Кен Фоллетт - Игольное ушко
Звуки становились все тише, словно удалялись, потом наступила тишина. Люси по-прежнему стояла, прижавшись всем телом к стене, и прислушивалась. Она хотела побежать и проверить Джо, опять передать сигнал по радио, хотела кашлять… но стояла, как вкопанная, не в силах шевельнуться. Она на минуту представила кровавую картину и то, что Боб мог сделать с Генри. Больше всего Люси хотела услышать лай собаки у дверей дома.
Она посмотрела на окно и только сейчас осознала, что видит стекло, различает раму, а не просто серое пятно на черном фоне, как раньше. Снаружи по-прежнему ночь, но небо уже не кажется таким темным. С минуты на минуту наступит рассвет, тогда она сможет видеть все предметы в комнате, а Генри уже не удастся рассчитывать на внезапность и темноту.
Вдруг вдребезги разлетелось стекло, осколки посыпались в стороны, рядом с ее лицом. Она аж подпрыгнула от неожиданности, почувствовала резкую боль в щеке, потрогала рукой, нащупала царапину. Люси направила дробовик на окно, ожидая, что сейчас там появится голова Генри. Ничего не произошло. С минуту она простояла с ружьем наизготовку, затем стала искать причину, по которой разбилось стекло.
Люси уставилась на пол. Там среди обломков стекла темнел какой-то предмет. Она нагнулась, чтобы разглядеть его поближе, и почти сразу же узнала тело Боба.
Люси закрыла глаза, отвела взгляд в сторону. Странно, что она ничего не чувствует, никаких эмоций. Сердце онемело от страха, напряжения и картин смерти, которые пришлось лицезреть: сначала Дэвид, затем Том, ужасная ночь в доме… Люси чувствовала только голод. Вчера весь день прошел на нервах, о еде не могло быть и речи. Выходит, последний раз она ела тридцать шесть часов назад. Теперь, в самый неподходящий момент, она чувствовала непреодолимое желание съесть хотя бы бутерброд с сыром.
В окне что-то появилось. Сначала она лишь краем глаза уловила еле заметное движение, быстро повернула голову.
На подоконнике лежала рука Генри.
Она уставилась на нее, словно загипнотизированная: мужская рука с красивыми длинными пальцами, без колец, кожа белая, но вся в грязи, ухоженные ногти, кончик указательного пальца заклеен пластырем. Рука, которая ее гладила, вытворяла с ее телом все, что угодно, забавлялась, как с игрушкой, – эта же рука вонзила нож в сердце старого пастуха Тома.
Рука убрала торчащий из рамы осколок, за ним другой, расчищая пространство; затем начала шарить по подоконнику, чтобы найти задвижку и открыть раму.
Тихо, не спеша, стараясь остаться необнаруженной, Люси переложила ружье в левую руку, правой вытащила из-за пояса топор, размахнулась и изо всей силы опустила лезвие прямо на его запястье.
Наверное, до этого Генри что-то почувствовал, может быть, услышал, как топор просвистел в воздухе, или заметил движение у стены – так или иначе, но буквально в последнюю секунду он отдернул руку.
Удар обрушился на подоконник, лезвие застряло в дереве. Какое-то мгновение Люси была уверена, что промахнулась, но тут снаружи раздался вопль – на покрытом лаком деревянном подоконнике, будто гусеницы, лежали два отрубленных пальца.
Она услышала топот убегающих ног.
Ее вырвало.
Внезапно она почувствовала себя совсем обессиленной. В конце концов, она лишь хрупкая женщина и, видит Бог, настрадалась достаточно. Почему это выпало именно ей? Для того, чтобы справляться с такими ситуациями, есть полицейские, солдаты, они для этого и существуют. Никто не вправе ожидать, что женщина, домохозяйка, к тому же мать маленького ребенка, будет бесконечно долго сдерживать натиск опасного преступника, убийцы. Кто сможет винить ее, если сейчас она прекратит борьбу? Кто может сказать, что в такой ситуации он действовал бы лучше, держался дольше, сохранил бы больше сил?
Все. Довольно. Теперь пусть за дело берутся они – все те, кто снаружи, а не в этом проклятом доме – полиция, армия, кто там еще следит за эфиром? Она сделала все, что могла.
Люси наконец оторвала взгляд от жутких обрубков на подоконнике, поднялась вверх по лестнице, взяла второй дробовик, с двумя ружьями вошла в спальню.
Слава Богу, Джо по-прежнему спал. Похоже, он даже не ворочался во сне, лежал, безмятежно раскинувшись на кровати, и абсолютно не знал, какая трагедия разворачивалась в доме. Впрочем, сейчас он спит уже не настолько крепко. Что-то в его лице, дыхании подсказывало ей, что вскоре мальчик проснется и непременно захочет получить свой завтрак.
Так захотелось, чтобы все стало, как прежде: встать утром, приготовить завтрак, одеть Джо, потом сделать простую привычную работу, например, постирать, почистить что-то, нарвать зелени в огороде, заварить чай… Удивительно, почему эта жизнь не приносила ей никакого удовлетворения, почему так беспокоило отношение к ней Дэвида, наскучили длинные однообразные вечера, бесцветный тусклый пейзаж, когда вокруг только торф, вереск и вечный дождь…
Все это казалось таким далеким, утерянным безвозвратно.
Тогда она мечтала оказаться в толпе, хотела городской суеты, слушать музыку, разговаривать с разными людьми. Теперь все обстояло совсем по-другому. Как ей могла надоесть ее жизнь, ведь все, что в конечном счете нужно человеку, – это свой дом, семья, уют, возможность жить спокойно.
Она сидела перед передатчиком, уставившись на рычажки и кнопки. Надо обязательно сделать еще одно дело, затем можно отдохнуть. Необходимо собраться с мыслями, подумать. Цифровых комбинаций не может быть много. Она стала работать с ключом, пытаясь отбить морзянку, используя набор цифр на панели. Ничего не получается, возможно, не включен микрофон.
Люси поднесла микрофон ко рту, быстро заговорила.
– Раз, два, три, кто-нибудь слышит меня, прием?
На панели располагался переключатель. Верхнее положение «передача», внизу «прием». Тумблер находился в положении «передача». Если хочешь услышать ответ, наверное, необходимо переключить на «прием».
– Меня кто-то слышит? – повторила Люси и переключила тумблер вниз.
Нет ответа. Тишина. Затем вдруг сквозь треск до нее донеслись слова:
– Да, Штормовой остров, слышу вас хорошо, продолжайте.
Говорил мужчина. В эфире звучал молодой бодрый голос. Это успокаивало. Самое главное, что ты не одна, где-то, не так далеко, тебя слышат люди, идет нормальная жизнь.
– Штормовой остров, продолжайте… Мы всю ночь пытались связаться с вами. Где, черт побери, вы были?
Люси переключилась на «передачу», пыталась заговорить, но сразу не смогла, расплакалась.
36
У Персиваля Годлимана болела голова. В последнее время он курил слишком много сигарет и слишком мало спал. В этот раз он захватил с собой немного виски, чтобы побыстрее скоротать долгую тревожную ночь в конторе, и, видимо, совершил ошибку. Его угнетало все: погода, война, контора, порученное дело. Впервые с тех пор, как Годлиман начал работать на контрразведку, он ощутил, что ему опять хочется в пыльные библиотеки, к старинным рукописям и средневековой латыни.
Вошел полковник Терри, держа на маленьком подносе две чашки с чаем.
– Похоже, здесь у нас никто не спит, – сказал полковник бодрым голосом. Он присел в кресло. – Будешь сухарик? – Терри протянул другу тарелку.
Годлиман отказался от сухаря, но чай выпил с удовольствием. Он даже как-то сразу перестал хандрить, почувствовал себя лучше.
– Мне только что звонил премьер-министр, – произнес Терри. – Он тоже не спит, несет ночное дежурство вместе с нами.
– Хотел бы я знать, почему ему так уж не спится, – сказал Годлиман с кислой улыбкой.
– Он волнуется.
Раздался телефонный звонок.
– Здесь Годлиман. Слушаю.
– Сэр, с вами хотят говорить из службы наблюдения в Абердине, – сообщил оператор.
– Хорошо, соедините.
– Абердин, Королевская служба наблюдения за побережьем, – прозвучал молодой голос в трубке. – Кто у аппарата, мистер Годлиман?
– Да, да. – Черт побери, эти военные никак не могут обойтись без формальностей.
– Наконец удалось связаться со Штормовым островом, сэр. Но дело в том, что это не наш человек, не внештатный наблюдатель, а какая-то посторонняя женщина.
– Что она передала?
– Пока ничего, сэр.
– Что вы имеете в виду? – Годлиман с трудом боролся со своим нетерпением.
– Вы знаете, она просто… в общем, плачет и все.
На секунду Годлиман задумался.
– Вы можете переключить ее на меня?
– Да, не вешайте трубку.
Возникла небольшая пауза, Годлиман услышал щелканье каких-то рычажков, помехи, шум. Затем уже можно было ясно различить надрывный женский плач.
– Алло. Вы меня слышите?
Плач продолжался.
Опять подключился дежурный в Абердине.
– Сэр, она не будет вас слышать до тех пор, пока не переключится на «прием». А, секунду, вот сейчас она, по-моему, это сделала. Продолжайте.
