Лев Овалов - Медная пуговица
— Да, тут что-то не то…
— Заметьте, Иван Николаевич, она назвала приметы Беляковой, а не своей матери. У Ковригиной никакой татуировки ведь не было. Допросить?
— Да, — согласился Пронин. — Но мы разделим работу: я поговорю с Глазуновым и младшей Ковригиной, а вы ищите Белякова и не упускайте из виду институт. С Глазуновым полезно посоветоваться, а что касается дочки, хочу сам на нее взглянуть, тем более что и о старшей Ковригиной я имею очень слабое представление.
Пронин встал, прошелся по кабинету, остановился перед Ткачевым.
— Но как, как им удалось взять Ковригину?
Ткачев пожал плечами.
— Ушла позавчера. Вечером. Не сказала куда. И пропала!
— Вот именно! И ведь уверенно взяли. И переодели в ее одежду Белякову. И, чтобы следователь не ошибся, подкинули сумочку с документами…
Ткачев вздохнул.
— Умело действуют!
Пронин досадливо поморщился.
— Не столько умело, сколько нагло. Не совсем понятно, как они высмотрели труп Беляковой…
— Ну, это-то понятно, — возразил Ткачев. — Звонили по приемным покоям да спрашивали: не доставлена ли после несчастного случая какая-нибудь иногородняя женщина? А там отвечали: доставлена, мол, приезжайте. Они ведь сами заинтересованы в том, чтобы отыскались родственники. Те и приезжали, смотрели — годится или не годится. А когда увидели, что годится, предъявили родственника!
— Кому он только родственник?
— Это мы узнаем, как только его найдем. Но вот где его искать?
Пронин улыбнулся и указал рукой куда-то за окно.
— Там, Григорий Кузьмич, там!
Ткачев засмеялся.
— Я только об одном, Иван Николаевич, хочу вас спросить: как вы догадались, что Ковригина не Ковригина?
— Интуиция! — пошутил Пронин. — Так и быть, уж признаюсь. Я ни о чем и не догадывался. Просто считаю, что когда гибнет такой человек, как Ковригина, проверку следует производить самым доскональным образом.
— А почему они не инсценировали ограбления?
— Ну это уж детский вопрос. Для того чтобы никого не искали. Несчастный случай — искать некого, а начнется розыск грабителей, глядишь, и еще до кого-нибудь доберутся.
В кабинет вошел секретарь.
— Вас спрашивает по телефону академик Глазунов.
— Легок на помине!
Пронин взял трубку.
— Здравствуйте, Георгий Константинович!
Глазунов хотел увидеться с Прониным.
— А зачем ко мне? — сказал Пронин. — Я сам приеду. На месте и поговорим о делах.
Пронину хотелось непосредственно познакомиться с обстановкой в институте.
Закончив этот короткий разговор, он обратился к Ткачеву:
— Я сейчас в институт, Глазунову нужно о чем-то со мной поговорить. А вы вызовите ко мне часа через два эту самую дочку. Только не испугайте девицу, и так, чтобы у нее дома — никто и ни о чем.
Знаменитый ученый мало походил на чудаковатого академика, какими их часто изображают драматурги. Ему не было и пятидесяти лет. Здоровый, подтянутый, аккуратный, он скорее напоминал высокопоставленного штабного офицера, одетого в штатский костюм.
— У нас большая потеря, — пожаловался Глазунов.
— Знаю, — сочувственно откликнулся Пронин.
— Только что с похорон, — задумчиво сказал Глазунов. — Со странных похорон…
— Почему «странных»?
— Не верится, что мы потеряли Марию Сергеевну…
Пронин испытующе посмотрел на собеседника.
— То есть как «не верится»?
— Мария Сергеевна была человеком умным и уравновешенным. Она не из тех мечтательниц, которые не замечают, что происходит вокруг… — Глазунов помолчал. — Ей незачем было ехать в этот вечер в Рассадино. — Глазунов опять помолчал. — Не нравится мне этот странный звонок, после которого она покинула дом. — Он говорил медленно, веско, каждую фразу сопровождал паузой. — Я не верю в шутки судьбы…
— Вы что же — спорите против очевидности?
Глазунов развел руками.
— Не против очевидности, но у меня нет уверенности, что Мария Сергеевна погибла из-за собственной неосторожности.
— Почему?
— Я бы скорей поверил, что ее нарочно вызвали, — пояснил Глазунов. — Хотели чего-нибудь от нее добиться и погубили…
— А почему именно ее?
— Потому что в институте только три человека полностью осведомлены о новом открытии, и те, кто интересуется нашими тайнами, вероятно, знают имена этих людей. Выманить Федорченко или меня сложнее. Мария Сергеевна менее известна, да к тому же могли рассчитывать и на то, что она женщина. Ну а женщин принято считать послабее характером. Легче обмануть, легче принудить…
Пронин насторожился.
— А ее легче принудить?
— Нет, далеко не легче. По-моему, просто даже невозможно…
Глазунов плотно сжал губы.
— Чего же вы хотите, Георгий Константинович?
— Проверки. Марии Сергеевне было не до прогулок по ночам. Повторяю: может быть, это излишняя подозрительность, но я решил высказать вам свои сомнения. Был на похоронах и все время думал, а вдруг здесь… преступление.
— Вы правы, — сказал Пронин. — Скажу даже больше. Вы хоронили не Ковригину. Ее подменили. Похитили…
Глазунов поднялся.
— А где же Мария Сергеевна?
— Этого мы еще не знаем, — тихо произнес Пронин. — Но чтобы найти ее, необходимо создать у похитителей полную уверенность в том, что они хорошо разыграли свою игру, что никто не сомневается в том, что сегодня хоронили Ковригину. Если ее не убили, значит, она нужна живая. Но если они почувствуют, что мы напали на их след, они могут избавиться от живой улики.
— Понятно, — медленно произнес Глазунов. — Но я надеюсь…
— И я надеюсь, — сказал Пронин. — Пусть только побережется Федорченко, да и вы сами будьте поосторожнее.
Вернувшись из института, Пронин вызвал Ткачева.
— Девица здесь?
— Ждет.
— Какое впечатление?
— Хорошее.
— Ну-ну…
Пронин был предубежден против дочери Ковригиной. Она сознательно вводила в заблуждение следователя. Кто ее направлял?
Пронин осведомился:
— Говорили с ней о чем-нибудь?
— Нет.
— А как реагировала на вызов?
— Принеслась как на крыльях.
— Спрашивала о чем-нибудь?
— Ни о чем…
Ткачев ввел Леночку.
— Садитесь, — сказал Пронин.
Леночка села.
Пронин молчал.
Леночке стало не по себе.
— Как вас зовут? — спросил Пронин.
— Ковригина… Елена Викторовна…
Пронин пристально наблюдал за Леночкой. И постепенно его предубеждение рассеивалось. Светлые русые волосы слегка пушились над открытым и прямым лбом. Из-под темных, резко очерченных бровей смотрели большие вдумчивые глаза. Настоящие карие глаза, о каких поется в народных песнях. Подбородок был крутоват и свидетельствовал о доле упрямства в характере, но все лицо выражало столько простодушия и непосредственности, что просто невозможно было заподозрить ее в притворстве.
— Вы похожи на свою мать? — неожиданно спросил Пронин, спросил неприветливо, сухо.
— Говорят… — Леночка смутилась. — Только мама гораздо красивей… — Она совсем смешалась. — Вы не подумайте, будто я считаю себя красавицей, — добавила она. — А мама красивая. Это все говорят…
Девушка, которая сидела сейчас перед Прониным, была удивительно прелестна, и он с горечью подумал о том, что наружность бывает обманчива.
— Можете идти, товарищ майор, — сказал вдруг Пронин Ткачеву…
Ему не хотелось, чтобы в эту минуту рядом с ним находился Ткачев. Вопреки сложившейся предубежденности девушка производила хорошее впечатление, а Пронин не любил ошибаться, он хотел разобраться в этой девушке один на один и затем уже сообщить свое мнение Ткачеву.
Пронин и Леночка остались вдвоем.
— Значит, так… — сказал Пронин и опять замолчал.
Леночка ждала.
Он помолчал и вдруг решил сразу задать ей самый главный и самый неприятный вопрос.
— Как же так? — откровенно спросил он. — Как же вы пошли на то, чтобы признать чужую женщину своей матерью?
У Леночки выступили на щеках красные пятна. Она растерянно посмотрела на Пронина.
— Но ведь вы же сами! — сказала она. — Вы сами велели мне это сделать!
— Что сделать?
— Говорить, что мама попала под поезд, — сказала Леночка. — Что у нее на руке «Люся плюс Боря».
— Кто велел? — озадаченно переспросил Пронин.
— Ну не вы лично, но ваш работник. Товарищ Королев.
— Подождите, — сказал Пронин.
Только многолетний опыт и выдержка позволили ему скрыть свое волнение.
Он тут же снова вызвал Ткачева.
— Слушайте, Григорий Кузьмич, слушайте! — обратился он к нему. — Оказывается, Еленой Викторовной занимался у нас Королев?
— Правильно, — подтвердила Леночка. — Товарищ Королев.
Пронин увидел, как округлились у Ткачева глаза.
— По-видимому, это прошло мимо меня, — сказал Пронин, потирая лоб. — Это какой же Королев?
