Дональд Гамильтон - У убийц блестят глаза
Я никогда не считал этот дом своим и никогда не ощущал к нему привязанности. Во-первых, потому, что не имел никакого отношения к выбору и покупке данного жилища. Во-вторых, это здание было слишком механизировано, в нем просто не оставалось места для домашнего уюта и того, что называют “домом”. Я вырос в старинном сельском доме на ферме в Висконсине, для меня понятие “дом” – трехэтажная громадина с чердаком, заваленным всяким ненужным хламом, и подвалом, забитым тоже хламом, но нужным. Это дом – с огромной печью, которую топят углем, где мы жили годами без центрального отопления и где, чтобы получить тепло, надо как следует потрудиться, швыряя уголь лопатой. А здесь никаких трудов, даже спичкой не надо чиркать, а для того чтобы вымыть посуду, стоит просто нажать кнопку. Согласен – удобно, но походит на жульничество. И все эти штуки были подарены нам вместе с домом отцом Натали. “Я знаю, ты хочешь дом на холме из стекла, принцесса, – говорил он, – а твой муж предпочитает хижину в лесу. Пока вы спорите на эту тему, можете пожить здесь. Не утруждайте себя, не надо говорить мне, что дом вам не нравится. Я приобрел его в виде удачного капиталовложения, и вы можете продать эту недвижимость в любой момент, когда решите наконец, что вам надо. Вот чек на мебель, даю вам самим возможность выбрать”.
Сие было три года назад, и я успел, оказывается, привыкнуть к дому за это время, потому что, несмотря на былую неприязнь, неожиданно обрадовался, увидев его вновь. У входа стоял красный спортивный автомобиль Натали – она поехала вперед, чтобы приготовить все к встрече. Санитары хотели вкатить меня в жилище в инвалидной коляске, но я воспротивился – если мне уже в течение двух недель удавалось самостоятельно доходить до туалета, почему бы не войти домой на собственных ногах.
На двери висел большой рождественский венок с красным бантом. Не успел я приблизиться, дверь внезапно распахнулась, и появилась Натали в ярко-зеленом коротком платье с маленьким лифом и широченной юбкой, шелестящей при каждом движении. Старинные кринолины и обручи снова вошли в моду, эти необъятные юбки занимали слишком много пространства, мешая девушкам перемещаться в супермаркетах, зато прекрасно смотрелись в торжественных случаях. Красная лента украшала волосы Натали, делая ее облик тоже абсолютно рождественским. Она взяла меня за руку.
– Приготовься, дорогой, – сказала Натали тихонько, уголком рта, – тебя ждет вечер с сюрпризом.
Когда мы вошли в комнату, откуда-то выскочило множество людей, которые зазвонили, потрясая колокольчиками, и громко запели – разумеется, не что иное, как “Джингл беллз”. Мне показалось, что народу было много, очевидно, я отвык от общества в госпитальном заточении. Потому что, когда шум улегся и меня усадили в кресло, а на колени набросили плед, число присутствующих сократилось до трех – Рут, Ларри Деври и Джека Бейтса.
Кто-то сунул мне в руку коктейль из овощей и фруктов, чтобы дать мне занятие, и Рут сказала:
– Надеюсь, ты не против, Грег. Я думаю, что вечеринки с сюрпризами довольно глупы, да и ты устал после долгой поездки, но мальчики просто настаивали на том, чтобы встретить тебя дома, и Натали не возражала – с условием, что мы не будем засиживаться.
– Разумеется, – произнес я, – вы хорошо сделали, Рут.
– Как только почувствуешь усталость, сразу скажешь нам.
– Конечно.
– Как хорошо, что ты снова с нами. Мы хотели навестить тебя в госпитале, но сначала нас не пустили, а потом... Ну, сам знаешь, как всегда бывает перед Рождеством...
Она начала рассказывать про рождественские походы по магазинам. Натали, держа бокал в руке, разговаривала с Джеком Бейтсом, стоя около камина. Этот камин был совершенно не похож на камины, к которым я привык в юности. Современный модный дизайн так преображал каждую вещь в нашем доме, что от нее не оставалось ничего от оригинала. Вот и камин обошелся без каминной полки, его дымоход был спрятан за стенной панелью, все что от него осталось – отверстие самого очага на голой стене.
Рут все говорила. Худенькая, довольно высокая девушка, с прямыми каштановыми волосами, лоб прикрыт челкой, в очках, оправу которых она любила украшать. Сегодня оправа была в золотую и черную полоску. Рут выглядела неплохо, очень даже неплохо, но тогда, в Чикаго, выглядела гораздо лучше. Я – не знаток женской красоты, но давно сделал вывод, что, если женщины долго не рожают, они начинают приобретать напряженный и разочарованный вид, становятся суше. Разумеется, я не хочу никого критиковать. Ведь наш дом тоже до сих пор не огласился топотом детских ножек. Рут была в длинной юбке из тяжелой индейской ткани с красно-черным рисунком и короткой кофточке из черного джерси. Громоздкое индейское ожерелье закрывало все декольте, такие же браслеты красовались на обеих руках. Я не рискнул похвалить ее украшения, потому что не хотел услышать историю о том, как старая добрая скво в живописном пуэбло продала ей все эти сокровища лишь за тридцать процентов стоимости от цены, которую пришлось бы заплатить в Чикаго.
Когда-то мы были хорошими Друзьями с Рут и Ларри. В Чикаго я практически все время жил в их маленькой квартире поблизости от университета. Казалось, что это было давным-давно. В свое время Натали непременно хотелось узнать, целовались ли мы с Рут, выбрав удобный момент, когда Ларри не находилось поблизости.
“Оставь, принцесса, мы были друзьями, и ничего больше”, – отвечал я.
“Но такие мысли приходили тебе в голову?”
Я признавал, что могли быть минуты, когда серьезная, тоненькая Рут Деври казалась очень привлекательной одинокому холостому парню, но, как джентльмен и друг Ларри, я никогда не обнаруживал своих чувств.
“Это тебе так кажется, – заметила Натали. – Почему, как ты думаешь, она меня настолько ненавидит?”
Ну, то была теория Натали, и я не особенно обращал внимания на ее слова. Зато сейчас, без сомнения, Рут просто-напросто действовала мне на нервы, и я обрадовался, когда к нам подошли Натали и Джек Бейтс.
– Привет, босс, – сказал Джек, – да, ты выглядишь ужасно.
– Ты и сам выглядишь не лучшим образом, – ответил я. – Что случилось? Неужели тебя так женщины потрепали?
Огромный блондин лет двадцати восьми, Джек обожал бывать на природе, но ходили слухи, что и в закрытом помещении у него находились развлечения. Меня просветил Ван Хорн несколько месяцев назад. Кажется, в наши дни у человека просто не остается никаких личных тайн, если он выполняет для государства какую-либо секретную работу и его интимная жизнь просвечивается спецслужбами. В свое время мы с Джеком вместе охотились на уток на Потомаке – я тогда работал в Вашингтоне, – и, когда мне понадобился в Альбукерке человек его квалификации, я вспомнил о нем. В конце концов, физиков сейчас пруд пруди, а человека, попадающего с пятидесяти пяти ярдов в летящего селезня, надо холить и лелеять.
Если кто-то считает безответственным приглашать на таком сновании человека на серьезную работу, то могу сказать, что Джек Бейтс оказался для лаборатории просто находкой и никогда не унывал, в то время как Ларри Деври, несмотря на нашу долгую дружбу и его блестящие способности математика, на службе превратился просто в какую-то треклятую примадонну. Допускаю, что для него было нелегкой задачей работать под моим началом после того, как он знал меня студентом, защищающим диплом, когда он уже преподавал в Чикаго. Но все равно бывали моменты, когда я просто не мог понять его дурацких выходок. Да и сегодня вместо того, чтобы присоединиться к общему веселью, он с отсутствующим видом рылся в моей коллекции пластинок классической музыки, хотя знал эти пластинки не хуже меня.
Маленького роста, с темными волосами, в очках, Деври жил в тумане абстрактных чисел. И разница между Джеком и Ларри проявилась весьма типично для них обоих, когда первый передал мне в госпиталь с Натали пачку красочных журналов, а второй прислал коробку шоколада. Только Ларри мог додуматься послать шоколад человеку, которому продырявили живот.
Наша троица всегда считалась у заезжих светил “командой”. Такое слово подходяще для армии, но, поскольку мы все-таки, строго говоря, к армии не относились и никогда не скучали по военной форме, меня это слово коробило. Даже виды спорта, где требуются командные усилия, не по мне. Я еще могу переварить гольф или теннис, где пара здоровяков избивает маленький мячик, но, когда пять-шесть мужчин, или даже девять-одиннадцать, собираются вместе и превращают игру в какую-то религию, мне становится по-настоящему смешно.
Из разговоров посещающих нас особо важных персон можно было понять, что, работая над Проектом, мы играем сразу в нескольких лигах. Во внутренней лиге конкуренцию составляют Лос-Аламос и еще несколько исследовательских центров меньшего размера, разбросанных вокруг. Победитель удостаивается чести представлять страну в матчах между университетами. И наконец – финал: большой матч, примерно раз в год, против СССР. Однако, хотя я не воспринимаю звание Человека Науки так серьезно, как некоторые мои коллеги, тем не менее, будь я проклят, если собираюсь преуменьшать значение этой атомной гонки настолько, что и впредь стану сравнивать ее со спортивными соревнованиями. Поэтому больше вы от меня не услышите таких слов, как “моя команда”.
![Дональд Гамильтон - Путешествие будет опасным [Смерть гражданина. Устранители. Путешествие будет опасным]](/uploads/posts/books/247767/247767.jpg)
