Александр Авдеенко - Горная весна
Никому не доверяя, всего боясь, всегда готовый встретить в самом сердечном человеке своего смертельного врага, чувствуя себя на советской земле чужим, «Ковчег» не мог не быть настороже даже здесь, где его так радушно приняли. Как только закрылась за Дударем дверь, «Ковчег» бесшумно подскочил к ней и замер прислушиваясь. Но даже его чуткое, давно натренированное ухо не уловило слов Алены, сказанных «пограничным шепотом». Ничего не понял «Ковчег» и все-таки встревожился. Почему вдруг шепот? Что Алена сказала отцу? Не послала ли она его в милицию или к пограничникам?
«Ковчег» нащупал в кармане пистолет и распахнул дверь. Но отец и дочь уже спокойно стояли посреди комнаты, развертывая большую холщовую скатерть и готовясь накрыть стол. «Фу, дурак! Чуть на рожон не попер со страху», — усмехнулся «Ковчег» и вытащил руку из кармана.
— Спасибо, — сказал он вслух, — освежился на славу! Папаша, где же вино?
— Иду, иду!
Иван Васильевич взял фонарь, зажег свечу и старческой походкой побрел к выходу. «Ковчег» дымил сигаретой, с улыбкой смотрел на раскрасневшуюся Алену, домовито снующую по комнате с тарелками и стаканами от буфета к столу, но сам он был не здесь, а там, около лесника. Вот старик зашаркал своими разношенными башмаками по прихожей, вот неторопливо, осторожно, со ступеньки на ступеньку начал спускаться по деревянной лестнице крыльца. «Ковчег» тихо, незаметно для Алены, перевел дыхание. Все, кажется, в порядке. Разве так шел бы Дударь, если б спешил к пограничникам?
— Далеко у вас подвал? — спросил он на всякий случай, чтобы окончательно успокоиться.
— Во дворе. А что? — Алена с веселым упреком посмотрела на гостя: — Не терпится выпить? Товарищ Козловский, вы рыбу, вяленую, случаем, не любите? — неожиданно став серьезной, спросила она.
— Полюблю, если есть.
— Есть. Я сейчас.
Алена зажгла свечу и, неся ее впереди себя, легкой своей походкой, не оглядываясь, пошла к двери.
«Ковчег» снова насторожился. Нет, он ни на шаг не отпустит от себя эту кралю. Хоть она и простушка с виду, но кто знает, что у нее в голове!
— Ты куда, Аленушка?
— За рыбой.
— А где она у тебя?
Алена подняла лицо к потолку.
— На втором этаже.
— Я пойду с тобой! — Он взял свечу и, прикрывая ее ладонью, пошел за Аленой.
Они поднялись на второй этаж по узкой скрипучей лестнице и, пройдя крошечный коридорчик, вошли в просторную мансарду с низкой стеклянной дверью, за которой на веревке, на фоне звездного неба, висели распяленные лещи.
— Это что такое? — шумно изумился гость, оглядывая мансарду. — Куда я попал?
— Угадайте! Сроду не отгадаете.
Алена открыла дверь на балкон, сняла две крупные рыбины.
Гость тем временем, держа свечу высоко над головой, осматривал мансарду. Большую ее часть занимал верстак, заваленный столярными поделками, плотничным и для резьбы по дереву инструментом. На глухой стене висели две трембиты. Они были так давно сделаны, столько послужили людям, что потемнели. Это была не чернота дряхлости, а благородная печать долголетия. В мастерской еще много было всякой всячины. Тут Иван Васильевич чинил ружья окрестным охотникам, снаряжал для себя патроны, делал дробь и пули, способные свалить старого кабана и медведя, вырезал из выдержанного дерева жбаны, шкатулки, футляры для часов, колдовал днями и ночами над громовицей: создавал пастушьи трембиты, наделял их силой звука, способной потрясти горы. Не было во всем Закарпатье лучшего мастера трембит, чем Иван Васильевич Дударь. Ни один пастух не осмелился утверждать, что он способен заиграть на трембите лучше или хотя бы так, как Иван Васильевич. Больше сорока лет дул в свою трубу трембитный мастер и всегда выдувал одну и ту же мелодию — солнечную, весеннюю, праздничную, которая звучит один раз в году, в дни неповторяемого «веснования», когда начинается «ход на Половины», в дни, когда верховинцы наряжаются в лучшие свои одежды и гонят на альпийские луга маржину — овец, коров, коз, жеребят.
И дочь свою Алену Иван Васильевич научил выдувать из трембиты только одну эту песню, славящую весну.
— Ну, угадали? — Алена вернулась в мансарду, но дверь на балкон оставила открытой.
— Угадал. Твой отец делает трембиты.
— Правильно, делает трембиты. Да еще какие! Вот послушай.
И Алена так быстро сняла со стены одну трембиту, так молниеносно вскинула ее над головой грозным раструбом в сторону открытой балконной двери и звездного неба, что «Ковчег» не успел даже пошевелиться, слово произнести. Зажмурившись, во всю силу своих молодых легких трубила Алена, призывая на помощь пограничников, всех отважных верховинцев и прежде всего мужа, Андрея Смолярчука. Он в первые же дни их совместной жизни, уходя ночью на заставу, сказал Алене: «Не нравится мне твоя лесная избешка: на отшибе стоит…» Алена ответила ему с улыбкой, шутя: «Я позову тебя трембитой, если мне будет плохо». Он с радостью и всерьез подхватил ее слова: «Правильно! В случае чего труби и труби во всю ивановскую!»
И вот она трубила. Как никогда, звучно гремела пастушья трембита, сделанная из громовицы. По всем яворским горам и долам, проникая во все колыбы лесорубов, катится ее гром. Дребезжали стекла в окнах и балконной двери. Вибрировал железный инструмент на верстаке. Расплескивалась вода в ковшике. Звуковые волны перекатывались по бревенчатым стенам, по пихтовым доскам пола. Тряслись щеки у «Ковчега», расширялись и расширялись зрачки.
— Да ты что… что ты? — заикаясь, с перекошенным от ужаса лицом закричал «Ковчег», хватая трембиту и отдирая ее от губ Алены. Рука его, опущенная в карман пиджака, сжимала пистолет, готовая надавить на спусковой крючок и выпустить в молодую женщину все девять пуль.
Если бы Алена не улыбнулась в это мгновение беспечно и простодушно, если бы она не взъерошила волосы на голове «Ковчега», не видать бы ей белого света.
— Чего ты испугался, товарищ Козловский? — искренне удивилась она.
— Да я не испугался, а просто так… оглушила… — «Ковчег» достал дрожащими руками сигареты, прикурил от свечи. — Всю Верховину разбудила!
— Не бойся, верховинцы умеют крепко спать. Пойдем.
Они спускались вниз; она шла впереди, а он со свечой — позади. Вернулись в ту комнату, где был накрыт к ужину стол. Тарелки, стаканы, вилки, ножи, закуски на месте, а вина до сих пор нет.
— Где же отец? — «Ковчег» откровенно подозрительно посмотрел на хозяйку.
— И правда, где же это он? — Я сейчас… — Алена стремительно, пожалуй, слишком стремительно направилась к двери. Выдержка, так верно и долго служившая Алене, вдруг изменила ей.
— Постой! — приказал «Ковчег».
Алена не остановилась и не оглянулась. Она побежала. «Ковчег» бросился ей наперерез. Она поняла, что сейчас, сию секунду он схватит ее, сомнет, растопчет, задушит. Нет как будто уже никакого спасения Алене. Есть! Вот оно — громоздкий, вырезанный из мореного дуба, каменно-массивный, старый-престарый стол. Алена подскочила к нему и с бешеной силой, которая до сих пор никогда не просыпалась в ней, опрокинула его и бросила к ногам врага. «Ковчег» чуть-чуть замешкался перед этим неожиданным препятствием. Алене этого было достаточно, она успела выскочить в прихожую и устремилась к наружной двери. «Ковчег» бежал за ней следом, он швырнул ей вдогонку тяжелый табурет, потом выстрелил, а она мчалась вперед. Подбежав к двери, она толкнула ее плечом, выскочила на крылечко, перемахнула через перила.
Родная верховинская земля была под ногами Алены, родное карпатское небо сияло вечерними звездами над ее головой, плотная горная темнота обступала ее со всех сторон, густой лес призывал ее к себе, обещая надежный приют под своим гигантским добрым крылом.
Через несколько минут к дому лесника примчался Смолярчук. Его сопровождали Тюльпанов и Витязь.
Глава двадцать третья
Витязь был поставлен на горячий след Козловского. Овчарка устремилась в лес, обогнула главную лесосеку по склону горы и, петляя по зарослям над правым берегом потока, спустилась к автомобильной дороге, по которой лесовозы транспортировали буковые и сосновые кряжи. Здесь овчарка заметалась из стороны в сторону, заскулила: след пропал!
Обследовав на всякий случай местность и не найдя следа, пограничники побежали вниз по щебенистой дороге, которая лежала узкой полоской по самому берегу кипящего пеной, взваленного камнями потока.
— Машина! — проговорил, останавливаясь, Тюльпанов.
В самом деле, свет автомобильных фар заскользил по вершинам деревьев, и послышался натужный на крутом подъеме звук мотора лесовоза. Скоро из-за поворота выплыл тупоносый грузовик с белым зубром на боковине капота.
Смолярчук поднял руку. Грузовик остановился.
— Товарищ водитель, какой-нибудь лесовоз встретили?
