Юрий Барышев - Мадам Гали – 4. Операция «Сусанин»
Подумав, Яков Соломонович решил выкурить первую запретную папироску прямо здесь, а не на берегу водохранилища, как он делал это обычно.
Рука скользнула в карман плаща, нашарила шершавый бок папиросной пачки и коробок спичек, как вдруг…
Коган резко обернулся, ища объяснения новому, необыкновенно острому приступу беспокойства.
Улица перед заводской проходной была совершенно пуста. Никто не наблюдал за Яковом Соломоновичем, никто не мог помешать ему сейчас достать папиросы и закурить, но рука почему-то сама вынырнула из кармана пустой.
– Нервы сдают, – Коган сам прокомментировал свое поведение вслух. – Лечиться пора. Ладно, покурю на берегу.
От звуков собственного голоса профессору стало немного легче, но, тем не менее, торопливо зашагав дальше по улице, он еще раз или два оглянулся по сторонам, ища невидимых соглядатаев.
Минут пятнадцать спустя, Коган, обойдя стороной здание пожарной команды и несколько частных домиков, углубился в лес.
Это был уже самый настоящий лес, а не городской парк. Сосны в этом лесу росли вперемешку с березами, в особенно топких местах под ногами предательски чавкал мох. О том, что город близко, ну буквально в нескольких шагах, напоминало только множество разбегавшихся в разных направлениях тропинок, да то и дело попадающиеся на пути костровища: дубнинцы, как и любые горожане, любят пикники и имеют возможность проводить их буквально в двух-трех сотнях метров от собственных домов.
В принципе, здесь начиналась уже Калининская область, и, при желании, Яков Соломонович мог бы брести по лесу десятки километров на север, уже не встречая никакого жилья. Однако желания такого профессор Коган в себе не ощущал.
Еще через десять минут, почему-то все ускоряя и ускоряя шаг, он миновал пролесок и выбрался к дамбе. Поднявшись на дамбу по шатким деревянным мосткам, Коган облегченно перевел дух и снова огляделся.
Ноги в легких осенних ботинках немного промокли, и это особенно неприятно было ощущать здесь, на ветру. Осенний ветер – вообще неприятная вещь для немолодого человека, но теперь профессор Коган стоял на самом берегу Московского моря, а здесь штиля, кажется, отродясь не бывало.
Торопливо застегнув несколько верхних пуговиц на плаще, Яков Соломонович все-таки достал папиросы и, ломая спички в озябших пальцах, закурил. Сделав несколько неумелых затяжек, поперхнулся дымом, с отвращением отбросил только начатую папиросу и медленным шагом двинулся по дамбе назад, в сторону города.
И табачный дым, и эта, такая привычная для него прогулка вдоль плещущих волн возымели все-таки свое действие: Коган немного успокоился и даже повеселел.
Ну, чего, спрашивается, он вдруг сегодня так взволновался? По какой такой причине?
Яков Соломонович стал перебирать в уме события последних дней. Семья? Нет, дома, кажется, все хорошо. Дочка, Розочка, даже, помнится, недавно подошла к Якову Соломоновичу вечером на кухне, обняла отца и ласково провела рукой по его волосам:
– Папочка, ты не представляешь, как я тебя люблю.
Дочь у него вообще золото: нежная, ласковая, послушная, почтительная к родителям. Загляденье, а не дочь, дай Бог ей хорошего мужа, а Якову Соломоновичу – таких же славных внуков.
Но в тот вечер профессор даже несколько удивился такому порыву Розы, даже спросил, не нужно ли ей чего? Известное дело, дети, есть дети, все норовят чего-нибудь выпросить у любимого папочки.
– Нет, – сказала, – ничего не нужно. Смешной ты у меня, папочка.
Да и действительно, все у нее есть, у профессорской-то дочки. Вот только бы мужа хорошего, а так…
Нет, не в дочке дело. Жена? Нет, с ней тоже, кажется, все в порядке. Чего греха таить, женщина она суровая и себе на уме, а с годами эти ее качества только прибывают. Яков Соломонович даже побаивается супруги, вот и сегодня от нее как мальчишка в лес сбежал. Только в последнее время все у них было хорошо, жили тихо, даже по мелочам житейским не ссорились.
Работа? Да я вас умоляю, какие могут быть проблемы на работе у профессора Якова Когана? Все условия для него созданы, сотни, тысячи ученых по всей стране могут только мечтать о том положении, которого он достиг к своим пятидесяти девяти годам. Видный физик, представитель всемирно известного института…
А проблемы чисто научные? Так их, с одной стороны, всегда хоть отбавляй, а с другой. Да что он, очередного отчета, что ли, не составит к концу квартала? Смешно даже подумать.
Яков Соломонович остановился и закурил еще раз. Поморщился.
Вот только разве. Не любит он об этом вспоминать, даже вот так, наедине с собой не любит, но есть же в его жизни еще одна. хм. работа? Служба?
Какая чушь! Нечего себя грызть. Ну, нельзя же в этой, окруженной со всех сторон врагами, стране быть ученым-физиком и не иметь дел с КГБ! Не он один такой. Да и в последнее время по этой линии его никто тоже не беспокоил. И слава богу. И бросить нужно об этом думать хотя бы сейчас. Хорошо хоть, никто его мыслей подслушать не может. Коган поежился.
– Значит, гражданин, по бережку гуляем? Размышляем? А вот о чем мы размышляем, интересно знать?
Голос прозвучал так неожиданно и так созвучно собственным мыслям профессора, что Яков Соломонович вздрогнул.
Незаметно для себя самого Коган миновал небольшой насыпной пляж, летом обычно полный отдыхающих, а теперь совершенно пустой. За пляжем помещался небольшой пирс со стоящими возле него маломерными судами, катерами, прогулочными лодками. Скорее всего, именно со стороны пирса и появился этот незнакомец, и в появлении его не было ничего уж такого загадочного и поразительного. Но, очевидно, нервы Якова Соломоновича действительно пошаливали, и от незнакомца он в отшатнулся:
– Что… Что вам угодно?
Язык почему-то не слушался, слова произносились с трудом.
Незнакомец развязно подмигнул и, засунув обе руки в карманы черного плаща, стал с вызовом разглядывать Когана. При этом он слегка раскачивался, попеременно перенося вес своего тела с носков на пятки и обратно.
– Гуляем, значит, – повторил незнакомец. – Ну, ну.
– Кто, – Яков Соломонович попытался сглотнуть слюну, но рот совершенно пересох, – кто вы такой?
– Может, сигареткой угостите? Или папиросы у вас? Ай, ай, такой представительный на вид мужчина, ученый, наверное, и не курит импортных сигарет! Отчего вы не курите импортных сигарет? Нет возможности приобрести? Ай, ай!
Незнакомец снова подмигнул.
– Да кто вы такой?! – страх придал Когану силы, и последнюю фразу он прокричал в полный голос, срываясь на визг.
– Я-то?.. Э! А зачем же так беспокоиться? Неужели совесть не чиста? Так это дело поправимое. Совесть мы вам живенько очистим. А? Как полагаете? Не бесплатно, конечно. Бесплатно, как говорится, и петух не поет. А за плату. За плату, как говориться, и поп пляшет. Мы. э. понимаем друг друга.
Человек в черном плаще, пошатнувшись, протянул к Якову Соломоновичу руку, явно собираясь ухватить бедного профессора за ворот, а у того даже не было сил сопротивляться.
– Кузнецов?! Что же ты ко всем пристаешь?!
Яков Соломонович был настолько напуган, что появление двух милиционеров воспринял, как новое, неизвестно за что свалившееся на него несчастье. Позже он удивлялся, как ему хватило сил не грохнуться в обморок.
Милиционеры вскарабкались на дамбу со стороны завода, без всяких ступенек, прямо по камням и пожухлой траве. Один из них брезгливо отряхивал испачканные колени, другой немедленно устремился к собеседнику Когана. Лицо этого милиционера было кислым, словно его мучила постоянная, хотя и не сильная зубная боль.
– Ну? – милиционер, подойдя, посмотрел на человека в черном плаще, как на средоточие грехов мира. – Ты опять? Опять? Житья от тебя, Кузнецов, нет на моем участке! Хоть бы ты утонул однажды в этом чертовом водохранилище!..
– Петрович! – незнакомец видимо обрадовался стражу порядка, как родному. – Петрович, друг ситный! Сколько лет, сколько зим! Ну, здравствуй, здравствуй! Дай, хоть нагляжусь на тебя!
Но Петрович, брезгливо уклонившись от объятий того, кого он называл Кузнецовым, обернулся к своему напарнику:
– Терехин! Забирай его, к чертовой бабушке. Глаза на это чучело не смотрят.
– Тереша! И ты тут!
Незнакомец качнулся навстречу второму милиционеру, но, не рассчитав своих сил, грохнулся на землю. Так что молодому, веснушчатому Терехину пришлось его поднимать, снова пачкая только что с грехом пополам отчищенную форму.
И только тут Яков Соломонович сообразил, что столкнулся на дамбе с обыкновенным уличным алкашом-приставалой. Облегчение было таким сильным и внезапным, что Коган, осмелев, набросился на старшего по званию милиционера:
– Это у вас называется работа?! Куда вы смотрите?! Человеку спокойно по городу пройти нельзя, немедленно к нему начинают приставать какие-то непонятные пьяные личности!
– Кузнецов это, – устало объяснил милиционер. – Вы, гражданин, не волнуйтесь. Посадим его на пятнадцать суток, и вся недолга.
