил Эджвуд и послушно направился к выходу.
Он шел к самолету важный, погруженный в собственные мысли, когда к нему подошел еще один носильщик…
Евдокимов был осведомлен об отъезде господина Эджвуда, и, собственно говоря, господин Эджвуд уже мало его интересовал.
Но утром, в день отъезда Эджвуда, им овладело какое-то буйное мальчишеское настроение…
Ему вдруг пришла в голову блестящая идея!
Евдокимов заторопился, вызвал машину; боясь опоздать, он не стал даже завтракать и велел быстро ехать в цветочный магазин.
Цветы стоили дорого, но предвкушаемое удовольствие было слишком велико.
Из цветочного магазина он помчался на аэродром и приехал как раз в тот момент, когда производилась посадка.
Пассажиры шли к самолету.
Евдокимов подозвал носильщика и издали указал ему на человека, с которым не раз сидел за одним столиком в кафе на улице Горького и который часто называл его своим приятелем.
— Видите вон того иностранца? — спросил Евдокимов носильщика. — Подите и отдайте ему это. Спросите его: «Вы мистер Эджвуд?» — и отдайте. Не ошибитесь: Эд-жжж-вуд!
Он сунул в руки носильщику свою покупку.
— Не ошибитесь, — еще раз напомнил он носильщику. — Мистер Эджвуд…
Носильщик подошел к иностранцу и слегка притронулся к рукаву его пальто. Тот приостановился.
— Да? — спросил он.
— Вы мистер Эд-жжж-вуд? — спросил носильщик и, не ожидая ответа, протянул ему такой обычный и, так сказать, материализованный привет, который он уже много-много раз вручал отъезжающим пассажирам. — Вам просили передать.
И он подал, а мистер Эджвуд взял букет, обернутый в папиросную бумагу. У мистера Эджвуда даже блеснуло что-то в глазах, ему почему-то вспомнилась Галина. Он сорвал с цветов бумагу.
— Это вам передавала одна девушка? — спросил он.
Алые распускающиеся розы, казалось, дышали, и промозглый, тяжелый воздух стал как будто нежнее, весеннее и мягче.
— Никак нет, — сказал носильщик. — Мне это дал вон тот гражданин…
Носильщик обернулся, но там, где только что стоял подозвавший его гражданин, никого не было.
Иностранец покопался в кармане, протянул носильщику первую попавшуюся ему под руку бумажку, сунул букет под руку, точно это был не букет, а веник, решительно зашагал к самолету и через минуту скрылся от носильщика навсегда.
Евдокимов тоже быстро шагал прочь от аэродрома. Он был удовлетворен, но он опаздывал на службу, и не успел войти к себе в кабинет, как ему передали, что его срочно вызывает генерал.
Он знал, для чего его вызывают. Надо найти Жадова. Генерал уже говорил с ним об этом. Анохин может успокоиться: в Москву Жадов не вернется. Его надо искать всюду и везде. Надо сообщить на все пограничные заставы. Если ему и удастся добраться до границы, его возьмут там… Евдокимову придется об этом побеспокоиться. Предстоит еще тяжелая, напряженная работа…
Что ж, он готов к ней…
Евдокимов вошел к генералу, но не успел даже раскрыть рот для приветствия.
— Это еще что за номер? — закричал на него генерал и застучал по столу пальцем. — Мальчишество! Бестактность! Вместо того чтобы заниматься делом, вы выкидываете какие-то эскапады! Кто вам это позволил?
Даром что старик! Откуда ему все становится, немедленно известно?
Генерал кричал, стучал по столу, бушевал, но Евдокимову почему-то казалось, что он не очень сердится.
Постепенно генерал начал остывать, смяк. Вытащил из кармана носовой платок и вытер на лбу бусинки пота.
— Вы меня уморите, — сказал генерал. — За вами нужен глаз да глаз…
Генерал почесал затылок.
— Ну? Чего вы молчите? — опросил он.
Он строго посмотрел на Евдокимова, но глаза у него не сердились.
— Говорите же, Дмитрий Степанович! Что вы можете сказать в свое оправдание?
Евдокимов вздохнул. Действительно, что он мог сказать в свое оправдание?
— Григорий Петрович, — умоляюще промолвил он, — Но ведь я купил эти цветы на свои собственные деньги!
РОК-Н-РОЛЛ ДЛЯ МАЙОРА ПРОНИНА
1
Этот танец считался вражеским. Само слово с двумя черточками — рок-н-ролл — попахивало шпионскими страстями. И добропорядочная московская балерина исполнила его только по настойчивой просьбе офицера КГБ — по оперативной необходимости. Рок-н-ролл казался несовместимым с советским образом жизни. Да и вправду заокеанская массовая культура, олицетворением которой был сей энергичный танец, не совпадала с коренными постулатами идеологии СССР. Другое дело — твист, его, спустя несколько лет, удалось адаптировать для нашей оптимистичной молодежи. С начала шестидесятых годов итальянские и советские твисты громко зазвучали от Калининграда до Сахалина, да так и до сих пор звучат — «Черный кот», «Королева красоты», «Шагает солнце по бульварам». Впрочем, про бульвары — это уже шейк, что для майора Пронина было приравнено к твисту. Рок-н-ролл оставался запретным плодом и в шестидесятые, это слово в благожелательном контексте было принято заменять эвфемизмом, а уж в 1957-м… В моде были пластинки Владимира Трошина и Рашида Бейбутова, записи Лолиты Торрес, голосистых итальянцев, горячих латиноамериканцев, которые даже сквозь треск патефона голосами напоминали нашенских грузин… Даже авторы «Крокодила» еще не вполне владели информацией об Элвисе Пресли. А в штатах молодой белый певец тюремного рока уже был сказочно знаменит.
Холодная война, противостояние сверхдержав, ядерная зима — тревожные мотивы будоражили умы. Они как нельзя лучше подходили к массовой культуре: о холодной войне слагались песни, сочинялись романы, снимались киноленты. Шпионаж вторгался в засекреченный мир новейших технологий. Лев Овалов — писатель-коммунист, прошедший классовые бои Гражданской, ГУЛАГ и ссылку, — обладал необходимым политическим темпераментом, чтобы писать о холодной войне. Писателю нужно было перевести свои гражданственные впечатления на язык занимательной литературы в стиле библиотечки военных приключений. Такая задача была по плечу Льву Овалову: «Букет алых роз» он написал за несколько недель, сразу после вдохновенной работы над «Медной пуговицей».
Лев Овалов считал необходимым наполнять свои приключенческие повести приметами времени, ультрасовременными знаками. В пятидесятые годы в обеих столицах появились стиляги — молодые носители зарубежной моды. Поколению фронтовиков было странно смотреть на вполне благополучных молодых людей, которые неистово бунтуют, отстаивая нестандартную ширину брюк и расцветку галстуков… С одной стороны — кто в молодости не резвился, не объяснялся на собственном поколенческом жаргоне, кого не привлекали призраки сексуальной свободы, как бы последняя не именовалась, дачным отдыхом или рок-н-роллом… В 1957 году, когда повесть была напечатана в журнале «Юность», рок-н-ролл был для Советского Союза настоящей экзотикой! Честно говоря, в те времена и на Западе, кроме падких на все новое юнцов, мало кто всерьез признавал эту музыку. Незамысловатые песенки про любовь, сопровождаемые откровенными движениями бедер, считались бунтарством. Правда, на звездах рока уже научились делать деньги. Чудовищные гримасы западной индустрии развлечений разоблачались советской прессой с неизменным сарказмом. Натяжки холодной войны дополняла резонная критика с позиций здравого смысла и хорошего тона. Майор Пронин всегда был пуританином.
