Лев Прозоровский - Охотники за прошлым
– Ишь, как все гладко, – вставил полковник. Он снова взял открытки. – Ну, а что бы стало с этими штуками в случае провала?
– Ничего. Задержанный говорит, что в случае провала вопрос с открытками отпадает сам собой.
– Что-то уж больно просто... Однако, простите, Александр Степанович, что перебил. Продолжайте.
– Человек, с которым должен был связаться Бергманис, – некий Вадим Руйкович, культработник одной из городских здравниц Янтарного, что в тридцати километрах от нас. В показаниях Руйкович характеризуется как пустой, легкомысленный обыватель, падкий на заграничные тряпки. Познакомились они еще в ту пору, когда Бергманис гостил у сестры. Руйкович, прослышав об «иностранце», сам поспешил завести с ним знакомство, – колхоз, как вы знаете, примыкает к городку. Лебезил, допытывался, нет ли продажного магнитофона или приемника. И был страшно обрадован, когда Бергманис продал ему пару заграничного нижнего белья, модного, с кальсонами до колен.
– Забавно, – опять вставил полковник. – Весьма красочная характеристика личности. Каким же образом возник на горизонте этот любитель коротких кальсон?
– Когда Бергманиса готовили к переходу советской границы, его долго и дотошно расспрашивали, нет ли в Янтарном какого-нибудь человека, хорошо знающего жителей городка, кто бы согласился за наличные деньги оказать пустячную услугу. Бергманис назвал Руйковича. Вот тогда-то они и дали открытки.
– Любопытно, – в раздумье произнес полковник. – Они же знали, что денег у Бергманиса не будет, и тем не менее обещали хорошо заплатить за услугу. Значит, платить должен был кто-то еще... Но, с другой стороны, если Бергманиса запланировали «отдать на съедение» пограничникам, тогда открытки с их таинственными проколами и вправду только выдумка для отвода глаз жертвы. Однако вернемся к культработнику. Если такой человек существует в действительности, надо узнать о нем побольше.
– Вот что говорит о нем сам Бергманис. Разрешите, я прочту показания? – Папка перед майором лежала раскрытой. Он взял один из листов протокола допроса, нашел нужное место. – «Руйкович иногда зарабатывал на пляже как фотограф», – читал майор Савин. – «Снимал своих отдыхающих и чужих. Готовые снимки приносил прямо пачкой – люди подходили и выбирали. Я должен был попросить Руйковича, чтобы он сунул мои две открытки в пачку своих фотоснимков и так выходил на пляж. Выходил изо дня в день, давая разглядывать снимки всем желающим. Это следовало делать до тех пор, пока не подойдет человек, который узнает Руйковича по проколотым открыткам. Человек обратится с просьбой. Попросит о пустяке, а заплатит хорошо».
– Сразу заплатит? – спросил полковник.
– Этого Бергманис не знает.
– А не крутит ли сам Бергманис? Вспомните, как он открывался вам. Понемножку, шаг за шагом. Спрятанные деньги – шаг, второй аквалангист – еще один шаг, открытки – третий... Что, если все его признания – только оттяжка времени для того, чтобы дать понадежнее скрыться второму нарушителю границы?
– Я тоже об этом думал, Виталий Иннокентьевич. До того момента, как Бергманис увидел «липу» вместо денег. Это открытие его потрясло! На месте Бергманиса было бы резонно предположить: а не подменены ли деньги уже здесь? У него же не возникло и намека на подозрение. Из чего я сделал вывод, что пачечка-то в принципе, видно, уже знакомая. Наверное, до того, как запаковать, ему эту пачку показали, даже дали потрогать.
– Отлично, тогда займемся изучением гражданина Руйковича, – сказал полковник. – К этому нужно приступить завтра же. И лучше будет, если в Янтарное поедете вы. На месте многое становится виднее. Кто знает, может быть, маленький курортный городок, а не Вильнюс и не Рига станет ареной главных действий. В маленьком круге, как и в большом, тоже триста шестьдесят градусов, именно так следует нам подойти к делу... Плохо, что у нас почти нет сведений о втором агенте, которого с полным основанием можно считать главным участником операции.
Но кое-что известно. Давайте попробуем на основании того, что мы уже знаем, вывести этого члена преступной группы. Только не будем усердствовать, чтобы не уподобиться одному из героев Достоевского, который в запале поклялся достопочтенному Порфирию Петровичу вывести, что у Порфирия белые ресницы оттого лишь, что в Иване Великом тридцать пять сажен высоты, – с улыбкой закончил Виталий Иннокентьевич.
Майор Савин вежливо улыбнулся. «Преступление и наказание» он, конечно, читал, но эпизода подобного не помнил.
Виталий Иннокентьевич понял.
– Это Разумихин говорит... Итак, приступаем. Вопрос первый, может ли главный, кто нас интересует, быть тем, кто подойдет к Руйковичу?
– В принципе мог бы, – подумав, сказал майор Савин. – Конечно, при условии, если Руйкович включен в «игру».
– Этот вариант пока открыт. Может быть, включим его – не пропадать же открыткам! Вопрос второй: имеет ли какое-либо отношение тот, кого мы ищем, к городам Вильнюсу и Риге?
– Имеет в том случае, если один из этих равноудаленных от Янтарного крупных городов служит базой, штаб-квартирой, а городок – лишь ареной действия.
– Читаете мои мысли, Александр Степанович... Ставим вопрос третий и самый главный: зачем, с каким заданием перешли границу оба нарушителя?
– Предположительно – со специальным, приуроченным к началу скопления людей в Янтарном и в то же время срочным, потому что летом скопление больше, но лета дожидаться они не стали.
– Приятно работать с вами, не сочтите это за комплимент, Александр Степанович, – удовлетворенно сказал полковник. – Итак, на самом трудном этапе мы уже можем сделать очень важный для нас вывод. Перед нами агент дерзкий, склонный к риску, достаточно хорошо владеющий латышским и литовским языками и наверняка русским. Вот такого мы и будем искать, конечно, с помощью наших товарищей в Риге и Вильнюсе. А теперь отдыхайте. Завтра же с утра в Янтарное. – И полковник встал, показывая этим, что доклад окончен. Майор Савин тоже поднялся с места, бросил открытки в папку, медленно закрыл ее.
– Виталий Иннокентьевич, разрешите задержаться на сутки. Завтра я хотел съездить на заставу майора Крастыня, побеседовать с его замполитом, с которым в ночь нарушения границы произошел несчастный случай, вы об этом знаете. Есть основания утверждать, что это было столкновение со вторым агентом. Думаю, что лейтенант Палагутин вспомнит подробности, на которые в ту ночь не обратил внимания. О моем приезде лейтенант уже предупрежден.
Немного подумав, полковник Сторожев сказал:
– Что ж. Довод резонный. Действуйте.
10Майор Савин приехал с утра. Дежурный по заставе провел его на второй этаж в квартиру Палагутина. Больной лежал в первой комнате на диване, застеленном белоснежным бельем. Узнав майора Савина, Федор приподнялся, но Александр Степанович сделал знак рукой: лежите, лежите. Из соседней комнаты вышла Нина с Санькой на руках. Александр Степанович представился ей. Только успел он это сделать, вошла Софья Алексеевна, жена начальника заставы. Она помогала Нине ухаживать за больным. Софья Алексеевна была раза в два старше Нины и относилась к ней, как к дочери. После того, как ее познакомили с майором Савиным, Софья Алексеевна сразу увела Нину к себе: идем, идем, у них тут мужской разговор.
Подвинув к дивану стул, майор Савин попросил Федора рассказать о той злополучной ночи.
– Теперь, когда кое-что стало известно, – ответил Федор, – можно предположить, что я столкнулся со вторым нарушителем, который шел по той же тропинке мне навстречу. На нем наверняка был белый маскировочный костюм, иначе бы я его непременно увидел. А я не увидел. Только услышал скрип снега. Остановился оглядеться, а он и ударил. Видно, стоял рядом.
– Чем он ударил?
– Неизвестно. Если крови не было, может, даже рукой. Верней, руками. Я немного разбираюсь в этом.
– Да, слышал, что вы самбист.
– Возможно, отработанная быстрота реакции и спасла мне жизнь. В американской морской пехоте есть прием «хаммер-блоу» – удар молота. Пальцы обеих рук сплетены, удар наносится сзади наотмашь, по шейному позвонку. Результат – перелом или сотрясение мозга.
– А вы уверены, что это был человек? Это могла быть ночная птица или упавший сосновый сук – там их много валяется. Не смотрите на меня так удивленно, я говорю это потому, что собака не взяла след.
Их разговор прервали Софья Алексеевна с Ниной. Они принесли разогретый мясной пирог. Сварить кофе было делом нескольких минут. После завтрака Софья Алексеевна потащила гостя к себе. Майор Савин, которого обе женщины сразу же стали называть по имени-отчеству, с интересом всматривался в жизнь, которую он привык видеть и хорошо изучил с другой – суровой служебной стороны. У Софьи Алексеевны глазам его представилась удивительно домашняя, наполненная теплом и сердечностью обстановка. Она, казалось, была перенесена сюда, в этот дом среди сосен, из старой московской семьи. Он увидел пианино и спросил: кто у вас занимается этим? И услышал в ответ, что раньше занималась дочь, а теперь иногда играет Нина, она, оказывается, окончила Московский институт Гнесиных. Не заставив себя долго упрашивать, Нина села к инструменту и сыграла одну из веселых, брызжущих жизнью фортепианных сонат Моцарта, которые приводили в изумление современников композитора и продолжают изумлять нас.
