Хью Лори - Торговец пушками
Сайрус где-то раздобыл бумажные тарелочки, но без приборов, так что нам пришлось ждать, пока еда остынет, а потом вычерпывать все пальцами.
При сложившихся обстоятельствах все это было не так уж и плохо.
В десять минут четвертого до нас донеслись звуки моторов грузовиков, и Франциско моментально оказался у окна.
Вдвоем с ним мы наблюдали, как газуют и рвут передачи водители, маневрируя вперед-назад и разворачиваясь в десять приемов.
– Зачем они разворачиваются? – спросил Франциско, щурясь в бинокль.
Я пожал плечами:
– Инспектор ДПС?
Он сердито зыркнул на меня.
– Черт, да откуда мне знать? – сказал я. – Может, просто нечем заняться. А может, отвлекают, пока их коллеги роют туннель. Мы-то все равно ничего не можем поделать.
Секунду Франциско кусал губу, а затем направился к столу. Подняв трубку телефона, он набрал номер в вестибюле. Должно быть, ответила Латифа.
– Будь начеку, Лат, – приказал Франциско. – Заметишь или услышишь чего – сразу звони мне.
И бросил трубку – на мой взгляд, чуть резче, чем нужно.
«Да ты не такой крутой, как прикидываешься», – подумал я.
К четырем часам телефон практически не умолкал. Каждые пять минут звонил какой-нибудь марокканец или американец, и каждому непременно требовалось переговорить с кем угодно, но только не с тем, кто отвечал на звонок.
Франциско решил, что пора нас перетасовать: Сайруса с Бенджамином он отправил наверх, на второй этаж, я же спустился вниз к Латифе.
Она стояла в центре вестибюля – всматриваясь в окна, перепрыгивая с ноги на ногу, перебрасывая «Узи» из одной руки в другую.
– В чем дело? – спросил я. – В туалет хочешь?
Она посмотрела мне в глаза и утвердительно кивнула. Тогда я сказал, чтобы она шла, делала свои дела и не переживала так сильно.
– Солнце садится, – заметила Латифа спустя полпачки сигарет.
Я посмотрел на часы и перевел взгляд на окна сзади: действительно, солнце садилось, а ночь поднималась.
– Да, – коротко подтвердил я.
Глядя в стекло на секретарском столе, Латифа пыталась привести в порядок волосы.
– Пойду прогуляюсь наружу, – сказал я. Она испуганно обернулась:
– Ты что? Шизанулся?
– Просто хочу взглянуть.
– Взглянуть на что? – Латифа была в бешенстве, будто я решил бросить ее здесь навсегда. – Бернард на крыше, ему и так все видно. Зачем тебе на улицу?
Я втянул воздух сквозь зубы и снова сверился с часами:
– Это дерево меня беспокоит.
– Ты что, хочешь взглянуть на какое-то долбаное дерево?
– Там ветви свисают через стену. Я просто хочу взглянуть, все ли в порядке.
Латифа подошла к окну, встала рядом со мной. Поливалка все работала.
– Какое дерево?
– Вон то, – ответил я. – Араукария.
Десять минут шестого.
Солнце опустилось почти наполовину.
Латифа сидела у подножия центральной лестницы, растирая башмаком мраморный пол и забавляясь со своим «Узи».
Я смотрел на нее и вспоминал – о нашем с ней сексе, разумеется. Но не только. Я вспоминал, как мы вместе смеялись – или расстраивались. И еще о спагетти. Временами Латифа могла довести до белого каления кого угодно. Она определенно была конченым человеком, полной безнадегой во всем, что только можно себе представить. Но в то же время она была замечательной девчонкой.
– Все будет хорошо, – сказал я.
Она подняла голову и посмотрела мне в глаза. Интересно, о чем она сейчас думает? О том же, что и я?
– А кто, мать твою, сказал, что не будет?
Латифа пробежалась пальцами по волосам, взъерошила, занавесилась ими от меня. Я рассмеялся.
– Рикки! – громко позвал Сайрус, перегибаясь через перила второго этажа.
– Что?
– Давай наверх. Сиско зовет.
Заложники рассредоточились по всему ковру – головы свесились на грудь, спина прижата к спине. Дисциплина несколько ослабла, так что некоторые даже осмелились вытянуть ноги за край ковра. Трое или четверо напевали что-то из «кантри» – негромко и без особого энтузиазма.
– Что? – спросил я.
Франциско жестом указал на Бимона, протягивавшего мне телефонную трубку. Я насупил брови и отмахнулся – словно на другом конце была моя жена, а я все равно буду дома через полчаса. Но Бимон продолжал протягивать трубку.
– Им известно, что вы американец. Я пожал плечами: ну и что?
– Поговори с ними, Рикки, – велел Франциско. – От нас не убудет.
Я снова пожал плечами – угрюмо, мол, господи, что за пустая трата времени – и лениво двинулся к столу.
– Америкос хренов, – прошептал Франциско.
– Пошел ты! – огрызнулся я и поднес трубку к уху. – Да?
В трубке щелкнуло, затем загудело, затем снова щелкнуло.
– Лэнг?
«А вот и мы», – подумал я.
– Да, – ответил Рикки.
– Как поживаете?
Это был Рассел П. Барнс, главный засранец здешних мест, и даже через шипение помех его голос звучал покровительственно и самонадеянно.
– Какого хера вам надо? – отрезал Рикки.
– Помаши нам, Томас, – сказал Барнс.
Знаком я попросил у Франциско бинокль, он протянул мне его через стол. Я пододвинулся к окну.
– Теперь чуточку влево, – сказал Барнс.
На углу квартала, внутри заслона из джипов и армейских грузовиков, стояла группа мужчин. Некоторые в форме, некоторые – без.
Я подкрутил бинокль, перед глазами запрыгали дома и деревья, а затем промелькнул Барнс. Я повел биноклем назад и зафиксировал: вот он – телефон возле уха, бинокль у глаз. Он и в самом деле махал рукой.
Я проверил остальных, но серых брюк в полоску не обнаружил.
– Я просто поздороваться, Том, – сказал Барнс.
– Ясно, – ответил Рикки.
Линия потрескивала, мы выжидали. Я знал, что по части терпения ему со мной не тягаться.
– Так что, Том, – не выдержал он, – когда нам ждать вас оттуда?
Я оторвался от бинокля и взглянул на Франциско, на Бимона, на заложников. Я смотрел на них, но думал совсем о других людях.
– Мы не выйдем, – сказал Рикки. Франциско медленно кивнул.
Я приложился обратно к биноклю: Барнс смеялся. Он отодвинул трубку от лица, и я не мог слышать его смех, но зато прекрасно видел запрокинутую голову и белый оскал зубов. Затем он повернулся к остальным, что-то сказал, и они тоже рассмеялись.
– Само собой, Том. Я имею в виду, когда вы лично...
– Я не шучу, – перебил его Рикки, но Барнс продолжал улыбаться. – Кто бы вы ни были, у вас ничего не выйдет.
Барнс покачал головой, явно наслаждаясь моим спектаклем.
– Может, вы и умный малый, – сказал я и увидел, как он кивнул. – Может, вы и образованный. Может, вы даже колледж заканчивали. А то и аспирантуру...
Смеха на лице Барнса чуть поубавилось. Это было приятно.
– Но что бы вы там ни пытались сделать, у вас все равно ничего не выйдет.
Он опустил бинокль и уставился прямо в мою сторону. Нет, не потому, что хотел разглядеть меня. Он хотел, чтобы я мог видеть его. Его лицо превратилось в камень.
– Уж поверьте мне, мистер Аспирант. Барнс застыл изваянием, и глаза его лазером пронзали двести ярдов разделявшего нас пространства. Затем я увидел, как он что-то прокричал и приложил трубку обратно к уху:
– Послушай, ты, говнюк, мне насрать, выйдешь ты оттуда или нет. А если и выйдешь, то мне по хрену, выйдешь ты сам или тебя вынесут в большом резиновом мешке. Или даже во множестве маленьких резиновых мешков. Но я должен предупредить тебя, Лэнг... – Он плотнее прижал ко рту телефон, и, клянусь, я услышал, как брызжет его слюна. – Только попробуй помешать прогрессу. Ты понял, о чем я? Все должно идти так, как должно идти.
– Само собой, – сказал Рикки.
– Само собой, – сказал Барнс.
Я видел, как он повернул голову и кивнул.
– Взгляни-ка направо, Лэнг. Голубая «тойота». Я послушался – в бинокле промелькнуло лобовое стекло. Я навел изображение на него.
Наим Умре и Сара Вульф – бок о бок на передних сиденьях «тойоты» и пьют что-то горячее из пластмассовых стаканчиков. В ожидании начала финальной игры. Сара смотрела куда-то вниз – на что-то или просто ни на что, – а Умре рассматривал себя в зеркале заднего вида. Казалось, ему было по душе то, что он там видит.
– Прогресс, Лэнг, – сказал голос Барнса. – Прогресс – это хорошо для всех.
Он замолчал, и я вновь скользнул биноклем влево – как раз вовремя, успев застать его улыбку.
– Послушайте, – сказал я, добавляя в голос нотки беспокойства, – дайте мне просто поговорить с ней, пожалуйста.
Краем глаза я видел, как Франциско выпрямляется на стуле. Нужно было срочно успокоить его, снять напряжение, так что я отвел руку с телефоном в сторону и застенчиво улыбнулся ему через плечо:
– Это моя мама. Переживает за меня. При этом мы оба тихонько засмеялись.
Я снова прищурился в бинокль. Барнс стоял рядом с «тойотой», Сара по-прежнему сидела в машине, но уже с телефонной трубкой, а Умре наблюдал за ней.
– Томас?
