Василий Шумилов - Чекисты
Тотчас мы сели в машины и помчались к подозрительному хутору. Все дальнейшее происходило молниеносно. Из двери, обращенной в сторону леса, выскочил человек. Полуодетый, босой, с черной перчаткой на левой руке. Я кинулся наперерез, не стреляя, стремясь взять бандита живьем. Заметив меня, он круто повернулся и выстрелил из парабеллума. И сгоряча, быть может впервые, промахнулся. Раздался ответный выстрел. Бандит прыгнул через ручей и, будто подрезанный сноп, свалился в воду.
Когда мы подбежали, Черная Перчатка был мертв.
Таким образом завершилась ликвидация одной из опаснейших банд в послевоенной Эстонии. Примерно к тому же сроку удалось уничтожить Страшного Антса и Черного Капитана.
Приказ об изоляции группы Рихарда Салисте был выполнен. И все же мысль о том, что американский резидент творит свои черные дела на эстонской земле, не давала нам покоя.
Что мы знали о Салисте? Почти ничего. Зато мы имели кое-какие приметы его связного. Чиновник Мадис, тот самый, что навлек гнев Редлиха на Адъютанта, рассказал, со слов бандита, как незнакомый им человек приходил однажды к Страшному Антсу. Бандитский вожак разговаривал с ним с глазу на глаз и этим даже обидел своих людей, не понимавших, почему им не представили «парня со шрамом». Итак, парень со шрамом! Посторонних в свой бункер Страшный Антс не пускал. Значит, можно было предположить, что исключение он сделал для связного американского резидента. Еще одну примету связного сообщил хуторянин Юри. В свое время он порвал с бандитами и был амнистирован. К хозяйке, у которой Юри снимал комнату, явился неизвестный и попросил ночлега. Заметив во время чаепития корнет, на котором играл покойный владелец дома, гость расчувствовался и сказал, что ничего так не любит, как игру на корнете. Еще он сказал — Юри это запомнил хорошо, — что доводилось ему слушать всех стокгольмских корнетистов. Не заметил ли Юри у него шрам? Да, шрам у этого человека во всю щеку.
Война оставила шрамы на многих лицах, но упоминание о Стокгольме настораживало: ведь группа Салисте была переброшена из Швеции.
— Где же искать любителя корнета?
— Выпишем лучших корнетистов Стокгольма, — шутили товарищи. — Глядишь, связной и явится на приманку.
А шутка, между прочим, помогла. Встретил я в Таллине давнего своего приятеля Эльмара. В двадцатых годах, во время учебы в коммунистическом университете, мы вместе с Эльмаром участвовали в художественной самодеятельности.
Было, конечно, о чем поговорить при встрече. Посмеялись, вспомнили, как бдительный секретарь нашей партячейки все допытывался у Эльмара, кто и за что привинтил к его трубе золотую монограмму. Секрет же ее был прост. В 1915 году Эльмар играл на корнете в гвардейском полку и за сольный концерт, который дал для товарищей под шрапнелью, получил от них на память монограмму.
— Эльмар, ты не забыл свой корнет?
Приятель мой улыбнулся:
— Заходи в субботу, послушаешь. Приглашают меня в оркестр, но я играю только для друзей.
— А если я попрошу, сыграешь публично?
Эльмар покачал головой.
— А если этого потребуют интересы дела?
Эльмар стал серьезным.
— Говори, что надо.
Так случилось, что в одном из приморских ресторанов появился новый корнетист-виртуоз, слава о котором довольно быстро разнеслась среди горожан. Неделя прошла без событий, а потом Эльмар позвонил нам и сообщил, что видел в зале человека, очень уж остро реагировавшего на его игру. Человека этого уродовал шрам.
Похоже было, что мы напали на след. Теперь можно было вводить в игру Верочку. Точнее сказать — младшего лейтенанта госбезопасности Веру Федоровну Обер.
Верочка была изящной миловидной девушкой. В свои двадцать лет она уже успела принять участие в серьезных операциях, завоевав всеобщее уважение находчивостью и смелостью.
— Не испугаетесь? — спросил я, рассказав, что от нее требуется. — Конечно, он вооружен и ни перед чем не остановится.
— Не испугаюсь, — просто сказала Верочка.
Вере требовалась достоверная легенда, объясняющая, в частности, каким образом очутилась она в приморском городишке. Решили, что назовется она студенткой из Таллина, гостящей у тетки на хуторе.
Человек со шрамом, как мы и надеялись, подошел к Вере в ресторане. Знакомство завязалось.
Вера была остроумной собеседницей. Легко вскружив голову новому знакомому, она дала понять, что не очень-то расположена к народной власти, что отца ее, видного офицера, убили коммунисты. Человек со шрамом выслушал ее с одобрением, но о себе предпочел умолчать. Узнав, где остановилась Вера, удовлетворенно почмокал губами и пообещал как-нибудь навестить.
Визит этот вскоре состоялся. Вера и мы готовились к нему одновременно, но по-разному. Вера запаслась выпивкой, у нас же стояла наготове замаскированная в лесу машина.
Только в час ночи наши товарищи увидели условный сигнал, замелькавший в окне дома.
— Думаю, что это связной, — доложила Вера. — Следует быстрее привести его в чувство. Он проговорился, что на рассвете его ждут друзья...
Очнувшись в кабинете следователя, связной Рихарда Салисте пытался вначале прикинуться почтовым служащим, затем туристом из Скандинавии и, только увидев «студентку из Таллина» с лейтенантскими погонами, сообразил, что игра проиграна.
На рассвете оперативная группа оцепила лесной участок, где скрывался Салисте. В морозном воздухе раздался усиленный рупором приказ:
— Резидент Салисте, вы окружены! Предлагаем сдаться!
Мучительные секунды тишины. Затем распахнулась дверь землянки и ударила автоматная очередь. Залегший рядом со мной старший сержант швырнул в ответ гранату. Швырнул легонько, почти подкатил — мы хотели взять резидента живым. Взрыв сорвал дверь с петель, ранил Салисте и загнал его обратно в землянку.
Через полчаса схватка в лесу закончилась. Сорвана была еще одна провокация американской разведки.
Ордена Красного Знамени, которыми правительство наградило чекистов — участников этих операций, — напоминают нам о тяжелых послевоенных боях за мирный труд на эстонской земле. Теперь эти бои в далеком прошлом. Но мы помним простых людей, помогавших нам в борьбе с врагом, и от всего сердца хотим пожелать им большого счастья.
ЕВГЕНИЯ ВАСЮТИНА
В ПРОСЬБЕ О ПОМИЛОВАНИИ — ОТКАЗАТЬ
1
Июньским вечером в деревне, находящейся часах в двух езды от Ленинграда, на веранде дачного домика собрались гости. Хозяйке помогала старушка, Татьяна Дмитриевна. За столом сидели все свои, только двое было приезжих из города: молодая скромная женщина да мужчина среднего роста, лет за пятьдесят, с темными, зачесанными назад от широкого лба волосами; в вырезе рубашки была видна его крепкая смуглая грудь с синими линиями татуировки.
Татьяна Дмитриевна, незаметно присматриваясь к женщине, размышляла: «Вообще об этой новой его жене Милке плохого не скажешь. А все же мурманская кралюшка, Тонечка, получше: румяная, веселая, да и умница... Милка проще и худющая; наверное, иссушила ее жизнь с первым мужем, пьяницей. Теперь вот к Федору прибилась...
Что и говорить, женщины его примечают. Отчего у него с Тонечкой разладилось? Сам он с ней захотел познакомиться заочно, когда гостил у сестры, Тонечкиной подруги, и Тоня ответила ему, а в прошлом году даже приезжала... Как они веселились тогда здесь же, на даче!
А Тоня так жалела его за трудную судьбу, за муки, перенесенные в концлагере Дахау! Да и за те беды, что свалились на него уже на своей, на русской земле. Если бы не новые времена настали, то и теперь сидеть бы ему за проволокой на Колыме. Освободился, и вот на́ тебе: в Ленинграде прописки не дали, спасибо Дорониным, что согласились прописать его здесь, у себя. Все равно он постоянно в городе, там же и Милку эту нашел... Ну, что ж, ему виднее...» — И Татьяна Дмитриевна пошла накрывать на стол.
Между делом спросила Федора, как живет. Ответил неохотно:
— Живу. Жить-то надо...
От Милки Татьяна Дмитриевна узнала, что Федору трудно найти подходящую работу: побаливает нога после ранения.
Разлили по стаканам водку, кто-то поторопился произнести: «Дай бог не последняя...», но Федор выпрямился, поднял свой стакан, рука у него была твердая, водка не плескалась, как будто застыла куском прозрачного льда.
— А ну, потише! Забыли, какой сегодня день? Двадцать второе июня, большой праздник. Я его всегда отмечаю. И всем предлагаю отметить...
— Да уж кто такой день забудет, — вздохнула Татьяна Дмитриевна.
Федор выпил, небрежно отодвинул подсунутую ему Милкой тарелочку с селедкой. Выпили и остальные: только хозяин, Андрей Доронин, отстал. Поглаживая пальцами грани стакана, сказал задумчиво:
— Странно ты говоришь, Федор: «большой праздник». Разве же это — праздник? День траура, я так считаю. А праздник — Девятое мая, День Победы! Уж если пить сегодня, то в память тех, кто сложил свою голову на войне.
![Юрий Герман - Чекисты [Сборник]](/uploads/posts/books/272446/272446.jpg)
