Лев Шенин - Военная тайна
— Давать советы хорошо своевременно, — не без ехидства заметил Шулленбург, — и я весьма сожалею, что идея посоветоваться лишь теперь пришла вам в голову, мой дорогой полковник. А если учесть известное вам соглашение, подписанное рейхсфюрером СС и рейхсминистром иностранных дел, то эта несвоевременность просто загадочна…
И господин фон Шулленбург очень выразительно улыбнулся. В глубине души он был даже этому происшествию рад. По некоторым, хотя и весьма косвенным данным Шулленбург давно догадывался, что фон Вейцель всячески ему пакостит.
Старый немецкий дипломат и примерный службист, господин фон Шулленбург в глубине души очень не любил выскочек вроде этого Вейцеля. Вообще далеко не все, что происходило в «третьей империи», было понятно Шулленбургу, начиная с личности «фюрера», неизвестно откуда вынырнувшего и плохо владеющего немецким языком австрийца. Шулленбург знал, что настоящая фамилия Гитлера — Шиккльгрубер, что он очень истеричен и вспыльчив, мало образован и большой позер. Откуда, каким ветром занесло в кресло канцлера этого крикуна с вульгарной челкой и воспаленными глазами эпилептика? И не в этой ли явной истерии секрет его успеха у толпы?
Так думал в глубине души господин Шулленбург в те дни, когда Гинденбург и На пен вручили 30 января 1933 года Гитлеру звание канцлера Германской республики. Ровно через месяц, 28 февраля, новоиспеченный канцлер отменил ряд пунктов Веймарской конституции и провел «закон о защите народа и империи», по существу сделавший его диктатором.
Однако это были только цветочки. Когда начались массовые расстрелы, концлагери, в которые сотни тысяч людей заключались без следствия и суда, пытки, конфискации, уличные погромы, господин фон Шулленбург окончательно перестал что-либо понимать.
Но с ходом событий он пришел к выводу, что лучше служить, не понимая, чем сидеть в концлагере, понимая. И он стал служить Гитлеру, решив, что все же лучше Гитлер, нежели коммунисты.
Шулленбург знал, что к нему относятся без излишнего доверия, что многие из его подчиненных в посольстве, помимо своих основных обязанностей, имеют задание следить за ним. Но взаимная слежка, как и взаимное недоверие стали альфой и омегой «третьей империи». И господин посол с этим примирился.
Он очень не любил Советский Союз. Коммунистическая идеология была глубоко враждебна всему, к чему он привык с детства, что любил и с чем не хотел расставаться.
Но он был достаточно умен для того, чтобы видеть, что социалистический строй прочно установился в этой стране и что правительство Советского Союза, при котором он был аккредитован, ведет твердую политику, пользующуюся поддержкой народа. Словом, что там ни говори, это было настоящее правительство в самом высоком и государственном смысле этого слова.
Фон Шулленбург отдавал себе отчет в серьезных успехах, которые достигнуты советским пародом. Как ни печально, но это была мощная держава, с передовой индустрией, высокой общей и технической культурой, возраставшей буквально с каждым годом, и несомненной сплоченностью многонационального населения.
Нередко по ночам — в последнее время он страдал бессонницей — посол признавался самому себе, что то, что он и многие другие рассматривали как рискованный и обреченный на поражение социальный эксперимент, увы, побеждает. Да, эти большевики отлично знали, чего хотят и как этого достигнуть! Это сказывалось и в их внешней политике, лишенной внезапных рывков, отступлений, нарушения принятых на себя обязательств и лицемерных заверений, на которые так щедр был Гитлер.
(Как опытный дипломат, Шулленбург не мог не оценить достоинств такой внешней политики, не говоря уже о том, что руководители советской дипломатии были, что ни говори, серьезные люди. Как правило, они были немногословны, хотя неизменно корректны, избегали туманных формулировок, до которых так охочи западные дипломаты, очень точны в обещанных сроках и ответах.
В результате своих наблюдений в Советском Союзе фон Шулленбург был твердо уверен и в боевой мощи советских вооруженных сил и считал, что Германии опасно воевать с этой страной.
Шулленбург не раз излагал, хотя и в очень осторожной форме, свою точку зрения по этому вопросу. Но он ясно видел, что Гитлер, упоенный победами на западе, стремится к выходу на восток.
Правда, Шулленбургу об этом прямо не было сказано, что лишний раз свидетельствовало об отсутствии полного доверия к нему, но по ряду чисто косвенных деталей и нюансов посол догадывался, что там, в Берлине, в секретных комнатах новой имперской рейхсканцелярии уже идет подготовка этого безумного плана.
И фон Шулленбург, покряхтев во время ночной бессонницы, ровно в десять утра приходил в свой роскошный посольский кабинет (с которым тоже очень не хотелось расстаться) и весь день старательно и педантично играл роль человека, без ума влюбленного в своего «фюрера», кричал, как было принято, «Хайль Гитлер!», с обязательным выбрасыванием правой руки, восхищался «историческими заслугами» того же Гитлера; на праздничных вечерах в посольстве торжественно, тоже непременно стоя, провозглашал за него первый тост и всячески и всем, до последнего курьера посольства (ибо и этот курьер, вероятно, был тайным осведомителем гестапо), стремился со всей очевидностью показать, что он, господин фон Шулленбург, чрезвычайный и полномочный посол Германии в Москве, всем сердцем, всем телом, всеми помыслами беспредельно и навсегда предан этому дегенерату с челкой!.. И что он, фон Шулленбург, свято верен «партийной клятве», которую он дал, вступая в нацистскую партию, и текст которой гласил;
«Я клянусь в нерушимой верности Адольфу Гитлеру; я клянусь беспрекословно подчиняться ему и тем руководителям, которых он изберет для меня».
Да, все это было, было: и клятва, и вступление в нацистскую партию, чтобы удержаться на поверхности, и несколько лет всего того кошмара, который принесла Германии эта пресловутая «партия» и ее удивительный фюрер…
Разговор с господином Вейцелем подходил к концу. Посол согласился с тем, что Крашке и Шеринг должны немедленно покинуть Москву и вернуться в Берлин. Он подписал заготовленное Вейцелем распоряжение и не преминул заметить, что вся эта история чревата самыми серьезными последствиями, которые даже трудно полностью предусмотреть.
Выйдя из кабинета посла и вернувшись к себе, фон Вейцель написал подробную шифровку обо всем случившемся, в которой постарался как можно больше выгородить себя и подчеркнуть растерянность и тупоумие Крашке.
Он предложил также временно свернуть «операцию Сириус».
Шифровка была отправлена в Берлин третьего дня, вчера утром выехали из Москвы (Крашке и Шеринг, и уже ночью из Берлина поступили две шифровки в ответ.
Одна предлагала фон Шулленбургу и Вейцелю немедленно выехать в Берлин с докладом.
Вторая телеграмма содержала разрешение временно свернуть «операцию Сириус» и категорически предписывала им ни в коем случае не встречаться с «королем бубен».
Обе телеграммы были неприятны, но если вторая была вполне понятна и естественна при этих обстоятельствах, то первая поднимала тревожный вопрос: зачем вызывают в Берлин господина военного атташе, да еще вместе с послом?..
Вот почему в это майское утро фон Вей-цель проснулся в своей постели с головной болью, в самом дурном настроении и, против обыкновения, так долго продолжал лежать, вместо того чтобы сделать утреннюю гимнастику, а потом принять холодный душ.
Уже после завтрака, который Вей цель тоже съел без обычного удовольствия, его пригласил к себе посол. Когда Вейцель вошел к нему, то впервые увидел господина Шулленбурга в явно встревоженном состоянии. Оказалось, что он тоже получил вызов в Берлин. И, видимо, несмотря на разницу характеров и положения, у господина чрезвычайного и полномочного посла возник тот же проклятый вопрос: зачем?..
— Скажите, полковник, — почти нежно произнес Шулленбург, — не указано ли в полученной вами телеграмме, какие документы и по каким вопросам вам следует захватить с собой?
— К сожалению, господин посол, в телеграмме ничего этого нет. А в вашей телеграмме не указывается цель вызова?
— Нет, об этом ничего не сказано, полковник. Я предполагаю, что это может быть вызвано происшествием с Крашке, но не могу понять, какое отношение имею к этому я? Тем более что обо всем этом деле я, как вы помните, вообще узнал постфактум.
— Я думаю, — произнес Вейцель, мысленно посылая Шулленбурга ко всем чертям, — что мы оба вызваны совсем не в связи с этим делом. Впрочем, я не люблю гадать на кофейной гуще. Надеюсь, мы поедем вместе?
— Разумеется, — ответил Шулленбург, — я уже поручил шефу канцелярии приобрести два билета в международном вагоне. Надеюсь, полковник, вы не возражаете, если мы поедем в одном купе? Это как-никак спокойнее.
