Станислав Гагарин - Ловушка для «Осьминога»
– Интересно, – сказал старший лейтенант. – Мне полковник Мяги то же самое сказал. И попросил сообщить о его соображениях вам. Я попросту не успел этого сделать, вы сами спросили.
– Ну а твое мнение? Сам-то что думаешь?
– Есть в ваших соображениях сермяжная правда, есть… Меня тоже смущает в этих двух историях небрежность в подготовке побега, – задумчиво проговорил Елуферьев. – Как будто организаторов интересовал не результат, а сам факт намерения этих типов смыться за рубеж. Да и кандидатуры выбраны никчемные. Так, для статистики…
– Для статистики, говоришь… Постой! Кажется, ты попал в десятку, Митрофан. Письменный рапорт руководству у тебя готов?
– Осталось вычитать после машинки…
– Вычитывай поскорее и пойдем к начальнику отдела. Теперь нам есть что сказать Анатолию Станиславовичу.
– Кажется, и я сообразил, где и какую собаку ребята с той стороны пытаются зарыть в Эстонии, – сказал Елуферьев.
IV
У Марка Червяги еще не истек месячный срок фальшивой командировки из Астрахани в институт холодильной промышленности, когда ему показалось, что за ним следят. Явного наружного наблюдения Докер не зафиксировал, это были интуитивные подозрения, но Червяга знал – ему уши прожужжали об этом инструкторы Ликея, – что русская контрразведка отличается высоким профессионализмом сотрудников и позволяет заметить внимание со своей стороны лишь в том случае, когда это входит в ее планы.
Докеру показалось, однажды, что женщину, которую он заприметил в метро, он узнает в соседке по ложе в Большом драматическом театре, куда Червяга направился вовсе не потому, что был поклонником сценического искусства, а согласно инструкции. Ему предписывалось посещать культурно-просветительные учреждения, ходить на митинги неформальных организаций, прислушиваясь там к разговорам людей, собирая сведения об их настроениях в связи с новыми веяниями в стране. С этой же целью Марк трижды стоял в очереди за водкой, слушал, как сетуют выпивохи на ограничительные меры, введенные правительством, и как-то даже поймал себя на том, что с неким злорадством думает о тех хлопотах, которые доставила его шефам развернувшаяся на его бывшей родине борьба за трезвость.
Во второй раз Докеру показалось, что парня, сидевшего напротив в вагоне электрички, он где-то уже видел. Червяга, сам изучавший методы наблюдения за объектом, знал: не полагается садиться перед тем, кого ведешь на поводке Объекту ты вообще не должен показываться на глаза. Если он уже видел где-то этого парня, случайность это или совпадение? Или он попросту запсиховал от той неясности положения, в котором находился
Червяга так и не получил заданий от агента, в распоряжение которого он поступил Он получил от него лишь один зашифрованный приказ – в мини-капсуле втиснутой в одно из яблок. Условленный код предписывал вести себя согласно легенде, не предпринимать никаких акций, ждать через намеченные каналы указаний. По вторникам и пятницам ему надлежало посещать соответственно Балтийский и Московский вокзалы и проверять одну из ячеек автоматической камеры хранения.
Через неделю проживания в гостинице моряков Балтийского пароходства Докер стал подумывать о том, чтобы сменить крышу. Жилье было безопасное, с администрацией не было никаких проблем, Марк обаял всех дежурных, угощал женщин хорошей рыбой, которую он якобы привез из Астрахани, подносил скромные презенты и мог обитать здесь до конца тридцатидневного срока. Но безмятежное существование испортил некий Гоша Чеснок, второй механик с теплохода «Дмитрий Пожарский» Мурманского пароходства. Жил Гоша в Одессе, работал в Заполярье, а в Питере находился в отпуске, который скоро кончался, – «Дмитрий Пожарский» двигался из Монреаля в Ленинград. Заприметив Докера в буфете, Чеснок признал в нем земляка, и хотя Червяга сказал, что он холодильщик из Астрахани, Гоша, которому довелось поплавать и рефрижераторным механиком, воспылал к Марку пылкой любовью и очень захотел «раздавить с земляком пузырек», да так настаивал, что пришлось Червяге заявить состою, мол, в обществе борьбы за трезвость, не потребляю из идейных побуждений. Такой аргумент утихомирил Гошу Чеснока, в смысле выпить, но его симпатии к Червяге не исчезли, он стал говорить о том, что с хорошим человеком можно общаться и без спиртного. Собственно говоря, ничего странного в поведении Чеснока, который писал стихи и все порывался прочесть Докеру историческую поэму о Соловецких островах, не было. Гоша скучал в ожидании теплохода, заняться ему было нечем, стихи, видимо, на данном этапе не складывались, вот он и прилепился к Марку Червяге, который и сам механиком был, и на «ша» говорил, совсем как в родной Одессе.
В связи с последним обстоятельством Докер вспомнил, как смущались в Ликее специалисты по диалектологии, были там и такие, тем, что он мягко произносил аффрикативное «г», – так говорят на русском языке все, кто вырос в южных районах страны, в том числе и русские по национальности, – да еще смягчал шипящие звуки так, что от него за милю несло Одессой-мамой. Попытки изменить говор Докера не увенчались успехом, и перед выпуском его из Ликея было решено легенды для него разрабатывать с учетом того, что он в детстве жил в знаменитом городе.
И вот теперь, когда Докеру стало казаться, что чекисты сели ему на хвост, он и Гошу Чеснока принялся подозревать.
«Без мыла в душу лезет, – зло думал он о веселом одессите. – Подсадили его ко мне. Точно. Тоже мне – кореш… Таких корешей надо политанией выводить!»
Докер позвонил в диспетчерскую торгового порта и спросил, когда ожидается приход «Дмитрия Пожарского» Полученные сведения совпали с тем, что говорил Гоша Чеснок.
«Ну и что?! – спрашивал себя Докер, когда трезвый голос рассудка говорил ему, что он просто запаниковал. – На Литейном, дом четыре, не лаптем уху хлебают. Все у них продумано. Этот Гоша, небось, судовой механик в прошлом, а сейчас кэгэбэшный майор».
Словом, решил Червяга рвать когти, как он любил, теперь только мысленно, выражаться. Уголовный опыт приобретенный им в Нью-Йорке, когда он входил в гангстерскую банду, и помноженный на подготовку в Ликее, подсказывал ему, что любое подозрение, любое беспокойство по поводу собственной безопасности, интуитивные страхи должны приниматься как сигнал реальной тревоги.
Синдром «по ком звонит колокол», так называл это состояние Джон Бриггс. Об этом состоянии Сократ рассказал курсантам выпуска в лекции, которая так и называлась «Интуиция и чувство опасности». А Сократу, считал Марк Червяга, можно верить, он чуть ли не полжизни провел в России на нелегальной работе.
Но куда подаваться? Уехать из Ленинграда Докер не имел права. Нельзя было прерывать связь с агентом. Надо было ждать знака в общественном туалете. Переехать в другую гостиницу? Но в какую? Крупные отели отпадают по разным причинам, главная из которых в усиленной засветке. Поискать что-нибудь в ведомственных домах для приезжих?.. Их в городе предостаточно, но там трудно затеряться среди постояльцев, размеры таких гостиничек карликовые. И Марк Червяга решил поселиться в дачном поселке. Надо было только выбрать место, куда не ездили бы туристы Стрельна, Петергоф, Гатчина и тому подобное отпадали. Оставалось искать на Карельском перешейке.
Была пятница, когда Докер решил поехать на электричке с Финляндского вокзала в сторону Сестрорецка и выйти там, где Бог на душу положит. Но пятница – явочный день, и с утра, едва отбившись от предложения Гоши Чеснока мотануть вместе на Невский, он поехал на Московский вокзал.
По дороге Докер привычно проверялся, но заметить что-либо не смог. Это несколько его успокоило и, разгуливая по вокзалу, – здесь он тоже страховался, прежде чем подойти к условленной ячейке автоматической камеры хранения, – Докер пытался даже мысленно шутить по поводу чересчур вредной для нервной системы работы. За нее молоко нужно давать!
В ячейке камеры хранения его ждал сигнал: «Приготовиться! Приступаем к операции. Подробности в почтовом ящике. Ф-49-81».
V
Руководство ЦРУ всегда придавало большое значение распространению в стане потенциального противника политических слухов подрывного характера. И в отдельных случаях, особенно в странах третьего мира, население которого находилось еще под влиянием религиозного фанатизма, инспираторам удавалось достичь ощутимых результатов. История знает немало примеров, когда агенты ЦРУ с помощью фальшивой информации подталкивали толпу на массовые убийства и мятежи, уличные беспорядки, студенческие волнения, а затем пользовались этими обстоятельствами как средством, подталкивающим развитие заговора, государственного переворота. Так было в Тегеране и Лхасе, Бразилии и Центральной Африке, в Анкаре и Сеуле.
Прибегала организация к этому древнейшему способу ослабить позиции противника и в социалистических странах: когда возникали экстремальные ситуации в Берлине – 1953 год, в Венгрии – 1956-й, в Чехословакии – 1968-й, в Польше недавнего времени. К распространению слухов привлекались великолепно оснащенные технически радиостанции «Голос Америки», «Свобода», «Свободная Европа» и служащая в качестве подголоска «Немецкая волна».
